Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

Мохим-бегим, наконец поверившая в серьезность намерения Бабура, спросила:

— А вы?.. Хотите вернуться в Кабул?

— В скором времени мне суждено закрыть глаза, я чувствую. Тело мое отвезете тогда в Кабул, там похороните… А доживать свой век буду в Агре… Проживу — немного. Написать же хочется — много. Занятому делами государства не до этого, конечно. А теперь буду писать… Не нужны мне ни трон, ни дворцы. С меня хватит «приюта уединения», здесь, в этом саду. Обойдусь без слуг, без придворных, хватит одного Тахира-офтобачи… Напишите-ка о моем решении Хумаюну, откровенно все изложите.

Мохим-бегим уже раскаивалась в том, что расстроила мужа.

— Простите меня, повелитель. Мне и в голову такое не приходило… Это невероятно, невозможно! Я не могу написать сыну, что отец, которого он так любит, так чтит, покидает трон.

Бабур поднялся, твердо обещал:

— Тогда я сам напишу.

Он спустился во двор и увидел Гульбадан. Девочка смотрела на него настороженно, словно догадываясь, что отец сейчас пережил тяжелые минуты. Бабур улыбнулся и помахал ей рукой.

2

Когда в Самбхал пришло письмо от отца, Хумаюн лежал тяжко больной. Но, прочитав письмо, узнав тайное решение Бабура, он сказал своим людям:

— Скорее доставьте меня в Агру!

В Дели у него жар усилился, началась опасная лихорадка. Хиндубек немедля отправил гонца в Агру, а сам призвал лучших делийских лекарей. Надо было вылечить Хумаюна здесь.

Но никакие лекарства не помогали. Да и болезнь определить лекари не смогли. Что-то вроде черной лихорадки, но что… и как лечить? Хумаюн день и ночь огнем горел, весь почернел, точно обуглился.

Из Агры прискакала Мохим-бегим. Верхом ехала сама: в повозке было бы медленней. Почти без остановок два дня и две ночи мчалась.

Она сочла, что плыть по реке будет спокойней и прохладней для больного. Так на корабле Хумаюн и явился в Агру. Восемь нукеров доставили Хумаюна на крытых носилках в сад Зерафшан. Когда Бабур увидел сына, лежавшего без сознания, в груди его что-то оборвалось, и паланкин, что покачивался на плечах нукеров, показался погребальными носилками.

Временами Хумаюн бредил. Однажды после тяжкой ночи, на раннем прохладном рассвете, он чуть-чуть приоткрыл глаза. Узнал отца, склонившегося над изголовьем. Захотел подняться, заметался на ложе, но тут же опять откинул голову назад.

— Мы… на службе… без вас… нет, нет… — и снова какие-то видения овладели больным. Хумаюн вскрикнул: — Вперед, по центру… Бейте их! Ушел… Стон!..

Хумаюн будто задохнулся, взметнулся в постели, перекинулся на бок и опять потерял сознание.

Дворцовые лекари тоже не сумели найти лекарства против непонятного недуга. Заливалась слезами Мохим-бегим. Невыразимо страдал Бабур. Ему казалось, что это он, все время рискуя сыном, заставляя его проходить сквозь огонь и воду, стал причиной смертельной болезни Хумаюна. Люди привыкли в трудных обстоятельствах опираться на Бабура и все ждали спасения от него. Но на сей раз он был бессилен. Он сам нуждался в ободрении, в поддержке. Ее оказал, неожиданным образом, старый шейх-уль-ислам.

— Мой хазрат, надейтесь, всевышний ниспошлет мирзе Хумаюну исцеление. Но если лучшие табибы не смогли ничего сделать, — таинственным голосом вещал шейх-уль-ислам, — значит, это испытание божье требует жертвы от вас. Великую ценность надо отдать во славу аллаха.

«Великую ценность?» Мохим-бегим уже приносила священные жертвы — резала баранов и раздавала их мясо бедным людям. Вспомоществование всегда угодно всевышнему. Какую же еще «великую ценность» имеет в виду, таксыр[219]?

— Мой хазрат, надо пожертвовать тот большой алмаз.

— Какой?.. Кохинур?

Шейх-уль-ислам, соглашаясь, кивнул головой; Бабур недоумевал: как он покусился на алмаз, зная, что его ценность равна многим и многим пудам золота.

— Таксыр, а кому же отдать тот алмаз… кому пожертвовать во славу аллаха?

Жертвования во славу всевышнего принимали духовные лица, а их главой был он, шейх-уль-ислам. Стало быть… Но было в голосе вопрошавшего Бабура что-то такое, из-за чего шейх-уль-ислам не осмелился сказать «мне» и ответил с заминкой:

— Во имя аллаха можно отнести алмаз… в усыпальницу святого Муртиза-Али.

Усыпальница какого-то шейха и ценнейший алмаз мира — основа основ богатой казны будущего шаха Хумаюна? Из усыпальницы алмаз, конечно, попадет в руки этого алчного старика. Белобородый хочет завладеть алмазом молодого Хумаюна, он понимает, что и Бабур, и Мохим-бегим готовы пойти на все ради спасения сына.

Бабур знал, что шейх-уль-ислам недолюбливает его — к индийцам-язычникам мягок! — и случись беда с Хумаюном, шейх-уль-ислам и другие муллы будут рады позлословить, что шах своей жадностью прогневал аллаха.

— Таксыр, скажите мне прямо: что дороже — моя жизнь или алмаз Кохинур?

— О повелитель! Тысячи таких алмазов не стоят одного мизинца вашего!

— Ну ладно. Раз так, — Бабур повысил голос, чтобы его услышали все окружающие, — раз так… я принесу в жертву нечто большее, чем алмаз Кохинур. И пусть эту жертву примут не кто-то из рабов божьих, а сам всевышний!

Со страхом и недоумением смотрели все на Бабура, который медленно подошел к изголовью, где без сознанья простерся Хумаюн.

— Мой любимый сын, Хумаюн! Я обращаюсь к всевышнему, — начал Бабур, будто молитву читая. — Да отнимет он у тебя тяжелый недуг, тебя повергший, и да вселит его в меня, отца твоего!

Женщины, лекари, духовники, беки — все, кто находился в спальне больного, замерли. Трижды обошел Бабур ложе Хумаюна, возглашая:

— О всевышний! Я, шах Захириддин Мухаммад Бабур, отдаю свою жизнь сыну. Прими мою жертву, аллах! Пусть Азраил[220] отнимет у меня жизнь, пусть бог дарует исцеление Хумаюну!

Мохим-бегим перестала плакать, воззрилась на мужа с испугом и ожиданием. И старый шейх-уль-ислам как вкопанный следил за Бабуром, словно и в самом деле Хумаюн сейчас должен был подняться с одра болезни, а Бабур, обессиленный, пасть на сей одр.

Но чуда не произошло. Хумаюн, лежавший без чувств, что-то пробормотал невнятно и снова умолк.

Бабур, опустив голову, вышел из спальни.

3

Крепкое сердце джигита в конце концов одолело недуг, и через неделю Хумаюн расстался с постелью. А еще через день вечером он пошел навестить отца в «приюте уединения».

Он увидел лицо отца — словно сморщенное худобой, глаза, которые будто увеличились в размерах, преждевременную согбенность.

— Совсем меня бессонница замучила, — сказал Бабур, перехватив взгляд сына. — Ну, а как ты себя чувствуешь?

— Меня спасли вы, повелитель. С тех пор как пришел в себя, я молю всевышнего, чтобы он не принял вашу жертву ради меня.

— Сын мой, не беспокойся, то была символическая жертва. Иначе я не мог бы успокоить себя, свою совесть… И еще хотелось мне искупить вину перед твоей матерью.

— А муллы говорят, что смерть, предназначенная мне, теперь возьмет вас.

— Ужель ты им веришь? Все мы смертны, и в предназначенный час каждый покинет мир сей. Но в ту, самую тяжелую, минуту я увидел, что болезнь твою хотят использовать во вред мне и тебе. Шейх-уль-ислам хотел возвыситься надо мною. Ты вот все равно выздоровел, а коли было бы по его, коли отдал бы я ему алмаз Кохинур, он и муллы торжествовали бы: вот, мол, это мы исцелили Хумаюна, мы, мол, сильнее самого шаха… Я превозмог их, рассеял козни своим словом, жертвой своей… Надо быть и сильным и гибким. Запомни, сын: муллы и шейхи всегда норовят встать выше нас. Но в делах людских с всевышним не надо множества посредников. Слушай мулл и шейхов, но поступай самостоятельно. Помни, что сотворил под их воздействием сын великого Улугбека Абдул Латиф.

— Я помню, повелитель… Но вы говорите со мной, будто уже передали мне трон, как о том писали в письме. Поверьте слову: мне совершенно достаточно того, что я ваш наместник в Самбхале, ваш, отец. Говорят, там опять неспокойно. Если разрешите, я через два дня снова уеду туда.

Желая вызвать у сына особое внимание к следующим своим словам, Бабур помолчал.

— Пойми, Хумаюн, мое намерение не игра. Ты должен вскоре взять бразды правления в свои руки. Уже второй год, как я болен, с тех самых пор, как Байда пробовала отравить меня. Остаток сил своих хочу истратить иначе — не в заботах государственных… Поезжай в Самбхал, теперь поезжай. Но уладишь там дела, назначай вместо себя Хиндубека и сразу возвращайся.

Хумаюн понял, что эту волю отца он должен выполнить беспрекословно.

Кончился сезон дождей. Небо очистилось от туч, и в бессонные ночи Бабур выходил в сад взглянуть на звезды. Бабура часто донимал жар, особенно по ночам, и если в таком состоянии он смотрел в небо, ему казалось, что все оно качается, а звезды кружатся в нестройном вихре.