Лучший друг Бога - Филип Дик

И тут ему показалось, что за иллюминатором сателлита что-то мелькнуло. Вспышка — очень далеко, на ободке темного края Земли. Что это? — спросил он себя. Взрыв, подобный тем, которые он наблюдал и от которых сжимался в страхе несколько лет назад… огоньки, вспыхивающие на земной поверхности. Неужели снова они?

Он стоял у иллюминатора, взволнованно дыша, напряженно вглядываясь в темноту. Время шло, но никаких вспышек больше не наблюдалось. Да и та, которую он видел, была какой-то неопределенной, размытой, с диффузией, придававшей ей нереальный вид, как-будто она существовала только в его воображении.

Больше похоже, думал он, на воспоминание о событии, чем на само событие. Должно быть, пришел он к выводу, это побочное эхо. Отзвук Катастрофы, блуждавший где-нибудь в пространстве… безопасный сейчас. Да, скорее всего.

Но все же он испугался. Как и боль внутри него, это явление было слишком необычным, чтобы он мог отнестись к нему легко. Казалось, здесь все же таилась какая-то опасность, от которой нельзя было просто так отмахнуться.

Я болен, повторил он про себя, подводя итог жалобным размышлениям, вызванным чувством дискомфорта. Неужели они не могут приземлить меня? Неужели я обречен вечно оставаться здесь, снова и снова ползая по небесам?

Для собственного удовольствия он поставил запись минорной мессы Баха; величественное пение хора заполнило сателлит и заставило Дангерфильда забыть обо всем. Таившаяся внутри боль, как и воспоминание о тусклом отсвете вспышки за иллюминатором, начали покидать его.

«Кирие элейсон», — прошептал он. Греческие слова, вставленные в латинский текст… как странно. Пережитки прошлого, все еще живые… — по крайней мере, во мне. Я поставлю мессу Баха для района Нью-Йорка, решил он. Думаю, им понравится, там много интеллектуалов. Собственно, почему я должен только выполнять заявки? Я должен вести их за собой, а не потакать их вкусам. Особенно, подумал он, если я не собираюсь здесь задерживаться… мне бы лучше собраться с силами и ударно поработать перед концом.

И тут его сателлит задрожал. Пошатнувшись, Дангерфильд ухватился за ближайшую стенку; сотрясение прошло через него серией ударных волн. Вещи падали, сталкивались и разлетались; он удивленно осматривался.

Метеор?

Похоже было на то, что сателлит кто-то атаковал.

Он выключил музыку и стоял, прислушиваясь и ожидая. Вдали за иллюминатором он увидел еще одну тусклую вспышку и подумал: они могут добраться до меня. Но зачем? Мне осталось недолго… почему бы им просто не подождать? А затем он подумал: черт побери, я жив — и буду действовать, как живой. Я еще не сдох!

Он включил передатчик и сказал в микрофон:

— Прошу прощения за паузу. Но я почувствовал головокружение, должен был ненадолго прилечь и не заметил, как кончилась пленка. Так или иначе…

Смеясь своим обычным смехом, он посматривал в иллюминатор, ожидая новой вспышки. Одна, слабая и далекая… он почувствовал некоторое облегчение. Может быть, они все-таки не доберутся до него; кажется, они потеряли цель, будто его местонахождение стало для них загадкой.

Я поставлю самую древнюю пластинку, которую только смогу найти, решил он. В качестве вызова. «Für mich bist du schön» — вот что я выберу. Подразним из темноты, как говорится, и он снова засмеялся, подумав: черт возьми! а хорошо я их подразню. Уверен — те, что пытаются погубить меня, такого не ожидают. Если меня действительно хотят погубить.

Может быть, они просто устали от моей вечной болтовни и чтения, предположил Дангерфильд. Что ж, если так — встряхнем их.

— Я снова в эфире, — сказал он в микрофон, — по крайней мере на некоторое время. Итак, что я намеревался сделать? Кто-нибудь помнит?

Толчки больше не повторялись. У него было ощущение, что на некоторое время враги затихли.

— Подождите-ка, — сказал он, — загорелась красная лампочка. Кто-то вызывает меня снизу. Минуточку.

Он нашел в фонотеке нужную запись и перенес ее на магнитофон.

— Я получил заявку на «Für mich bist du schön», — объявил он с некоторым злорадством, думая о том, как расстроились те, внизу. — Ну как, можно устоять?

Нельзя, сказал он себе. И против сестер Эндрюс — тоже! Дангерфильд, как всегда, неподражаем.

Улыбаясь, он включил запись.

Ликующая Эди Келлер, дрожа от восхищения, наблюдала за червяком, медленно ползущим по земле, и знала с полной уверенностью, что ее брат находится в нем. Потому что внутри себя, внизу живота, она слышала монотонное: бум, бум, бум! — как бы эхо скрытых биологических процессов, происходящих в червяке.

— Убирайся из меня, червяк, — сказала она, хихикая.

Интересно, что думал червяк о своем нынешнем существовании?

Так ли он ошарашен, как, возможно, ошарашен Билл? Я должна приглядывать за ним, поняла она, имея в виду существо, извивающееся по земле. Потому что он может потеряться.

— Билл, — сказала она, наклоняясь к червяку, — ты такой смешной. Ты весь красный и длинный, ты знаешь об этом? — И затем она подумала: что мне надо было сделать, так это пересадить Билла в какое-нибудь человеческое существо. Почему я не догадалась раньше? Тогда все было бы в порядке. Я бы получила настоящего брата, отдельного от меня, с которым я могла бы играть.

Но, с другой стороны, у нее внутри поселилась бы новая, незнакомая личность, что вовсе не казалось ей таким уж забавным.

Кого бы я выбрала? — спросила она себя. Кого-нибудь из детей в школе? Взрослого? Держу пари, Биллу хотелось бы стать взрослым. Может быть, мистера Барнса? Или Хоппи Харрингтона, который, во всяком случае, боялся Билла. Или — она даже вскрикнула от радости — маму. Это будет так легко сделать. Я могу прижаться к ней, лечь рядом… И Билл может перейти в нее, а у меня внутри будет моя собственная мама. Здорово! Тогда я смогу заставить ее сделать все, что захочу. А она сможет подсказывать, как мне себя вести.

И тогда, думала Эди, мама не будет делать то, о чем не смог рассказать мне Билл. С мистером Барнсом или с кем-нибудь еще. Уж я послежу за этим. Я знаю, Билл не будет вести себя, как она, потому что он был так же шокирован, как и я.

— Билл, — сказала она, опускаясь на колени и взяв червяка; она держала его на ладони перед собой, — подожди, пока ты не услышишь мой план — знаешь какой? Мы собираемся прекратить те плохие вещи, которые делает мама. — Эди прижала червя к своему боку, там, где она чувствовала внутри себя что-то тяжелое и тупое. — Возвращайся обратно. Ты ведь не хочешь оставаться червяком, это совсем не весело.

Она снова услышала голос брата:

— Ты… ты… Я тебя ненавижу. Никогда тебе не прощу. Ты пересадила меня в слепое существо без ног и вообще без всего. Я мог только волочиться по земле — больше ничего.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});