Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

случилось несчастье… Давно, уже целый год…

Его руки скользнули вверх, он сжал в ладонях ее лицо, слегка запрокинул и поцеловал в губы. А когда он разжал руки, Юлька ойкнула и закачалась.

— Голова закружилась, — прошептала она и зарылась носом в его грудь. — Какой ты теплый!..

Он слегка отстранил ее и сказал внезапно охрипшим голосом:

— Я тебя провожу домой…

Они шли по безлюдной улице, и Юлька допытывалась:

— Ты зачем молчишь?

— Я не молчу, я придумываю для тебя слова.

— Ничего не надо придумывать, — сердито говорила она, — ты лучше признайся честно, на сколько я тебя сегодня разорила. Признавайся честно!

— Охотно. Ровно на тридцать три рубля и двадцать пять копеек.

— Неправда! А сдача, которую ты не взял? Я это сразу заметила!

— Тебе бы в угрозыске работать…

— Господи, тридцать пять рублей за один вечер! С ума сойти! Это же моя двухнедельная зарплата!

— Ничего не поделаешь, Юлька, раз уж продали душу дьяволу, нечего копейки считать.

— Нет, правда, разве у тебя так много денег?

— Хорош бы я был, если бы в этот морозный вечер таскал бы тебя по городу или заставил бы мерзнуть на облупленной скамейке под каким-нибудь чахлым деревцем! Или тебе это больше по душе?

Юлька смешливо фыркнула над этой «облупленной скамейкой» и призналась, что ей она ничуть не по душе.

— Вот и отлично, — сказал Вадим. — Пусть этим занимаются мальчишки, мечтающие слетать на соседнюю галактику. А я вышел из этого возраста. Поэтому не будем говорить о деньгах.

— А о чем? — спросила Юлька. — Вадим, я ничего о тебе не знаю! Ты врач?

Вадим удивился. Действительно, за всю неделю она ни разу не спросила, кто он. И Вадим не говорил о себе.

— Почему именно врач? — спросил он.

— Не знаю… — сказала Юлька.

— Нет, я не врач, я… как бы это сказать…

…Квартира была заново отделана. Обставлена новой мебелью, стильной, со вкусом подобранной. Сказалось умение Любы. Она знает толк в вещах. На стенах — коврики с изображением оленей и рыцарских замков. Это уже Николай, ее второй муж. Можно легко представить, как все происходило. Николай приволок эти рыцарские замки, развернул перед нею и спросил: «Нравится? Красиво, правда?» Она не кинулась ему на шею, не захлопала в ладоши от восторга, даже не улыбнулась шире, чем улыбается всегда, даже когда ей бывает плохо. Просто она улыбнулась своей обычной, приветливой, но в общем ничего не выражающей улыбкой и сказала своим обычным ровным голосом: «Очень». Хотя это была неправда. И замок повесили на стену. Что же, в конце концов не обязательно, чтобы в каждом доме висела хорошая копия Пикассо. Для кого-то ведь предназначены эти олени и рыцарские замки. По крайней мере, они вносят в комнату уют — тоже не последнее дело в жизни. А Пикассо для этой цели не годится: слишком тяжеловесная роскошь. Ею не любят обременять себя ни Люба, ни ее муж. Кто знает, может быть, именно они-то и правы. На этот счет ведь нет никаких твердых установлений.

— Ну, я пойду, Люба, — сказал я, застегивая пуговицы пальто. Затем вспомнил: — Да, я тут принес немного денег. Купи что-нибудь Галке. Я обегал несколько магазинов, но ничего путного выбрать не смог.

Я достал из кармана пачку, сорвал наклейку, на глазок разделил пачку на две равные половинки, одну протянул Любе. Она спокойно приняла деньги, небрежно спрятала в карман халата, улыбнулась своей обычной, спокойной улыбкой:

— У тебя завелись деньги, Вадим?

— Как видишь, я не самый пропащий человек на земле.

Она не перестала улыбаться, но улыбка ее уже ничего не выражала.

— Не язви. Я никогда не считала тебя пропащим. Но ведь жить как-то надо было.

«Как-то» — звучит неплохо.

— Как-то — это звучит! — сказал я вслух. — То ли дело «кое-как».

Люба пожала плечами. Наконец-то она перестала улыбаться.

— Я понимаю твою иронию, Вадим. Но и ты постарайся понять меня. Не всякой женщине под силу жизнь, которую ты предлагаешь. Можно ли казнить за это?

Боже, сколько разумности, сколько спокойной продуманности в каждом ее слове!

— Мне ли тебя судить?.. Нет, Люба, не гожусь я для этого.

Люба внимательно посмотрела на меня. В ее больших голубых глазах на одну лишь секунду мелькнуло удивление. Спросит или нет? Она спросила:

— Что с тобой, Вадим?

Сила! Ее заинтересовала чужая судьба, это уже что-то.

— Пустяки, — сказал я. — Устал немного. Ну ладно, Люба, мне пора. Поцелуй Галку за меня.

— Может, останешься, чаю попьешь, пока она проснется? Николай еще не скоро придет.

Ничего не выражающий голос, ничего не выражающий взгляд, ничего не значащее приглашение…

— Нет, Люба, спасибо, мне пора. Передай Николаю привет.

Даже эти слова не вызвали в ней гневного чувства.

— Передам, — спокойно кивнула она.

Я вышел.

— Искусство, Юлька, представляется мне царством сухих зыбких песков, бесконечных волн барханов, и по ним идет человек, — идет, увязая в песках то одной, то другой ногой. И надо обладать очень высоким потенциалом стойкости, чтобы преодолеть их. И случается, что человеку недостает этого потенциала. И тогда нет ему спасенья, тогда это гибель…

Юлька слушала его как зачарованная. Она не понимала, о чем он говорит, хорошо или плохо то, что он говорит, прав он или неправ. Она просто не вникала в смысл его слов. Ей нравился его голос, его манера говорить, произнося каждое слово четко и точно, нравилось само сочетание звуков, из которых складывались слова и фразы. Короче говоря, она слушала его слишком по-женски, чтобы иметь возможность оценить услышанное. Но когда он внезапно умолк, она поняла, что