Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Веревку принес господин де Брук! — воскликнула фехтовальщица.

— Вы хотите сказать, что господин де Брук тоже причастен к попытке вашего побега?

— Еще как причастен! Он нарочно подбросил веревку, чтобы убрать господина Дервиля и занять его место!

— У вас есть свидетели этому?

— Нет, но это и так понятно!

— А нам понятно, что это господин Дервиль своими действиями сам подвел вас к мысли о побеге, и не сегодня, так завтра это бы случилось. Ведь так, сударыня?

Судья смотрел на девушку сквозь толстые стекла своих очков, как сквозь лупу, и она не сдержалась:

— Да! Да! Да! Я хотела бежать, и буду хотеть этого! Что в этом странного?

— Ничего. Это довольно часто приходит в голову узникам, поэтому вы здесь и поэтому отвечаете на мои вопросы, сударыня.

— И что вы теперь со мной сделаете?

— Теперь вы вернетесь в Бастилию. Процесс по вашему делу начнется в понедельник. Он будет открытым, как вы хотели.

— А господин Дервиль?

— Приговор по делу господина Дервиля будет вынесен сегодня. Уведите маркизу де Шале, господин де Брук. У меня нет больше вопросов к ней.

— Но у меня есть вопросы, ваша честь! — не успокаивалась фехтовальщица.

— Не заставляйте охрану прибегать к насилию, сударыня.

— Это несправедливо! Это я, все я! Я хотела бежать! Господин Дервиль не виноват! Он хороший, добрый человек! Он не хотел! Он не виноват! Что вы делаете? Так нельзя!

В порыве отчаяния Женька стала выкрикивать совершенно нелепые фразы. Она понимала, что они бесполезны и смешны, отчего опять срывалась и несла полную чепуху. Солдаты по знаку торжествующего де Брука схватили ее за локти и повели в экипаж. Там она успокоилась и замолчала, но лишь для того, чтобы не доставлять де Бруку, усевшемуся напротив, удовольствия наслаждаться ее истерикой.

В Бастилии ей развязали руки, вернули в камеру и оставили одну думать над тем, что произошло. Женька прекрасно понимала, что произошло нечто непоправимое, как в тот день, когда к де Санду ввалился с окровавленным де Зенкуром бедняга д’Ангре, и что опять в этом страшном «нечто» одну из главных ролей сыграла она сама.

Чтобы не думать об этом, фехтовальщица целый день заставляла себя двигаться от занятия к занятию, которые могла найти в камере — то она составляла из ниток дикие узоры в пяльцах, то отжималась от края кровати, то считала шаги охранников… К вечеру Женька не выдержала, упала на кровать и заплакала. В своем отчаянии девушка уже была близка даже к тому, чтобы оборвать те невидимые нити, на которых сейчас раскачивалась ее трудная фехтовальная жизнь. Она вскочила, схватила ножнички и стала думать, как быстрее и вернее вспороть кожу на запястье, но тускло блеснувший в свете луны металл напомнил ей о другом лезвии. «Нет, это поражение!.. Позорное поражение! — остановилась фехтовальщица. — Это не моя смерть… Погодите, профессор, мы еще поборемся!»

Женька потрогала концы ножниц, которые не догадался забрать у нее при обыске де Брук, и прикинула на глаз их длину. «Вряд ли они достанут до сердца, а вот горло… — прищурилась, будто прицелилась, она. — Не профессионально, господин де Брук… не профессионально…» Девушка удовлетворенно улыбнулась и спрятала это маленькое оружие за корсаж. После этого она успокоилась, завернулась в одеяло и попыталась уснуть. День выдался мучительный, и ей это удалось.

12 часть. Решение о реконструкции

Трудная почва

Утром фехтовальщицу разбудил де Брук. Он велел встать и следовать за ним.

— Куда?

— В другую камеру.

— Почему в другую?

— Приказ короля. У вас будут новые условия.

Женька хотела забрать с собой одеяло де Монжа, но де Брук приказал оставить его на месте, как и вышивку, которую принес ей Дервиль.

— Почему? — не поняла девушка.

— Приказ короля, — сухо повторил офицер. — Выходите, иначе вас выведут силой.

На этот раз Женьку не обыскивали. Она взяла плащ и направилась за де Бруком, невольно прикоснувшись пальцами к корсажу, за которым были спрятаны ножницы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Новая камера находилась тремя этажами ниже. В ней были только грубый деревянный топчан с набросанной сверху соломой и помятое ведро для надобностей.

— За попытку побега вы будете содержаться здесь, — не без удовольствия сообщил девушке де Брук.

— Мне нужна вода и салфетки.

— Вы будете довольствоваться только тем, что здесь есть.

— Меня не будут даже кормить?

— Только два раза в день — в двенадцать дня и в шесть вечера.

Женька больше ничего не спрашивала, ожидая, что де Брук уйдет, но он продолжал стоять напротив и смотрел на нее с откровенной насмешкой победителя.

— Что еще, сударь?

— Вы разве не желаете спросить о господине Дервиле, сударыня?

— А что господин Дервиль?

— Он будет казнен завтра в пять утра во дворе Бастилии. Это как раз под окошком вашей камеры, — сказал, словно выстрелил в упор, довольный офицер и ушел.

Фехтовальщица упала на топчан и сжала ладонями виски. Она понимала, что уже не в силах изменить что-либо, и только попытка вжиться в новые условия существования спасала ее от, близкого к безумию, отчаяния.

После полуденной похлебки, — а это был китовый суп, которым обычно питались бедняки, — у девушки разболелся живот и через полчаса ее вырвало. Она попросила солдата, что дежурил за дверями, принести воды, но на ее призыв никто не откликнулся. На ужин был кусок черного хлеба и вода. Чтобы хоть как-то поддерживать человеческий облик, она разорвала на салфетки одну из нижних юбок,

К ночи в камере откуда-то появилась крыса, и девушка, оглушив ее туфлей, добила ножницами и выбросила мерзкий труп в узкое окно. После этого она долго не могла заснуть, но не столько из-за крысы, сколько из-за холода. Только под утро, набросав на себя всю имеющуюся в камере солому, Женька впала в некоторое забытье, но там ее, словно всепроникающий острый зонд, тут же достала длинная барабанная дробь.

Дробь доносилась с тюремного двора… Фехтовальщица замерла. Глаза ее оставались закрытыми, будто она изо всех сил старалась убедить себя, что спит. Время и пространство, замкнутое бесконечной цепью барабанных ударов, сузилось до предела…

В дверях заскрежетал ключ. В камеру вошел де Брук и что-то сказал, но девушка смотрела на него как на видение и не слышала ни одного слова. Барабанная дробь давно кончилась, — она продолжала звучать только в ее ушах.

— Вы слышите меня, сударыня? — спросил офицер и улыбнулся так, что Женьке очень захотелось плюнуть в его картонное лицо.

— Что я должна слышать?

— Я пришел узнать, как вы провели ночь на новом месте?

— Не врите! Вашему лицу забота о ближнем не идет. Я не хочу говорить с вами. Уходите.

— Да, я знаю, что вы предпочли бы беседовать с господином Дервилем, но вряд ли теперь он сможет даже улыбнуться.

— Он… казнен?

— Полчаса назад. Вы разве не слышали барабанного боя? Бедняга Дервиль висит в тюремном дворе на той самой веревке, которую я нашел в его комнате. Он будет висеть так до вечера в назидание всем тем, кто еще осмелится вам помочь. Если бы вы могли видеть, какую презабавную гримасу он строит окружающим!

— Послушайте, вы!..

— Что, сударыня?

— Прикажите чаще выносить ведро! Здесь воняет!

— Отхожее ведро будет выноситься согласному тюремному распорядку, а не по вашему желанию, сударыня.

Женька соскочила с топчана, схватила ведро и выплеснула его содержимое де Бруку в лицо. Жанкер и Ренуар невольно отшатнулись, а офицер, прорычав что-то угрожающее и обтирая себя перчатками, выскочил прочь. Фехтовальщица захохотала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она думала, что за подобный поступок ее оставят без еды, но этого не случилось. На этот раз похлебка была даже не такой противной, хотя тоже давала возможность только не умереть с голода.

После обеда к девушке пришел посыльный от короля и передал какую-то бумагу. Сопровождающий посыльного де Шарон поставил на топчан чернильницу и перо.