Древний Восток в античной и раннехристианской традиции - Коллектив авторов

гимны богу и желаем предстоящего, не слушаем ничего неполезного. Не произнося много слов, вот такой жизнью живем мы, брагманы.

(8) А вы говорите о том, что следует делать, и делаете то, о чем не следует говорить. У вас никто из философов ничего не знает, если не заговорит[641]. Ведь ваш ум — в языке, мышление — на губах. Вы собираете золото и серебро, вам нужны рабы и большие дома, вы домогаетесь должностей, едите и пьете столько, сколько и скот, вы не понимаете, как профаны, вы одеваетесь в мягкое, уподобляясь шелковичным червям. Все вы делаете без оглядки и раскаиваетесь в том, что делаете, злословите, друг друга, как врагов, и, имея власть над языком, вы даете ему воевать с вами. Хранящие молчание — сильнее вас: они не обличают друг друга.

(9) Вы одолжаетесь шерстью у овец, словно их пленники. Вы надеваете на свои пальцы украшение, словно статуи. Вы носите золото, словно женщины, и гордитесь этим. Сотворенные по подобию создателя, вы выказываете дух диких зверей. Когда вы приобретаете много имущества, то гордитесь этим, не видя, что это ничуть не может быть полезным вам в истине. Золото ведь не возвышает душу и не питает тела, напротив, скорее и душу омрачает и тело изводит.

(10) А мы, сообразно с истиной почитая природу и все доставшееся ей в удел, о том и печемся: когда появляется голод, мы утоляем его плодами и овощами, предоставленными нам Провидением, а когда появляется жажда, мы идем к реке, презирая золото, и пьем воду, и унимаем ее. А золото не прекращает жажду и не унимает голод, и не залечивает рану, не врачует болезнь, не насыщает ненасытность, но скорее даже еще и распаляет это чуждое природе желание. И испытывая жажду, человек, ясно, желает испить, и когда он напьется воды, жажда у него прекращается; и испытывающий естественный голод разыскивает пищу и, поев, насыщается, и голод у него прекращается. Таким образом, совершенно ясно, что желать золота — чуждо природе. Ведь всякое желание у смертных прекращается, когда оно утоляется, поскольку это присуще природе. А любовь к деньгам ненасытна, так как она не по природе. И вот вы и наряжаетесь в него и прославляетесь оттого, хвастаете одеждами, гордясь своим превосходством над другими людьми. И поэтому вы присваиваете себе общее достояние всех людей, поскольку сребролюбие, в конце концов, разделяет одинаковую у всех единую природу на многие умонастроения.

(11) Калан, лжедруг наш, проникся этим умонастроением, но мы презираем его. И, виновник многих зол, он у всех у вас в чести, и вы почитаете его. Бесполезный для нас, он отвергнут нами, уничиженный. И всем тем, что мы презираем, восхищается ставший сребролюбивым Калан, пустой друг ваш, но не наш. Глупец, более жалкий, чем несчастные, он, став сребролюбивым, погубил свою душу. И поэтому он оказался недостойным нас, недостойным дружбы с Богом, не успокоился для беззаботности в лесах, пророскошествовав в них, и не обрел надежду на ожидаемое, убив сребролюбием жалкую свою душу.

(12) Есть у нас тут Дандамий, который лежит в лесу на листьях покойно рядом с источником, словно чистую грудь матери сося».

(13) Тогда царь Александр, выслушав все это, пригласил сего их учителя и главу этих речей[642] на встречу. А они показывают ему издали местопребывание Дандамия. Придя туда Александр, не увидел его, проходя мимо: он лежал в чаще леса на листьях, отдыхая покойно, рядом с источником, словно чистую грудь матери-земли сося. Так вот, поскольку Александр не увидел Дандамия, главу и учителя брагманов, он посылает к нему одного своего друга по имени Онесикрат, говоря ему:

(14) «Поспеши к учителю брагманов, великому Дандамию, Онесикрат, и или его приведи к нам, или, узнав о нем, где он пребывает, немедля сообщи мне, чтобы я сам явился к нему». Онесикрат же сказал ему: «Я немедля исполню веленое. Твое дело — приказывать, мое — приводить в исполнение». Отправившись и найдя великого Дандамия, он сказал: «Здравствуй, учитель брагманов. Сын великого бога Зевса царь Александр, который есть господин всякого человека, зовет тебя. Если ты придешь к нему, он даст тебе много прекрасных даров, а если не придешь, отрубит тебе голову». Дандамий, выслушав и улыбнувшись мягко, даже не приподнял своей головы от листьев, а, насмехаясь над этим, лежа ответил так:

(15) «Бог — великий царь — никогда не творит насилие, но — свет, покой, жизнь и воду, тело человека и ду́ши и принимает их, когда судьба освободит не укрощенных желанием. Мой господин и Бог только тот, кто отвращается от убийства, не учиняет войн. А Александр — не бог, так как он смертен. Как может быть господином всех тот, кто еще не дошел до реки Тиберобоам, ни до Коссоала, и не установил престол в Палимботрах, и еще не дошел до Зоненада, и не видел пути по Месопотамии[643], и не видел пути по Меториям и Карисобориям. И Скифия еще не знает его имени. Если же его не вмещает тамошняя земля, пусть он перейдет Ганг, и он найдет землю, могущую терпеть людей, если земля у них больше не в состоянии носить его.

(16) Все, что обещает мне Александр, и все дары, которые он сулит дать мне, бесполезны для меня. Вот что для меня приятно, добротно, полезно: дом — эти листья, пища тучная — травы вокруг, вода для питья. А остальные вещи и дела, связанные с заботой (и связывающие их тут и пропадают), не доставляют ничего другого, кроме печали, которой исполнен всякий смертный. А я вот сплю на постели из листьев, с закрытыми глазами, ничего не стерегу. Ведь если я захочу стеречь золото, значит, я лишаю себя сна. Земля мне все дает, как мать молоко — рожденному. Иду, зачем хочу, о чем не хочу заботиться, не принуждаюсь.

(17) Если Александр отсечет мою голову, душу, он не сгубит, а одну только голову молчащую: душа моя отправится к господину, оставив тело, как вретище, на земле, откуда оно и взялось. Став духом, я поднимусь к Богу моему, который заключил нас в плоть, ниспослав на землю, испытывая, ка́к мы, сойдя, как он приказал, будем жить для него, который у отшедших к нему потребует отчета, он, кто судия всех насилий: стенания обиженных становятся наказанием обидчикам.

(18) А этим Александр пусть угрожает желающим золота и страшащимся смерти. Против нас оба эти его оружия бессильны: брагманы ни