Гептамерон - Маргарита Наваррская

Мне думается, благородные дамы, что любовь этой женщины, как ни была она велика, была все же нескромной.

– Вы что же, считаете, что женщина любит своего мужа, если она способна причинить ему страдания, лишь бы потом на долю ее выпало побольше наслаждений? – сказал Иркан.

– А по-моему, – сказала Лонгарина, – ей хотелось только одного: вернуть любовь своего мужа, которую она считала потерянной. Ради этого женщины способны на все.

– Что бы там ни было, жена никогда не должна давать своему мужу ни еды, ни питья, если она хорошенько не проверила сама и не узнала от людей сведущих, что они ему не повредят. Впрочем, незнание все же извинительно, и женщине можно простить ее поступок; никакая ведь страсть так не ослепляет человека, как любовь, и это прежде всего касается именно женщин, ибо, попав в трудное положение, они бывают неспособны вести себя разумно, – заметил Жебюрон.

– Жебюрон, – сказала Уазиль, – на этот раз вы отступаете от своей похвальной привычки, чтобы не расходиться в мнении с остальными. Но есть же на свете женщины, которые способны терпеливо сносить и любовь и ревность.

– Да, – сказал Иркан, – и даже весело, ибо самые разумные женщины – это те, которые умеют посмеяться над проделками своих мужей так же, как мужья, обманывая их, втайне смеются над ними. Но если вы предоставите мне сейчас слово, – а потом завершить этот день мы попросим госпожу Уазиль, – я расскажу вам историю об одной супружеской паре, известной всем здесь присутствующим.

– Так начинайте же, – сказала Номерфида.

Тогда Иркан, улыбнувшись, начал так.

Новелла шестьдесят девятая

Одна женщина была настолько благоразумна, что, когда она увидела, что ее муж, рассчитывая, что служанка снизойдет к его мольбам, переоделся в платье этой девушки и стал просеивать вместо нее зерно, нисколько не огорчилась и только посмеялась над его глупостью[200].

В замке Одо в Бигорре жил королевский конюший по имени Карло, итальянец, который женился на одной дворянке, женщине очень порядочной и достойной. Жена его, у которой родилось от него несколько человек детей, с годами подурнела. Однако конюший и сам уже был немолод, и он продолжал жить с нею в мире и дружбе. Иногда он, правда, немного заигрывал со служанками, но жена не обращала на это никакого внимания. И только когда она узнавала, что та или иная слишком много себе позволяет, она старалась незаметно ее спровадить. Однажды к ним в дом поступила очень хорошая, скромная девушка. Хозяйка рассказала ей про повадки своего мужа, предупредив, что, как только служанки ее начинают вести себя худо, она их выгоняет из дома. Девушка эта дорожила своим местом и, чтобы ничем не прогневить свою госпожу, решила вести себя так, как положено. И как господин ни одолевал ее своими мольбами, она не сдавалась и обо всем рассказывала госпоже, причем обе только смеялись над его сумасбродством. Как-то раз, когда служанка в одной из задних комнат просеивала зерно, надев на голову чепец с пелериной, какие принято носить в этой местности (чепец этот сзади закрывает также спину и плечи), и господин увидел ее в таком уборе, он снова принялся докучать ей своим волокитством. Она же, хотя скорее готова была умереть, чем уступить его мольбам, сделала вид, что согласна, – попросив, однако, разрешения пойти посмотреть, что делает ее госпожа, чтобы та не могла застать их врасплох, на что господин ее согласился. Тогда служанка уговорила его надеть ее чепец и, пока она будет ходить, продолжать работу, чтобы до слуха госпожи ее все время доносился стук решета. Влюбленный хозяин с радостью принялся за дело, в надежде, что девушка исполнит потом все его желания. Служанка же, которая отличалась веселым нравом, побежала к своей госпоже и шепнула ей:

– Подите-ка взгляните на вашего муженька: чтобы отвадить его от себя, я научила его просеивать зерно.

Госпожа ее побежала взглянуть на новоявленную служанку. И, увидав своего супруга в чепце и с решетом в руках, принялась хлопать в ладоши и хохотать. Захлебываясь от смеха, она спросила его:

– Эй, тетка, сколько тебе в месяц платят за твою работу?

Услыхав знакомый голос и догадавшись, что его обманули, муж скинул с себя чепец, бросил решето с зерном и погнался за служанкой, нещадно ее ругая, – и, если бы жена за нее не заступилась, он бы ее тут же выгнал из дома. Потом, однако, все уладилось, и супруги продолжали жить вместе по-прежнему, никогда не ссорясь.

Что вы скажете, благородные дамы, об этой женщине? Разве не правильно она поступила, посмеявшись над забавами своего супруга?

– Какие же это забавы! – воскликнул Сафредан. – Он же ведь так и не сумел ничего добиться.

– А я вот думаю, – сказала Эннасюита, – что ему приятнее было посмеяться с женой, нежели в его-то возрасте убивать себя, амурничая со служанкой.

– Ну, уж если бы меня застали в таком чудном уборе, – воскликнул Симонто, – мне было бы не до смеху.

– Мне довелось слышать, – сказала Парламанта, – что, несмотря на всю вашу хитрость, жена ваша чуть-чуть было не застала вас в столь же неподходящем наряде и что она после этого лишилась покоя.

– Лучше бы вы занялись тем, что творится в вашем собственном доме, – сказал Симонто, – а мой предоставили мне; даже если бы у жены моей была причина на меня жаловаться, – и та самая, о которой вы говорите, – она все равно не стала бы замечать этого, будучи занята делом более важным.

– Женщинам порядочным, – сказала Лонгарина, – надо только, чтобы их любили мужья. Это единственное, что приносит им радость. Те же, которые стремятся во что бы то ни стало удовлетворять свои животные вожделения, все равно не довольствуются тем, что дозволено законом.

– Что же, по-вашему, если женщина хочет получить от своего мужа то, что по праву принадлежит ей одной, так это называется удовлетворять свое животное вожделение? – спросил Жебюрон.

– Я только хочу сказать, – ответила Лонгарина, – что женщина целомудренная, чье сердце наполнено истинною любовью, в ответной высокой любви находит больше радости, нежели во всех наслаждениях, к которым может стремиться плоть.

– Я с вами вполне согласен, – сказал Дагусен, – но присутствующие здесь мужчины не хотят ни понять это, ни в этом признаться. Я думаю, что если уж женщина вообще не способна довольствоваться взаимностью в любви, то одному мужу все равно никогда не удовлетворить ее желаний. Ибо ей мало той любви, в которой живут порядочные женщины, ее искушает низменная, скотская похоть.

– Вы мне сейчас напомнили, – сказала Уазиль, – об одной красивой женщине, у которой был хороший муж и которая, не довольствуясь этой честной любовью, стала похотливее свиньи, а в жестокости своей превзошла даже льва.

– Прошу вас, госпожа моя, – сказал Симонто, – расскажите нам эту историю, – и мы закончим ею сегодняшний день.

– Я не могу этого сделать по двум причинам, – ответила Уазиль, – во-первых, история эта очень длинная, а во-вторых, происходила она не в наше время и была записана одним писателем, – которому, впрочем, вполне можно верить, – но мы ведь обещали друг другу не рассказывать ничего, что уже было написано.

– Все это верно, – сказала Парламанта, – но если это тот самый рассказ, который я имею в виду, то он был написан на таком старинном языке, что, если не считать нас с вами, ни один из присутствующих никогда о нем не слыхал, и поэтому для всех он будет новым.

После этих слов вся компания стала просить госпожу Уазиль рассказать эту историю и не бояться, что она окажется слишком длинною, ибо до вечерней службы остается еще целый час. Исполняя их просьбу, госпожа Уазиль начала так.

Новелла семидесятая

Герцогиня Бургундская, не довольствуясь любовью своего мужа, воспылала такой нежностью к одному молодому дворянину, что, когда ей не удалось сообщить ему о своем чувстве взглядами и улыбками, она просто призналась ему в любви, что окончилось для нее весьма печально[201].

В Бургундии некогда правил герцог, человек очень красивый и в высшей степени благородный, который был женат на женщине, чья красота так его ослепляла, что он совсем не следил за ее поведением. Он хотел только одного – всячески угождать ей; она же искусным притворством убеждала его, что хочет того же. В доме герцога жил один дворянин, который обладал всеми совершенствами, какие только могут быть у мужчины, и был любим всеми, а больше всех самим герцогом; с детских лет герцог держал его возле себя и, высоко ценя его нравственные достоинства, отличал ото всех и доверял ему все дела, которые только можно было доверить человеку столь молодому. Герцогине же, которая была весьма далека от добродетели, недостаточно было любви мужа и тех забот, которыми он ее окружил. Она часто поглядывала на молодого человека, и он так пришелся ей по душе, что она полюбила его до безумия и, всячески стараясь, чтобы он это понял, устремляла на него нежные и кроткие взгляды, изображая на лице своем страсть и тяжко вздыхая. Но молодой человек, который сызмалу был приучен к одной только добродетели, никак не мог распознать таившиеся в этой даме порочные желания, ибо был убежден, что у нее для них нет никакой причины. И сколько эта несчастная, совсем обезумевшая от любви, ни бросала на него страстных взглядов, усилия ее ни к чему не вели, и она доходила до полного отчаяния. И горе ее было так велико, что однажды, забыв о том, что она из тех женщин, которые должны заставить мужчин просить о милости, а потом им отказывать, что она высокопоставленная дама, перед которой мужчинам следует преклоняться, она презрела своих кавалеров и, сделавшись сама храброй, как мужчина, решила избавиться от огня, переносить который больше уже не могла. И вот, когда муж ее отправился на совет, в котором молодой дворянин по молодости своей не принимал участия, она сделала ему знак подойти к ней. Тот повиновался, решив, что она хочет отдать какое-то распоряжение. Но вместо этого, нежно опершись на его плечо, она повела его в галерею и, вздохнув, сказала: