Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - Валентин Пикуль

Рябинин в одних шерстяных носках расхаживал по коврику, остановился около девушки, подмигнул.

– Ничего, – сказал он, – отец-то? – И засмеялся.

Стало совсем легко. Анфиса сразу как-то вошла в эту семью, по-детски наивно подумала: «Век бы не ушла отсюда…» Ирина Павловна накрывала на стол, говорила девушке:

– Сидите, сидите, я сама…

Прохор Николаевич занял место рядом с Анфисой, спросил:

– Так, значит, штурманское отделение? – и тут же похвалил выбор профессии: – Это замечательно, правда, спать в походе мало придется, но зато интересно… Настоящая женская специальность! – И опять засмеялся, сказав при этом: – А вы-то чего хохочете? Действительно, это самая деликатная из всех морских профессий. Вот уж боцманом женщине быть, прямо скажем, трудновато. Хотя… стоп, стоп! Я помню…

И он рассказал историю про одну поморку из Колы, служившую боцманом на одном из кораблей частного предпринимателя Спаде. Закончив рассказ, посмотрел на часы, сказал:

– Ирина, ну-ка, включи радио, сейчас приказ, наверное, передавать будут…

В репродукторе послышались мелодичные позывные, и далекий голос диктора возвестил: «Приказ Верховного Главнокомандующего… Войска Карельского фронта, преследуя немецкие войска, пересекли государственную границу Норвегии и в трудных условиях Заполярья сегодня, 25 октября, овладели городом Киркенес – важным портом в Баренцевом море. В боях за овладение городом Киркенес отличились…»

– Ну, – сказал Прохор Николаевич серьезно, – давайте чокнемся. Сначала за тех, кто сложил под Киркенесом свои головы!..

* * *

Наступил день прощанья. Он был пасмурный и ветреный. Дым из паровозной трубы относило вдоль перрона, разбрасывало над головами людей в рыжие клочья. Анфиса, грустная и задумчивая, все время придерживала свой беретик. Сережка зажимал в зубах ленты бескозырки.

Никольский, словно постаревший за эти несколько дней после повреждения катера, сказал:

– Будем прощаться, мне надо идти. Ну, желаю!..

Они пожали друг другу руки. Когда старший лейтенант повернулся уходить, лицо у Сережки как-то странно сморщилось. Он долго смотрел в спину офицера, с которым целый год простоял на одной палубе, следил жадными глазами, как Никольский теряется среди пассажиров и провожающих.

Потом вдруг крикнул:

– Глеб Павлович! – и бросился его догонять.

Все видели, что он обхватил своего командира за шею, они крепко поцеловались. Обратно Сережка вернулся, пряча глаза, наполненные слезами.

– Человек он… такой вот, – объяснил несвязно.

– Ну, ладно, ладно, – похлопал его отец по плечу. – Еще, может быть, служить под его командованием придется.

Ударил гонг.

– Пиши, – жалобно сказала Анфиса.

Ирина Павловна погладила Сережку по щеке.

– Хорошим будь, – посоветовала. – Ты и так не плохой, но старайся быть лучше… Не кури, водки не пей.

– Давай-ка, сынок, – сказал Прохор Николаевич и поцеловал его, как никогда еще не целовал, долгим отцовским поцелуем. – Иди, – слегка подтолкнул в спину, – не забывай своего батьку.

Сережка вскочил на подножку. Анфиса смотрела на него долгим вопрошающим взглядом, который, казалось, говорил: «А я как же?..»

– Писать буду, – хмуро сказал он, и в его лице Ирина Павловна угадала что-то такое, что напомнило ей молодого Прохора.

Она подтолкнула Анфису к подножке, сказала:

– Ну что же вы?.. Попрощайтесь!

Анфиса робко поцеловала Сережку, он густо покраснел и помахал рукой:

– Прощайте, прощайте!..

И уже издали крикнул:

– Сохранно вам плавать по Студеному морю!..

Прохор Николаевич резко повернулся на этот возглас, тоже крикнул в ответ:

– Спасибо! Не забывай, сынок!..

Поезд, наращивая скорость, быстро уходил в сторону юга.

– Ну, вот и проводили, – запечалилась Ирина Павловна.

Анфиса все еще придерживала свой беретик, и Прохор Николаевич, беря ее под руку, сказал доверительно:

– Я-то в море часто пропадаю, так вы заходите к моей жене, а то она теперь совсем одна останется…

Придя домой, Рябинины долго сидели молча, словно прислушиваясь к тишине, наполнявшей комнаты. В аквариумах плескалась рыба, тикали часы, гудел за окном океанский ветер.

– Вот он перчатки забыл, – сказал капитан.

– Носи их тогда сам.

– Да боюсь, не налезут… Хотя, – он натянул одну перчатку, – хотя, кажется, в самый раз. Ну и лапа у него выросла!

– Большой, – покорно согласилась жена.

Опять сидели молча. Прохор Николаевич, набивая трубку, заметил – как бы между прочим:

– Надо бы вот этот шкаф туда передвинуть, а то он места много занимает. А буфет к окну придвинуть.

– Да, это правильно, – ответила Ирина Павловна.

– И ремонт после войны – обязательно…

И все, что они собирались делать, – передвигать шкаф, освободить комнату, отремонтировать квартиру, – все это было в конечном счете для него. Он уже вырос, он уже большой, будущий офицер, будет приезжать ежегодно в отпуск и жить здесь.

– А ведь знаешь, Ирина, – сказал потом капитан, – мне сегодня надо уходить в море.

– Надолго?

– Да, наверное, около двух недель прокачаюсь.

С этого момента разговор перешел на другую тему. Они стали делиться планами на будущее: «Вот я после войны…» – говорила Ирина Павловна. «А вот я…» – говорил он.

Прохор Николаевич рассказывал ей о своих наблюдениях над тюленями, сделанных во время походов. Ирина говорила, что ей хотелось бы другого – море она уже знает, интересуют озера. Во многих почти перевелась рыба – почему?..

Потом она сказала:

– Оставь свою трубку, – и прижалась к его плечу. – Ты вот даже не догадываешься, наверное, Прохор, – тихо произнесла она, – что я, чем больше тебя знаю, тем больше люблю. Конечно, есть мужья, которые нежнее со своими женами, добрее, заботливее, но таких, как ты, нету!..

– Ну, спасибо тебе, – и он погладил ее волосы, свернутые в косы. – Ты, Ирина, всегда была для меня дорогой и очень… нужной…

– Я люблю с тобой разговаривать, – продолжала она радостно, – но мы так редко видимся… Ну скажи, почему нам не удается поговорить с тобой вот так, как сегодня?

– Да все как-то нет времени, – словно извиняясь, сказал Прохор Николаевич. – Но ты обожди, Ирина, вот я вернусь из похода, и мы с тобой поговорим еще.

– Хорошо, я буду ждать тебя, очень буду ждать…

Он оделся, взял чистое полотенце, шерстяные носки, поцеловал ее и – ушел…

Последняя радиограмма была получена от него 4 ноября; в ней он сообщал координаты своей шхуны: 71° 25 08" сев. широты и 36° 44 19" вост. долготы.

* * *

Только после войны контр-адмирал Сайманов, разбирая архив гитлеровской эскадры «Норд», случайно наткнулся на одну запись в журнале военной радиостанции города Гаммерфеста; в этой записи говорилось, что в ночь на 4 ноября 1944 года была получена последняя шифровка от подводной лодки Ганса Вальтера Швигера, которая больше никогда не вернулась в базу. Сайманову удалось отыскать и текст самой радиограммы гитлеровского корветтен-капитана; координаты, указанные им, лишь на несколько минут градусной сетки не совпадали с координатами судна-ловушки Прохора Николаевича Рябинина. Вполне возможно, что ночью противники не заметили один другого, а на рассвете схватились в жестоком сражении; можно только догадываться, как шхуна-победительница долго шла к родным берегам, пока море не залило ее через пробоины, и где-то в открытом океане капитан «Аскольда» нашел свою смерть…

«Триумфальный марш»

Русские самолеты сбрасывали над позициями горно-егерских войск листовки. Все егеря знали, что, имея такую листовку, можно было безбоязненно сдаваться в плен: листовка служила пропуском, в котором указывалось, где и когда можно сложить оружие.

Однажды пять солдат лейтенанта Вальдера подобрали такие пропуска, а вечером на позицию нагрянул наряд полевой жандармерии, и всех пятерых расстреляли на бруствере окопа. Пауль Нишец знал, что только Яунзен видел, как они прятали по карманам эти листовки, и, скрывая озлобление, сказал:

– Сознайся, Франц, это ты выдал пятерых своих товарищей, чтобы тебя отпустили в отпуск?

Худосочный егерь разволновался, стучал себя кулаком в грудь, клялся, что это не он.

– Неужели не веришь? – спрашивал.

В отпуск Франца Яунзена, впрочем, все равно не отпустили, и когда он напомнил об этом командиру взвода, Вальдер велел ему убираться ко всем чертям.

Немецкий солдат был издавна приучен, что независимо от того – наступаем или отступаем, – все равно: подошел срок – укладывай вещи и поезжай на родину. «Значит, плохи наши дела, – рассуждали в блиндажах солдаты, – если даже в отпуск ехать не разрешают…»

Однажды, после затяжного боя около норвежского поселка Лангфьюрботна, Франц Яунзен отвел Нишеца в сторону и сказал:

– Слушай, Пауль: ты солдат опытный, а я хитрый, – отличное содружество, не правда ли?.. Здесь, если смотреть на все трезвыми глазами, уже все кончено. Давай попытаемся перебраться на юг к англичанам. Они, конечно, не слишком заласкают нас за то, что мы бомбили их Лондон, но… Сам понимаешь, это все-таки не русские…