Над гнездом кукушки - Кен Кизи

назад, как ковбой на пороге салуна, и подмигнул ему.

– Снова будешь психом-паханом, дружок, когда большой Мак отчалит. – Он повернулся ко мне и нахмурился. – А кем тебе быть, Вождь, не знаю. Тебе еще надо поискать свое место. Может, устроишься плохим парнем в «Бои без правил». В любом случае, не бери в голову.

Я пожал ему руку, и мы все пошли в спальню. Макмёрфи сказал Тёрклу нарвать простыню и прикинуть, какими узлами он хочет, чтобы его связали. Тёркл сказал, что так и сделает. Когда я лег, уже светало, и было слышно, как рядом ложатся Макмёрфи с девушкой. Лежа в блаженном отупении, я услышал, как мистер Тёркл открыл дверь бельевой, тяжко вздохнул, протяжно рыгнул и закрыл за собой дверь. Мои глаза привыкли к темноте, и я стал различать, как Макмёрфи с девушкой ворочаются, устраиваясь поудобнее, словно уставшие дети, а не взрослые люди, готовые заняться любовью.

В таком виде их и застали санитары, когда включили свет в шесть тридцать.

29

Я много думал о том, что за этим последовало, и пришел к выводу, что это было неизбежно и случилось бы так или иначе – не в тот раз, так позже, – даже если бы мистер Тёркл поднял Макмёрфи и обеих девушек и выпроводил их, как они задумали. Старшая Сестра все равно бы догадалась – может, по одному лицу Билли – и сделала бы то, что сделала, был бы рядом Макмёрфи или нет. И Билли сделал бы то, что сделал, а Макмёрфи услышал бы об этом и вернулся.

Не мог бы не вернуться, потому что где бы он ни был – за столом для покера в Карсон-сити, Рино, или еще где, или все в том же отделении, – он не мог бы позволить Старшей Сестре сделать последний ход и умыть руки. Все равно как если бы заранее подписал договор биться с ней до последнего.

Едва мы начали вставать и ходить по отделению, разговоры о случившемся стали расползаться, словно низовой пожар.

– Кого они впустили? – спрашивали те, кто не был с нами. – Шлюху? В отделение? Господи.

– Мало что впустили, – говорили им другие. – Они устроили настоящую вакханалию. Макмёрфи собирался выпустить ее до того, как придет дневная смена, но проспал.

– Ладно, хорош вешать лапшу на уши.

– Никакую не лапшу. Вот те крест. Я сам там был.

Те, кто там был, стали рассказывать об этом с изумлением и тайной гордостью, вроде той, что испытывают свидетели пожара в гостинице или прорыва плотины, сохраняя серьезную мину на лице, поскольку уровень ущерба был еще неясен, но постепенно серьезность сходила на нет. Стоило Старшей Сестре с ее шебутными санитарами обнаружить что-то новое, например, пустую бутыль из-под сиропа от кашля или штат колясок, стоявших в конце коридора, словно пустые карусели в парке развлечений, как всплывала очередная яркая деталь прошедшей ночи, побуждая тех, кто там был, уснащать свои рассказы новыми подробностями. Черные согнали всех – и хроников, и острых – в дневную палату единым беспокойным скопом. Только двое старых овощей сидели на своих постелях, хлопая глазами и вставными челюстями. Все оставались в пижамах и тапках, кроме Макмёрфи с девушкой: она была одета, не считая туфель и нейлоновых чулок, перекинутых через плечо; а он был в своих черных трусах с белыми китами. Они сидели бок о бок на диване, держась за руки. Девушка задремала на плече у Макмёрфи, и он прислонился к ней головой с довольной сонной улыбкой.

Наша тревожная серьезность против воли уступала место озорной веселости. Когда сестра нашла кучу таблеток, которыми Хардинг посыпал Сифелта с девушкой, мы с трудом сдерживали смех, а когда из бельевой вывели заспанного мистера Тёркла, опутанного сотней ярдов рваной простыни, словно мумию с бодуна, мы уже покатывались со смеху. Старшая Сестра отвечала на наше веселье своей неизменной улыбочкой, но каждый смешок, казалось, повышал в ней градус бешенства, так что она в любой момент могла лопнуть, как мочевой пузырь.

Макмёрфи перекинул одну голую ногу через подлокотник дивана, натянул кепку пониже, защищая покрасневшие глаза от света, и периодически облизывал губы языком, сочившимся сиропом от кашля. Вид у него был больной и ужасно усталый, и он все время прижимал ладони к вискам и зевал, но как бы плохо ему ни было, он держал на лице усмешку и раз-другой даже рассмеялся над какими-то находками Старшей Сестры.

Когда же сестра стала звонить в первый корпус насчет увольнения мистера Тёркла, тот не стал терять время, открыл окно с сеткой, и они вдвоем с Сэнди сделали нам ручкой и припустили по росистой траве, сверкавшей на солнце, спотыкаясь и поскальзываясь.

– Он его не закрыл, – сказал Хардинг Макмёрфи. – Давай. За ними!

Макмёрфи застонал и открыл один глаз, красный как помидор.

– Издеваешься? Да у меня бы в окно голова не пролезла, не то что тело.

– Друг мой, ты, кажется, не вполне сознаешь…

– Хардинг, иди ты к черту со своими речами; все, что я вполне сознаю этим утром, это что я еще пьян. И меня мутит. И между прочим, я думаю, ты тоже еще не протрезвел. Вождь, ты-то как?

Я сказал, что не чувствую носа и щек, если это что-то значит. Макмёрфи кивнул и снова закрыл глаза; он сцепил руки на груди и сполз пониже в кресле, уперев