Беспощадная истина - Майк Тайсон

Так что, оказавшись в тюрьме, я уже был готов воспринять ислам. Среди нас был осужденный из Детройта, которого мы звали Чак, он вырос как мусульманин. Я встретился с ним в мечети. Не поймите меня неправильно, в мечеть ходят не только для молитвы. Там, по существу, ведут все дела. Это место для встречи с другими заключенными из различных камер. Я учил там молитвы, но одновременно получал информацию. Я молился богу и одновременно мог добыть себе пушку калибра 0.45. Дело обстояло именно так. Я люблю Аллаха, но не могу забыть и про то, что я – Майк, и мне начертан свыше этот путь по жизни – интригана, дельца и жулика.

Чак начал учить меня молитвам. Он был ужасным учителем: вел себя очень напористо, грубо и не совсем дружелюбно. Зато он говорил по-арабски. Мы повторяли молитву, и затем он принимался кричать:

– Ты еще не выучил?

– Ты только что произнес ее, как я мог это сделать? О чем ты говоришь? – отвечал я.

Он произносил молитвы, словно наркоман, подсевший на амфетамин, с такой же скоростью. Не исключено, что он баловался риталином[200].

Он слегка сбавил обороты и стал повторять молитву, но в это время объявили: «Прием пищи!», – настало обеденное время, и он прервался.

Я выучил «открывающую молитву»[201] и после этого начал ходить на занятия вместе с Уайно. Его исламское имя было Фарид. Сначала я вел себя грубо и оскорбительно. Брат Сиддик усаживал меня и начинал говорить об исламе, но я раздражался и не хотел слышать об этом. Но однажды, когда мы немного узнали друг друга, Сиддик спросил, не хочу ли я присоединиться к остальным молящимся, и я остыл. У меня вошло в привычку молиться, затем я вместе с Фаридом начал читать Коран. У меня не было каких-то моментов богооткровения. Это просто вот так происходило, и теперь я тот, кто я есть.

В то время я не понимал духовной стороны ислама, это пришло ко мне гораздо позже. На самом деле, тогда я еще не был готов к истинному восприятию религии. В то время ислам являлся для меня возможностью проводить свое время, и это немало помогло мне. Мне требовалось во что-то верить. Я зачастую совершал верные поступки из незавидных побуждений. Но это, вполне определенно, было частью моего взросления и познания любви и прощения. Это была моя первая встреча с настоящей любовью и прощением.

Год назад появились планы выпустить меня. Поговаривали, что мне будет предоставлена возможность досрочного освобождения. Множество представителей прессы, например Грета Ван Сустерен[202], задавались вопросом об обоснованности моего приговора. Мои юристы вели переговоры и с судьями, и с семьей Вашингтонов. Судя по всему, они достигли соглашения. Согласно этой договоренности, я заплатил бы семье Вашингтонов 1,5 миллиона долларов, извинился бы перед Дезире – и немедленно вышел бы из тюрьмы. Мне даже не пришлось бы признаться в том, что я ее изнасиловал, просто извиниться за это. Некоторые из моих друзей, Джефф Вальд например, поддерживали идею об извинении.

– Майк, чтобы, нах… й, выбраться из тюрьмы, я готов признаться, что изнасиловал Мать Терезу, – сказал он мне.

– Если я извинюсь, тюрьма у меня в голове будет хуже той тюрьмы, где я сейчас, – ответил я.

В июне 1994 года меня доставили в камеру судьи Гиффорд на слушания по сокращению срока наказания. На мне были джинсовые брюки, светло-голубая рабочая рубашка и рабочие ботинки. Новый прокурор спросил, что я хотел бы сказать.

– Я не совершал никакого преступления. Я намерен придерживаться этого до самой могилы. Я никогда не нарушал ничьего целомудрия.

Это не то, что хотели услышать, и меня отправили обратно в тюрьму. Когда я вернулся, все принялись обнимать меня и целовать.

– Х… й с ними, п… рами, – говорили мне.

– Расслабьтесь, – сказал я в ответ. – Я крутой парень. Остаюсь еще на год. Продолжаем вместе жить в этом дерьме.

Я понимал, что это не значило для меня конца всему. Мне было всего двадцать восемь, и я знал, что после того, как я отмотаю свой срок, меня обязательно ожидает награда. Ко мне приходило много журналистов, чтобы взять у меня интервью. Я много читал и стал резким в суждениях, начал интересоваться политикой.

Приходил Ларри Кинг, отснял интервью со мной в тюрьме в двух частях. Ему очень хотелось показать, каково было мне спуститься с вершины мира к тюремной камере.

– О романтической любви: вам не хватает романтической любви? – интересовался он.

Я не мог рассказать ему о своем учителе.

– Может быть, но что такое любовь? Любовь – это игра, любовь – это состязание, схватка. Ко многим людям, которые ослепительно красивы, мужчины и женщины, любовь приходит постоянно, потому что они привлекают ее к себе. Но они никогда не сражались за любовь. На что они готовы ради нее? Любовь – это когда вы готовы на что-то, потому что, если у вас есть любимый человек, может появиться кто-то, кто захочет отнять его у вас. И если вам никогда не приходилось сражаться за любовь, если вам не доводилось хоть как-то бороться за нее, то вы сдадитесь.

– Очевидно, вы уже гораздо лучше владеете обстановкой здесь. Что вы можете сказать о питании? Скучаете ли вы по каким-то блюдам, или нет?

Не мог же я ему рассказать об омарах, блюдах китайской кухни и всем остальном меню, которое регулярно было в нашей камере.

– Это мое личное дело, – ответил я.

– Я просто пытаюсь донести до зрителей, как это, когда больше нет того, что у них есть каждый день, – сказал Ларри.

– Послушайте, есть люди, которые попали в тюрьму и, возможно, оказались в гораздо более кошмарной ситуации, чем я. Но надо просто начать больше любить себя. Насколько я помню, драматург Теннесси Уильямс как-то сказал: «Мы должны испытывать недоверие друг к другу, потому что это единственный способ защитить друг друга от предательства». И я верю в это, я верю в это всей душой. Я думаю, что каждый, с кем я соприкасаюсь в своей жизни, рано или поздно предаст меня. Я абсолютно верю в это. Многие скажут: «Нет, нет, нет!» Но это то, во что я верю.

– Если вы верите в это, то вы должны быть несчастным человеком, – сказал Ларри.

– Нет, я не несчастен, я просто помню о своих обстоятельствах.

– Я подарю вам нечто чисто человеческое. Вы по ним, должно быть, скучаете. Это аплодисменты, – сказал Ларри. – Вы должны соскучиться по ним.

– Поймите, хвала Аллаху, в душе я аплодирую сам себе сотни миллионов раз в день. Я самый большой поклонник самого себя, во всем мире нет ничего лучше, чем я. Так что я просто не думаю об этом. Эти ребята, в действительности, не понимают, зачем они аплодируют. Я отлично знаю самого себя, и я знаю, почему они должны аплодировать. Они же не знают, они хлопают за нокаут. Вот и все, за что они аплодируют – за нокаут и за выступление на ринге. А я аплодирую, потому что знаю, кто я.