Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

И родителей Ханпаши Нурадилова тоже вывезли.

Однажды мы легли спать, утром встали – нет ни одного чеченца, всех вывезли. Потом рассказывали, что жителей тех аулов, к которым трудно было подъехать на машинах, просто расстреляли. Всех. Без разбора. И женщин, и детей тоже.

А потом мама обнаружила у меня на голове стригущий лишай. Повела меня к врачу. А тот сказал, что надо убрать с головы – не состричь, а вообще убрать все волосы. Меня два дня подряд облучали рентгеновскими лучами. И через неделю у меня все волосы вылезли. Ну не все, конечно, пару сотен осталось. И их вырвали пинцетом. Было это очень больно, и я плакал. Всю голову мне вымазали йодом, и я, как девчонка, ходил в белой панаме, и все мальчишки надо мной смеялись.

Немцы подходили к городу все ближе. Был издан приказ об эвакуации гражданского населения.

А тут из Средней Азии совсем не вовремя к нам приехали измученные, набравшиеся горя бабушка и три мамины сестры: Белла, Аня и Люба. Папа выписал на нас проездные документы, и мы все вместе, с семьей военного прокурора Смирнова, на грузовой машине, управлял которой дядя Ваня, поехали к Каспийскому морю, чтобы на пароходе уплыть в какой-то Красноводск. Но не проехали мы и пары часов, как нас остановили военные, высадили, а машину и дядю Ваню реквизировали для военных нужд. (Правда, через двое суток дядя Ваня угнал машину и вернулся к папе в Грозный.) А нас посадили на открытую железнодорожную платформу проходящего воинского состава, и мы поехали в город Махачкалу. Город был небольшой, а беженцев собралось столько, что жить было негде. И мы все девятнадцать дней жили на одной из улиц станции Махачкала-Первая под открытым небом. На одной стороне улицы были частные дома, возле одного из которых мы расположились, на другой – низкий забор из металлических прутьев, дальше – крутой невысокий обрыв, железнодорожные пути и сразу за ними – море. В уборные нас местные жители не пускали. Сначала все ходили за угол. Тетеньки присаживались там, не стесняясь, прямо на улице у забора, потом и у забора поселились беженцы. Ходить в туалет стало вообще некуда, и каждый решал эту проблему как мог.

Однажды те беженцы, которые жили у забора, побежали вниз, к железной дороге. Там что-то случилось. Побежал и я. Оказывается, какой-то дяденька, хорошо одетый, в фуражке, кинулся под поезд. Его разрезало ровно пополам. Верхняя часть туловища лежала у путей, нижнюю поезд сколько-то метров протащил с собой. Толпа стояла у верхней части, все плакали. А один мужчина, тоже в фуражке, но старенькой, протолкался вперед, снял свою фуражку, надел ее на покойника, а себе забрал его новую, хорошую. И ушел. Тут подошла мама и забрала меня.

Почему мы жили на улице и не уезжали?

Беженцы, которые жили у забора, побежали вниз, к железной дороге. Там что-то случилось. Побежал и я. Оказывается, какой-то дяденька, хорошо одетый, в фуражке, кинулся под поезд. Его разрезало ровно пополам. Верхняя часть туловища лежала у путей, нижнюю поезд сколько-то метров протащил с собой.

Толпа стояла у верхней части, все плакали.

Дело в том, что документы на проезд были выписаны на нашу фамилию, а у бабушки и теток фамилия была другая, и их не брали. Мама ходила добиваться в махачкалинский трибунал, чтобы помогли, а пароход тем временем ушел. Однажды мама забыла на крыльце трибунала сумочку со всеми документами: проездными, аттестатом, продуктовыми карточками, паспортами и деньгами. Когда она, расстроенная, уходила, ее видела какая-то девочка.

Она взяла сумку, прижала к себе и стала ждать, пока вернется мама. Тем временем подошел какой-то мужик, сказал, что это сумочка его знакомой, и хотел ее забрать. Но девочка не дала. А мама, спохватившись, что оставила сумочку, и хорошо представляя, чем это грозит, побежала назад и, как тронутая, пела на бегу «Если завтра война». Девочка вернула сумку, а мама отдала ей за это одну продуктовую карточку.

Мыться было негде. Я совсем овшивел. У соседа по «уличной квартире», старика-инвалида, была машинка. Мама его попросила, и он постриг меня наголо. Но стричь он не умел, и вся голова у меня была в полоску.

Поскольку с отъездом в Красноводск ничего не получилось, решено было тетю Аню отправить в Грозный, к папе за помощью. Она уехала.

Мама забыла на крыльце трибунала сумочку со всеми документами: проездными, аттестатом, продуктовыми карточками, паспортами и деньгами. Когда она расстроенная уходила, ее видела какая-то девочка. Она взяла сумку, прижала к себе и стала ждать, пока вернется мама.

А мама, спохватившись, что оставила сумочку, и хорошо представляя, чем это грозит, побежала назад и, как тронутая, пела на бегу «Если завтра война».

Ночное хождение по городу запрещалось: тут же забирал комендантский патруль. Однажды ночью пошел сильный дождь. И мама решила: лучше в комендатуре, чем под таким дождем. Это из-за нас, меня и Майи. Она взяла нас за руки, и мы пошли по улицам. Но ни одного комендантского патруля не было, и мы вернулись назад. Над нами сжалились и пустили в подъезд на пол. А ночью кто-то в темноте наступил маме на лицо, и у нее долго болел нос.

Махачкалу каждый день бомбили. Когда объявляли тревогу, один дяденька появлялся недалеко от нас с какой-то штукой на подставке, а сверху была ручка, как у мясорубки. Он крутил ее то быстрее, то медленнее, и оттуда громко-громко и страшно выла сирена. А когда налет кончался, он крутил ручку равномерно, и весь страх проходил.

На девятнадцатый день мама совершенно случайно увидела, как из окна маленького товарного вагона проходящего мимо поезда высунулась по пояс тетя Аня и кричала одну и ту же фразу: «Наш вагон! Наш вагон!» Мама решила, что тетю Аню арестовали, и побежала в трибунал, чтобы помогли ее выручить. Оказалось, что тетя добралась до папы, он прицепил к какому-то эшелону маленький, приспособленный для жилья вагон с окнами, двумя комнатами и кладовой и позвонил в махачкалинский трибунал, чтобы нам передали, что поезд остановится на станции Махачкала-Вторая. А нас не нашли. Или не захотели искать. Поезд ушел дальше, на Дербент, а мы остались.

Назавтра мы уехали в Дербент. А еще через день точно на то место, где мы «проживали», ночью упала бомба. Нам здорово повезло. А пароход в Красноводск, на который нас не взяли из-за бабушки, тоже затонул из-за немецкой бомбы.

Первый справа – Эдуард Драбкин, вторая справа (стоит) сестра Майя, третий справа (стоит) – отец Борис Львович, первая справа (сидит) – мама Мира Давыдовна

Дербентскую жизнь помню прекрасно. Пока мы ехали, тетя Аня устроилась работать на виноградник, где разрешалось уносить домой каждому работающему ежедневно по ведру винограда. Из таких, как наш, вагончиков составили небольшой состав, сплошь заселенный беженцами, и поставили его у самого берега моря. В этих вагончиках мы и жили несколько месяцев.