«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

Вертикальные стены пропасти расписаны дождем и ветром. Из хаотичного сумбура разводов, трещин и рельефов наше воображение составляет причудливые лица, фигуры и целые картины. Так однажды со словарем в руках я пытался постичь восточную мозаичную вязь, пока мне не объяснили, что это просто орнамент. И тогда, перестав искать несуществующий смысл, я увидел прелесть самой композиции.

Этим каньоном любовались еще питекантропы. Мы не можем надивиться изобретательности природы. Словно здесь потрудился фантастический скульптор. Морда сфинкса, бесстрастная и небритая — щеки заросли кудрявым арчовником. Спина чудища сливается со склоном, сфинкс выглядывает из него, как пес из конуры.

Мефистофель! Совершенный Мефистофель — крючковатый нос, почти достающий до подбородка, скептически искривленные губы. Мы подошли вплотную — Мефистофель подмигнул нам левым глазом: из гнезда в выбоине скалы вылетел воробей. Юрий щелкает фотокамерой, чтобы нас потом не заподозрили во лжи.

Огромный длинный камень тяжело выгибается подобием издыхающего кита. Единственное изображение кита в натуральную величину.

Поработали здесь и абстракционисты. Вымытые водой черепа из песчаника, белые тазовые кости, раковины со сферическими полостями… Придумывай к ним любое название и помещай в нью-йоркский музей. Разве что крышу придется поднимать.

Юрий записывает в дневнике: «Работа воды и ветра…»

— Жалкий прозаик! — говорит Нина. — Здесь побывали марсиане и подшутили над художниками всех направлений.

ВЕРХОВЬЯ КАРАСУ

На заре Сергей будит нас с видом серьезным и необычно торжественным; можно подумать, что он при галстуке. Сегодня нам предстоит найти Гиссарский перевал. Затем мы возвратимся боковым перевалом Мухбель к населенным местам. Идти, как предполагалось, через перевал Гава у нас не хватит продуктов.

С обувью совсем скверно. Мы печатаем следы всех десяти пальцев, окруженных изорванной полоской ранта. В дальнейшем их можно будет принять за следы «снежного человека».

— Если отыщем перевал, — говорит Нина, — назовем его «Смерть ботинкам».

— Это будет справедливо, — подтверждает Юрий и отрезает полу штормовки на портянки.

Первым узнал от горных таджиков о перевале в верховьях Карасу, на берегу которой мы стоим, путешественник прошлого века А. П. Федченко. Ему было в ту пору столько же лет, сколько Сергею сейчас — 26. Федченко пытался пробиться к перевалу кратчайшим путем — с севера, с низовий Карасу. В узкой теснине горной реки он пустил своего коня прямо по воде против течения, не найдя другой дороги. Поток опрокинул и коня и всадника. Федченко повернул обратно.

Мы же проделали долгий путь и вышли на Карасу с востока, выше опасной теснины. И теперь впереди нас обычное ущелье, похожее на многие другие, пройденные нами, с той лишь разницей, что на карте это место опять расплывается белым пятном, где перевал отмечен не точным крестиком, а неопределенной стрелкой.

В масштабе карты стрелка занимает целиком долину, а треугольный наконечник ее покрывает сразу все пять цирков, которыми долина заканчивается. Цирки соединены с ней ниточками ручьев, образующими основной стебель реки, как ягоды, повисшие на конце веточки. Сергей торжествующе стирает карандашную стрелку и набрасывает схему речных истоков.

Далее следует действие, во многом напоминающее гадание: Сергей колдует с компасом и в сомнении смотрит поочередно на каждый из цирков. Я предлагаю кинуть монетку: орел-решка — в какую сторону направиться? Но Сергей уже сделал выбор:

— Там перевал.

Пока мы поднимаемся по камням в левый цирк, нас презрительно освистывают рыжие сурки. Они стоят на карауле у своих нор и прячутся не раньше, чем рассмотрев нас вблизи. Когда мы забираемся на моренную гряду, впереди оказывается печально знакомое сплошное полукружье скал без единого разрыва. Опять извлекается компас, опять Сергей сосредоточенно почесывает карандашом за правым ухом. Потом коротко бросает Юрию:

— Пошли!

В то время, как они вдвоем бродят в разведке, мы выпекаем на благоразумно прихваченных по дороге дровах лепешки. На них идет последняя мука, остатки круп и раздробленные макароны. Туда же вытряхивается мешочек из-под сахара.

Зато очаг у нас из первоклассного мрамора, как в старорежимной адвокатской квартире. Повсюду валяются белые куски с блестящими кристаллическими изломами.

Готовые лепешки мы выразительно раскладываем на камне, чтобы Сергей, возвратясь, сразу же обратил на них внимание. Он молча пересчитывает лепешки и сумрачно кивает головой.

— Перевалить, конечно, везде можно. Но должен ведь быть настоящий перевал, раз Федченко слышал о нем от таджиков.

На карте свеженарисованный цирк перечеркивается жирным крестом. Ночью Сергей ворочается под одеялом, а мне снится студенческая столовая и длинное, как лозунг, меню.

ПЕРЕВАЛ

Утром делят лепешки. Сергей отказывается в нашу пользу от своей доли.

— Товарищи, — с неожиданной кротостью в голосе говорю он. — Еще день, только день… Перевал должен быть в соседнем цирке. Перевал существует! Возвратиться через Мухбель всегда успеем.

Наверное, так Колумб уговаривал взбунтовавшихся матросов потерпеть и плыть дальше к Индиям.

— Иначе стоило ли затевать всю эту пешую одиссею, — торопливо убеждает Сергей, заметив, что мы поперхнулись лепешками. — Столько пройти — и бестолку… Я обещаю вам на сегодня хорошую погоду, а на завтра — гостеприимный кишлак с айраном и яблоками.

— Ладно, — вздохнув, соглашается Нина. — Только сперва ты съешь свою лепешку.

Мы закусываем зеленым луком, стрелки которого в изобилии торчат из земли, и вспоминаем шоколадные паровозы, подаренные нам на дни рождения.

Следующий цирк похож, как две капли воды, на предыдущий. Те же отвесные, готического вида скалы в вертикальных трещинах сверху донизу; те же моренные гряды, из которых каждая, пока взбираешься по ней, кажется последней; фирн, ледник. Посреди ледника озерко с вертикальными стенами, в котором плавают миниатюрные айсберги.

Сергей торопит нас. Я чувствую: если мы и сегодня не найдем перевал, он выпросит еще день.

За озерком тянется хаос скальных обломков, коричневых на поверхности, обращенной к солнцу. Когда-то они покоились неподвижно, вросшие в лед. Но темная поверхность днем сильно нагревается, лед из-под них вытаял, и многотонные громады шевелятся, едва ступишь ногой. Это сползшие с ледником обломки полуразрушенной впереди стены. Перевал — там!

…Мы стоим, обнявшись, на узком скальном гребне. Гиссарский перевал — вот он! Впереди — ниже нас — голубоватый козырек ледника со стекающей в долину рекой. Сзади — тоже ниже — горный цирк, пройденный нами. Любопытно, что никто не произносит сейчас ни слова, не пытается как-нибудь по-своему выразить радость, точно обычное звучание слов или несдержанный жест оскорбят товарищей. А все вместе мы можем проявить свою радость только так — положив друг другу руки на плечи. И в записке, оставленной в сложенном из камней туре, говорится не о каждом из нас, а обо всех сразу: «…группа московских студентов первой взошла на Гиссарский перевал».