Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

Бабур неожиданно прослезился и быстро опустил глаза.

— Мой хазрат, вы сами говорили, что Индия стала для вас второй родиной. Ваши книги будут умножать и ее славу.

— Последние годы жизни я посвятил Индии, это верно. Вот только с каждым днем все трудней выполнять мне жестокие обязанности шаха.

— Сегодня в вашей душе, повелитель, берет верх поэт. Но… если бы вы не прожили жизнь властителя, наверное, вы не написали бы «Бабурнаме». И потом — разве не шахом, не полководцем пришли вы сюда?

Хондамир очень хотел примирить поэта и шаха в душе Бабура.

— Пойдемте-ка, мавляна, я возьму рукопись, — Бабур устало и понимающе улыбнулся, — Поэт Бабур и историк Бабур хотят дописать ее, пока воинственный шах Бабур не обрушит на родник какого-нибудь нового обвала.

И снова агра

1

Опять началась невыносимая летняя жара. Бабур все время сидел в «приюте уединения» над «Бабурнаме», и все время его жестоко мучила жажда. Он пил и горячий чай, и прохладительные соки, но жажды не утолял. Однажды Тахир принес на золотом подносе свежие гроздья белого самаркандского винограда. Бабур удивился:

— Откуда это?

— Из сада «Хашт Бихишт», повелитель! Помните, вы сами сажали виноградные черенки, привезенные из Самарканда?

На только что промытых золотистых гроздьях поблескивали капли воды. «Словно утренняя роса», — подумал Бабур, взял одну кисть, приподнял, стал откусывать виноградины прямо губами. Будто унесясь в детство, к берегам Сырдарьи, к садам Самарканда и Андижана. «О всевышний, благодарю тебя — и мучительная жажда проходит, и по телу разливается бодрость».

— Подумать только! — радовался Бабур. — На берегах Джамны поспел виноград! Белый самаркандский кишмиш без косточки! Нет, его надо показать Мохим. Тахирбек, возьмите-ка поднос, пойдем к ней.

Осенью прошлого года из Кабула в Агру приехала Мохим-бегим. Жить стала во дворце, что расположился наконец в глубине того же сада Зерафшан, в котором любил уединенно проводить время сам шах.

Бабур в сопровождении Тахира бодрым шагом направился ко дворцу, запаленно вдыхая влажный воздух. Дождь только что прервался, но небо не очистилось от туч. Бабур оглядывался на поднос в руках Тахира: виноград переливался золотом и казался светлым лучом, пробившимся через нагромождения туч от самого Самарканда.

Мохим-бегим сидела за низким столиком на краю дворцового айвана и писала письмо. Увидев Бабура, быстро, как всегда, встала и поклонилась мужу.

— Мохим, попробуйте-ка и вы нашего винограда. Похож на самаркандский или нет?

Но ей сейчас ничего не хотелось есть. Она взяла из рук Тахира поднос и поставила его на столик.

Тахир вышел, оставив мужа и жену наедине.

Слезы покатились из глаз Мохим-бегим, она не могла говорить. Бабур забеспокоился:

— Что с вами, Мохим? Вы плакали?

— Дышится тяжело…

Мохим перевалило за сорок, лицо ее оплыло, погрубело, фигура заметно отяжелела, стала грузноватой. Привыкла к сухому горному воздуху Кабула, с трудом переносила душную влагу на берегах Джамны. Слышала об изнуряющей индийской жаре раньше, боялась ее и отчасти поэтому три года воздерживалась от приезда в Агру. Но муж в последнее время звал настойчиво — приехала.

— Когда льют дожди, трудно приходится и мне, — стал утешать жену Бабур, — Не бойтесь, привыкнете… Попробуйте виноград!

Мохим-бегим было не до винограда, и все же она оторвала от грозди и положила в рот две виноградинки; чтобы доставить удовольствие Бабуру, сказала:

— Хорошо созрели. Очень вкусно.

— Вы письмо писали?

— Да, Хумаюну… Повелитель, мне спирает дыхание не от дождей — от тоски!

И будто поток прорвался — заговорила вдруг быстро, чуть всхлипывая:

— Я истосковалась по Хумаюну. Вы, будто нарочно, всегда посылаете сына подальше от меня! Я была в Кабуле — Хумаюн, как прикованный, на берегах Джамны и Ганга. Я теперь в Агре, а Хумаюн отправился в Бадахшан. Навел там порядок, вернулся на мгновение, и тут же вы его послали наместником в отдаленный Самбхал. Где опасность, там Хумаюн! Где-то что-то в далеком краю не ладится, — туда шлете Хумаюна! А я пребываю все время в мучительных тревогах за сына, сердце мое исходит кровью!

— Но зачем так беспокоиться, Мохим?.. Кстати, в Самбхал отважный Хумаюн попросился сам…

— Вы не беспокоитесь, потому что у вас много детей! У меня же остался он, единственный! Троих отдала земле, троих, каково это матери?! Один мой — Хумаюн!

И Мохим горько заплакала.

В этих слезах и упреках Бабуру почудилась не только материнская скорбь и обеспокоенность, но и не ушедшая с годами обида Мохим-бегим на него: она, только она преданно, самоотверженно любит мужа, а у него кроме нее еще две жены.

Тут вбежала восьмилетняя Гульбадан в легком цветастом платье, торопливо поклонилась отцу, завертелась-закружилась, но вдруг, увидев, что Мохим-бегим плачет, тревожно застыла, закаменела.

Бабур мог бы напомнить, что Гульбадан и Хиндол тоже ее, Мохим, дети. Но сдержался. А Мохим-бегим продолжала счет своим обидам:

— Мирза Камрон такой же сын вам, как и Хумаюн. Но он спокойно живет себе в Лахоре возле матери! Почему же один мой Хумаюн должен служить щитом от всех напастей?

Бабур готов был рассердиться.

— Да потому, что он — наследник престола, он вскоре займет мое место, Мохим! Пусть приучается к трудностям. Мне в его годы было тяжелей!

— Но я-то — мать! Я умираю от тоски и тревоги… Да что вам до моей души! У вас есть другие жены — помоложе.

Гульбадан стояла на середине комнаты будто вкопанная. Впервые слышала она подобный разговор. Нахмуренный, отвернулся в сторону отец. Плачет мать. А раньше они были ласковы друг к другу! Маленькая Гульбадан на всем пути из Кабула в Агру чувствовала волнение матери, ее радостное предвкушение встречи с отцом. А как радовался отец приезду Мохим-бегим! На берегу озера Джалоли он их встретил, взял коня, на котором сидела жена, за уздечку, сам шел пешком рядом с нею целых три версты. Гульбадан, маленькая любознательная Гульбадан, не раз слышала потом, как люди говорили: еще никто никогда из мусульманских владык не выказывал подобного почтения своей жене.

Сейчас маленькая Гульбадан никак не могла уразуметь, что происходит у родителей. Что-то плохое — вот это было видно.

Бабур, заметив замешательство дочки, быстро подошел к столику, взял гроздь винограда с подноса, протянул Гульбадан:

— На-ка, милая, поешь. И поди погуляй в саду.

Гульбадан так и ушла, встревоженная. Бабур тяжело опустился рядом с женой.

— Да, Мохим, я виноват перед вами. Шариат дозволяет, но не обязательно каждому мусульманину иметь трех жен… А я непоседлив, я намного больше, чем половину жизни, провел в походах и боях. Мне обзаводиться тремя женами — непростительная ошибка! Ни одна из моих жен не была счастливой, а я ведь желал вам счастья… Сегодня, глядя на вас, вижу — соперничество жен, вражду детей, рожденных соперницами… Я надеялся, что эти беды, они от дедов и отцов, не отравят нашу с вами жизнь, Мохим… Увы, даже Мохим, самая любимая, льет горькие слезы из-за этих бед!.. Моя больная душа, глядя на ваши страдания, разрывается на куски!

Мохим-бегим глянула на болезненно-желтое лицо Бабура и будто впервые увидела эту болезненную желтизну. Быстро вытерла слезы.

— Повелитель мой, не обижайтесь на меня. Я слабая женщина, вы шах. Кому же мне жаловаться, если не вам? Сочувствие ваше — для меня отрада…

— Да, я шах, и от этого, Мохим, все беды. Мои ошибки, грехи — все от этого. От желания получить трон, крепко держаться за него. В молодости немного походил босым в горах Дахката, попытался освободиться от цепей. Но не нашелся спаситель, который избавил бы меня от власти. Бремя ее уже непереносимо для меня. Одну питаю надежду: может, снимет его Хумаюн.

Мохим-бегим вдруг открылось, что задумал Бабур. Но поверить догадке она не решалась.

— Мохим, продолжайте ваше письмо. И от моего имени напишите: пусть Хумаюн поскорей возвращается в Агру. Он займет при мне, еще живом… Он займет трон. Пишите, пишите, я поставлю свою подпись.

— Повелитель, вы же знаете, что Хумаюн не жаждет трона!.. Я хотела только, чтоб наш сын был рядом с нами.

— Пишите, пусть возвращается… Чтобы занять трон! Именно для этого… Но пока пусть мое решение будет нашей тайной. Пока, кроме вас, Мохим, здесь никто не должен об этом знать.

Мохим-бегим, наконец поверившая в серьезность намерения Бабура, спросила:

— А вы?.. Хотите вернуться в Кабул?

— В скором времени мне суждено закрыть глаза, я чувствую. Тело мое отвезете тогда в Кабул, там похороните… А доживать свой век буду в Агре… Проживу — немного. Написать же хочется — много. Занятому делами государства не до этого, конечно. А теперь буду писать… Не нужны мне ни трон, ни дворцы. С меня хватит «приюта уединения», здесь, в этом саду. Обойдусь без слуг, без придворных, хватит одного Тахира-офтобачи… Напишите-ка о моем решении Хумаюну, откровенно все изложите.