Дорога неровная - Евгения Изюмова

- Ты где был? - возмутилась Павла.

- Как где? В ресторане.

- Ты что? Пропил деньги?

- Деньги! Разве это деньги? Паршивые сто рублей! Да у меня в Хабаровске такие бумажки на шкафу пачками валялись! - презрительно фыркнул Смирнов.

- Здесь тебе не Хабаровск, и ты не работник крайкома, ты… ты… - Павла силилась найти подходящее слово, но Смирнов опередил ее, надменно выгнув бровь:

- Что такое? Ты укоряешь меня своей жалкой сотней? И вообще, кто ты такая? Иди куда хочешь! - и тут же, склонив голову на плечо Павлы, заснул.

Два чувства боролись в Павле: гордость и самолюбие. Гордость велела сбросить с плеча красивую растрепанную голову. Самолюбие зудело ехидно: «Ты думала, и впрямь, Смирнов искренне привязался к тебе? Да у него, небось, таких, как ты, сотни были, сам похвалялся. Сорвалась с места, взбаламутила всю жизнь, а теперь как? Обратно, да? Ну-ну… Что же люди подумают?» - жаркая волна стыда, словно кипятком, окатила ее с ног до головы.

- Нет уж! - решила Павла. - Не для того я сошлась ним, чтобы он бросил меня на дороге. Не на ту напал.

Павла осторожно шевельнула занемевшим плечом, и Смирнов неожиданно уткнулся головой ей в колени. Павла положила ему на макушку руку и вдруг поняла, что никто ей, кроме этого бестолкового и непрактичного в обыденной жизни человека, не нужен. Он - ее мужчина, она - его женщина, что нет им пути назад, а только вперед, в неясное призрачное будущее. Поняла, что полюбила его со всеми достоинствами и недостатками, что готова пойти за ним на край света. И уже пошла. Но предстоит борьба с ним за него же: Смирнов - хороший человек, но его неодолимо тянет вниз, на самое жизненное дно, безволие и пагубная привычка пить без меры по любому поводу и без повода. Сумеет ли она победить в этой борьбе? Павла этого не знала.

Пока Смирнов спал, Павла сдала вещи в багажное отделение, где освободилось место. Умылась в туалете, привела в порядок волосы. Несколько секунд смотрела на усталую серьезную женщину в зеркале, которая печально взирала на нее. Пошарив по карманам, нашла немного мелочи, пошла в буфет, купила пирожков, чаю и поела. Когда вернулась в зал ожидания, то сразу же увидела растерянное лицо Смирнова. Увидев ее, он радостно заулыбался:

- Поля! А я думал…

- Интересно, что? - холодно осведомилась Павла.

- Ну… что ты бросила меня. Вещи взяла и уехала, - и уже спокойно сообщил. - Черт! Голова трещит!

- Вот что, Николай Константинович, - все также холодно сказала Павла, - вы тут мне вчера заявили, что я вам не нужна, и могу возвращаться обратно. Так вот, Николай, никуда я от тебя не поеду. Не за тем сходилась. Позорить себя не дам.

- Ну не поедешь, так не поедешь, - вяло махнул рукой Смирнов. - Тоже… нашла, кого слушать - пьяного! Кстати, опохмелиться не на что?

- Не на что! - отрезала Павла. - Иди, умойся, и пойдем узнавать насчет работы.

«… Вечерний звон, вечерний звон…» - пел Смирнов. Задушевно пел. Пожалуй, даже тоскливо.

Оказались они на барже случайно.

В Тюмени подходящей работы не нашлось. Павла готова была на всякую, а Смирнов морщился: никто не обращал внимания на его диплом экономиста, всюду, как и в Тавде, нужны просто рабочие умелые руки, зарплату же предлагали при этом невысокую.

Сначала Павла разозлилась на него: денег нет, а он работу перебирает. «Впрочем, - подумалось позднее, - может, он и прав, что не соглашается на мало оплачиваемую работу, ведь и уехали из Тавды, чтобы заработать денег». К вечеру, когда еле ноги передвигали от усталости, бегая по конторам, наткнулись на вербовщика, и тот живо оформил договоры в трест «Ханты-Мансийсклес», правда, не сказал конкретно, где они будут работать, мол, на месте разберутся с вами. Подъемные тоже не заплатил, дескать, и это утрясется в Ханты-Мансийске, а то знаем мы вашего брата-вербованного: денежки получите, а сами - «аля-улю», ищи потом ветра в поле. Посоветовал, правда, что до Хантов - так в просторечии назывался Ханты-Мансийск - можно добраться на буксире, устроившись матросами. Помог даже договориться с капитаном одного из буксирных катеров, которые буксировали в Ханты баржи с грузом.

И вот они плывут. Неделю уже плывут.

Павла встала: пора на вахту. Вышла на палубу. Смирнов стоял, опершись о леер, смотрел на лесистые берега Тобола. Солнце готово было уже свалиться за лес. Небо безоблачное, тихо. Эту тишину нарушает лишь слабое журчание воды за бортом, да впереди постукивает движком катер.

- Эй, - крикнул с катера шкипер, - сейчас фокус увидите! Смотрите в воду!

Смирнов первым бросил взгляд вниз и удивленно толкнул Павлу локтем:

- Смотри, смотри, Поля! И в самом деле - чудо.

Павла глянула за борт и тоже удивилась: река разделилась. Слева - темная вода, справа - рыжая. Это Тобол влился в Иртыш, и пока чистые струи Тобола не смешались с иртышской водой, так и плыли они, словно по какой-то нарочно проведенной линии - таков был фарватер реки.

Шкипер крикнул, что скоро Тобольск.

Смирнов махнул рукой, дескать, все ясно, будем готовы. Он распахнул ватник, притянул к себе Павлу, и та, прижавшись к горячему плечу, запела:

- Вечерний звон, вечерний звон…

- Бом… бом… бом… - вторил ей Смирнов.

Глава Х - Соловушка

Только солнце размашисто брызнет -

Снова спрячется у ворот…

Как извилисты линии жизни,

Если б все это знать наперед.

*****

… А предки были птицами,

И лет тому не счесть.

Мы изменились лицами,

Но в каждом птица есть.

С. Островой

Шурка лизнула белый твердый кусок, величиной с ее кулачок и опять заныла:

- Баба, баба, к маме хочу…

- Господи, да молчи ты! Горе мое! Уехала твоя мама.

- Куда? - требовательно спросила девочка.

- Куда-куда… На кудыкину гору!

- А почему? - не отставала Шурка.

- Потому что… Шлюха она, твоя мама!

Такого слова Шурка не знала, но слово ей не понравилось. И Шурка посмотрела на бабушку сердитыми серо-голубыми глазами, в которых уже угадывалось упрямство.

- У-у! - Бабушка замахнулась на девочку тряпкой-прихваткой, которой только что пользовалась, чтобы не обжечь пальцы, передвигая с места на место кастрюлю. - Так же смотришь, как и мать твоя шалопутная! - Ефимовна вдруг подхватила Шурку на руки, начала ее целовать и плакать, приговаривая: - И где же носит ее, горемычную, где она есть, головушка бедная, окаянная…

Шурка молча и серьезно смотрела на бабушку: она уже давно привыкла к быстрой смене ее настроения - то ругается на нее, то вдруг заплачет, а потом опять ругается, но уже на маму, которая почему-то куда-то давно исчезла, Шурка же сильно по ней соскучилась.

Открылась дверь, и в комнату вошли тетя Роза и ее муж Александр, громадный, в белом полушубке. Шурка любила дядю Сашу, потому выскользнула из объятий бабушки и бросилась к дяде.

- Ух, ты! Выросла у нас девка, выросла! - он подхватил Шурку на руки, подбросил слегка вверх, и девчонка завизжала от восторга, почувствовав, что на мгновение зависла в воздухе, а потом мягко упала в сильные руки дяди Саши. - Собирай ее, мать, к нам, елку будет смотреть - мальчишки вчера нарядили. Давай, мать, и ты к нам, чего ты будешь одна в новый год сидеть?

- Нет, - отказалась бабушка, - далеко к вам идти. Гена с Лидой к Зое пошли, вот и я туда же пойду. - Зоя теперь жила тоже на улице Сталина и работала комендантом в студенческом общежитии лесотехнического техникума.

Пока бабушка укутывала Шурку, Роза спросила:

- От Пани есть что? Где она?

- Ох, - вздохнула бабушка, - в каком-то Ханты-Мансийске. И где это?

- На севере, - пояснил зять.

- На севере, - опять вздохнула бабушка. - И что делать? Болею я. Шурку с кем оставлять?

- Деньги хоть присылает? - Роза смотрела с усмешкой, ожидая отрицательного ответа.

- Присылает, - и бабушка опять заплакала.

- И чего ты ее, блудню, жалеешь? Напиши в горком Потокову, партийная она. Как взгреют, так и про любовь забудет, примчится, как миленькая. Или прав родительских лишить надо.

- Роза, чего ты болтаешь? - рассердился Саша. - «Взгреют, прав лишить…» Да ведь человек она, живой человек! Ну, вышла замуж, пусть живет, мало ли что вам Николай не нравится. Вам-то что? Все с Зойкой баламутите, а зачем? Не слушай их, мать, не дурак же Николай, зря майора не дадут, - Насекин, будучи военным, очень уважал людей, имеющих высокие воинские звания. - Может, все у них еще наладится, и Шурку, как обещали, заберут. Чего вы все скрипите?

- Да я что? Я - ничего, - забормотала Роза. Она и впрямь не лезла бы к старшей сестре с советами - у нее самой жизнь устроена. Насекин, хоть и старше ее намного, человек порядочный. Да вот Зоя частенько ее подзуживала, говоря о Павле со злостью и презрением. Роза понять не могла, почему Зоя относится к старшей сестре с таким пренебрежением. То ли завидовала Павле, ведь Зоин муж, Топорков - обычный шофер, выпить тоже не дурак, а Смирнов, хоть и пьяницей его считают, имеет высшее образование, был большим начальником, майор в отставке, воевал, награды имеет, люди его уважают. Ее Насекин - военный человек, сержант, а войны не знает, все время служил в «зоне». Может, и правда, оставить Паню в покое, пусть живет, как знает - не маленькая? Решит Роза так, а Зоя вновь «заведет» да науськает на старшую сестру.