Мемуары - Джакомо Казанова

Я спросил аббата, который, видимо, заинтересовался рассказом проводника, что он думает об этом странном веровании. Он отвечал мне серьезно и хладнокровно, что не имеет привычки оспаривать верования.

В тот же день, около одиннадцати часов, мы приехали в Валенсию. Я принужден был удовольствоваться скверной квартирой, потому что болонец Морескальки, антрепренер оперы, занял все лучщие квартиры для своих актеров и актрис, которых ожидали из Мадрида. Я пошел навестить его, и мы отправились осматривать город. Я предложил ему войти в кофейню, но он засмеялся. Во всей Валенсии, сказал он мне, не существует места, где бы иностранец мог прилично закусить или даже просто отдохнуть. Трактиры грязны; общество, собирающееся там, скверно и отвратительно; вино никуда не годно настоящий яд, как утверждают сами испанцы, которые, имея у себя хорошее вино, пьют в кофейнях только воду.

— Как! — сказал я, — в стране, производящей такое чудесное вино, в городе, соседнем с Аликанто и Малагой, нельзя найти сносного вина, и это потому, что торговцы, — везде мошенничающие, — отравляют его? Если у них есть какой-либо талант, то он заключается в том, чтобы из хорошего вина добывать скверное.

Валенсия — родина папы Александра VI, того знаменитого Борджиа, которого отец Пето, иезуит, называет поп — adeo sanctus (не слишком святой). В качестве туриста я осмотрел в городе все достопримечательное, но я далеко не разделяю избитых восторгов других туристов; это всегда бывает, когда видишь вещи вблизи и подробно. И действительно, Валенсия, находящаяся в чудесном месте, недалеко от моря, омываемая Гвадалавиаром, окружена прелестными видами, под небом всегда голубым и ярким; Валенсия, богатая самой роскошной растительностью, где находится резиденция архиепископа с духовенством, которого доход доходит до миллиона экю; Валенсия, имеющая многочисленное и почтенное дворянство и женщин, если не самых красивых, то самых остроумных в Испании, — все-таки остается неприятным местопребыванием для иностранца. Даже за большие деньги там нельзя достать самых необходимых вещей: скверные помещения, скверная пища, никакого развлечения. В редких собраниях дворянства говорят только о глупостях, потому что этот город, где нет университета, не заключает в себе ни одного образованного человека. Что же касается самого города, его общественных зданий, его церквей, его ратуши, его биржи и арсенала, и его пяти мостов на Гвадалавиаре, и его двенадцати ворот, — все это нисколько меня не интересовало, потому что обозрение этих достопримечательностей обходилось ценой чрезвычайного утомления. Улицы не мощены, и в городе нет места для прогулки; правда, что, выходя за город, получаешь полное вознаграждение; окрестности Валенсии напоминают земной рай. Единственная вещь, понравившаяся мне в Валенсии, это средства передвижения. Множество маленьких экипажей в одну лошадь встречаются на всех улицах. Их берут или для прогулок за город, или для экскурсии на два или на три дня. Эти экипажи ездят до самой Барселоны, которая находится в расстоянии около пятидесяти лье. Без местных неудобств, я бы с удовольствием посетил провинции Мурсии и Гренаду, которых красота превосходит, говорят, красоту лучших местностей в Италии. Испанский народ как-то жалок! В самых благах, которыми наделила тебя природа, ты находишь причины своих несчастий! Красота твоей страны и ее богатства являются именно причинами твоей лени и твоей неспособности, подобно тому как копи Мексики и Перу питали твою гордость и твои предрассудки. Вот мнение, которое на первый взгляд может показаться парадоксальным; нужно, читатель, подумать о нем. Кто сомневается, что Испания, нуждается в перерождении, которое может исходить лишь от иностранного нашествия — единственной-вещи, которая может разбудить в сердце всякого испанца патриотизм, готовый теперь потухнуть? Если Испания снова займет свое славное место в великой европейской семье, — то это случится только вследствие сильного и ужасного потрясения. Один лишь гром может разбудить этих людей.

Уведомленный о скором приезде донны Пеличии, я отправился навстречу ей далеко за город. Ее первое представление должно было быть на другой день, — что было не особенно трудно, потому что можно было давать только те оперы, которые игрались на придворных спектаклях. Граф Аранда не решился дать позволения играть оперу-буфф на иностранных театрах; это было бы слишком смелым нововведением, и инквизиция оказалась бы недовольной. Уже и маскарады, даваемые в Scannos del Poral, сильно ей не понравились, до такой степени, что года через два их пришлось запретить. Выйдя из кареты, донна Пеличия отправила банкиру Диего рекомендательное письмо, данное ей герцогом Аркосом. С Аранхуэца она не видала герцога. Мы были за столом, она, я и ее муж, когда доложили о приезде банкира.

— Сударыня, — сказал он, — считаю за особенную. честь, что герцог адресовал вас ко мне; располагайте мною. Я, кроме того, должен вам сообщить приказы Его Сиятельства, но, может быть, они вам известны?

— Надеюсь, что рекомендация герцога не будет вам особенно в тягость.

— Нисколько. Его Сиятельство достаточно богат. Он приказал мне держать в вашем распоряжении 25 000 дублонов.

— 25 000 дублонов?

— Именно, сударыня. Потрудитесь прочесть сами письмо герцога.

В письме было три строчки: «Прошу Вас, дон Диего, вручить за мой счет синьоре Пеличии, по ее первому требованию, сумму в двадцать пять тысяч дублонов».

Все мы были очень удивлены этой историей. В Испании, однако, все это в порядке вещей; Испания — страна чудес. Я уже имел пример подобной же истории в поступке герцога Медино-Селла по отношению к г-же Пичона. В других местах, в Англии например, подобного рода любезности являются следствием тщеславия; в испанском сердце они имеют более чистый источник, желание услужить.

Когда банкир уехал, мы стали рассуждать о письме. Каждый искал причин, не находя их; и в сущности, вполне правдоподобных причин нельзя было найти. Пеличия была того мнения, что герцог хотел показать, что такое — его рекомендательное письмо. «Его Сиятельство, — прибавила она, — хотел мне этим доказать, до какой степени он считает меня неспособной злоупотреблять подобным доверием; вот почему я предпочту скорее умереть с голоду, чем воспользоваться хотя одним из этих дублонов». Муж полагал, что герцог будет оскорблен отказом и что, поэтому, лучше принять хотя часть этого подарка. Я счел нужным сказать, что середины в этом деле не может быть что необходимо или отказаться от всего, или все принять.

— Ну, так я от всего отказываюсь.

— Я убежден, — прибавил я, — что герцог, тронутый подобной деликатностью, будет считать своей обязанностью осыпать вас своими благодеяниями.

Дней через пятнадцать Пеличия возвратилась в Мадрид, не взяв ни одного дублона, чем банкир был, видимо, скандализован. Вскоре слухи об этом проникли в Мадрид и, как это всегда бывает, к ним был припутан довольно грязный комментарий. Король, посмотрев на дело серьезно и уже предвидя полное разорение герцога Аркоса, — приказал заявить синьоре, чтобы она немедленно оставила Мадрид. То же повеление было дано и Казаччи, из Лукки, фаворитке другого испанского гранда.

Этот последний, прощаясь с Казаччи, передал ей вексель на сто тысяч франков, которые она должна была получить в Лионе. Герцог же Аркос послал Пеличии сто золотых дублонов на дорожные издержки и запечатанное письмо в банк Santo-Spirito в Риме. Пеличия тем более считала возможным принять этот подарок, что ей были известны вполне почтенные мотивы, которым подчинялся герцог, делая его. Что же касается письма, содержание которого ей было неизвестно, — она его узнала только в Риме, когда управитель банка Беллони отсчитал ей 25 000 римских экю.

Впоследствии уже я узнал, что на другой день после отъезда Пеличии король, встретив Аркоса в Прадо, советовал ему серьезно вылечиться от страсти, которая чуть не разорила его. «Ваше Величество — единственная причина всего, что совершилось, — отвечал Аркос, — вы заставили меня превратить в действительность то, что вначале было простой любезностью. Мы знали друг друга, я и донна Пеличия, только самым поверхностным образом, перекинувшись двумя-тремя словами в общественных местах. Я не делал ей никогда никаких подарков». — «Но ведь ты подарил ей 25 000 дублонов!» — «Да, Ваше Величество, но в действительности это случилось только позавчера; истина заключается в том, что если бы Ваше Величество не сочли нужным выслать эту певицу, то она не стоила бы мне ни одного мараведи».

Это был своего рода урок для короля, который, таким образом, узнал, насколько можно доверять городским слухам.

Однажды я присутствовал на бое быков, когда увидел на скамейке красивую молодую женщину, очень хорошо одетую. На мой вопрос сосед отвечал мне:

— Это знаменитая Нина!