Константин Павлович - Майя Кучерская

…Белосток, Слоним, Витебск…

В Белостоке становилось небезопасно, сюда грозил войти отряд генерала Дезидерия Хлаповского (в прошлом любимого адъютанта Наполеона), великодушно предупредившего великого князя о том, что может взять его в плен. 9 (21) мая цесаревич вместе с супругой двинулся в Слоним, но город был охвачен холерой, и из страха за княгиню Лович Константин отправился дальше — в Витебск. Он прибыл сюда 3(15) июня и поселился в доме генерал-губернатора князя Хованского. 

КОНЕЦ

Да будет омрачен позором

Тот малодушный, кто в сей день

Безумным возмутит укором

Его развенчанную тень.

Пушкин

Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.

Лев Толстой. Война и мир

Константин Павлович жил по собственным, мало учитывавшим окружающих правилам; он слишком легко повиновался чувствам, слишком часто не желал помнить, что по праву рождения всегда на виду — подходящее дело для него подыскать было сложно. Царство Польское в определенном смысле стало находкой. И если не для поляков, то для самого цесаревича это было очень удачное назначение. Как мы помним, Александр не отзывал брата из Польши, несмотря на потоки жалоб, невзирая даже на то, что многие поступки и распоряжения Константина Павловича в Царстве Польском вредили делу. Но как уже говорилось, пребывание цесаревича на отдалении было удобно Александру — он мог не опасаться, что вокруг великого князя стянутся оппозиционные силы или вновь вспыхнет скандал. Вместе с тем Александр еще и искренне любил брата, любил как друга детских игр, как близкого приятеля и родного человека — и видя, что командовать польской армией цесаревичу по душе, просто не желал лишать Константина любимого дела.

Чувства Николая к Константину были напрочь лишены сентиментального оттенка, и о том, что оставшегося не у дел, морально уничтоженного цесаревича нужно хоть куда-то пристроить, император, кажется, особенно не думал. Да, цесаревич был уже вовсе не так молод, как при назначении в Царство Польское, да, учитывая его эксцентричный нрав, противоречивую репутацию, найти ему подходящее занятие было нелегко, но, судя по всему, Николай еще и не был этим озабочен.

«Я здоров, но до крайности скучен, и признаюсь, что надо много и много духу и твердости, дабы перенести теперешнее мое положение, вспоминая каждую минуту прошедшее… есть минуты таковые, что голова идет в круг и до сумасшествия не далеко», — писал Константин Опочинину 5 (17) мая 1831 года{554}.

В том же письме Константин вспоминал, как всего-то два года назад Николай приезжал на коронацию в Варшаву, где «был принят с восторгом и с изъявлением наиживейших чувств привязанности и усердия». «Кто бы мог тогда вообразить, что спустя два года всё будет поставлено вверх дном столь неистовыми, столь подлыми, столь неблагодарными, столь изменническими и столь ехидными способами, и которые завлекли целый народ и… оного против желания и благополучия, которым он пользовался, в бездну пропасти несчастия, в угодность лицемеров и их пользу, дабы воспользоваться трудами других. Волосы дыбом становятся, только что об этом подумаешь». В своем последнем письме Опочинину Константин вторит сам себе, повторяя всё одно: «Никакого занятия другого не имею, как скуку, скуку и скуку»{555}.

Цесаревич хотел определенности, пусть даже ценой отставки: «Позвольте мне умолять вас, дорогой и несравненный брат, не стесняться со мной и сказать мне без обиняков, что вы в моей службе более не нуждаетесь; смею вас уверить, что я немедленно брошу долгую и трудную карьеру и вернусь к частной жизни…»{556} Но Николай подсовывал ему петербургскую гвардию, Стрельну, а об отставке молчал. Последней нитью, связывавшей цесаревича с жизнью, была княгиня Лович. Ей в эти дни изгнания сильно нездоровилось, всё чаще она проводила время в постели и нуждалась в поддержке, которую находила в своем муже с избытком, — депутат Валицкий в отчете о встрече с великим князем, в частности, упоминает и о том, с какой трогательной заботой относился Константин Павлович к недомоганиям супруги. И всё же частная жизнь, о которой так сладко мечтал наш герой еще недавно, для человека, посвятившего себя службе, армии, была недостаточна и по большому счету пуста, а потому — скука, скука и скука. Дело его жизни пропало. Надежда сделать русских и поляков братьями рассеялась. Он был не нужен России, он тем более был не нужен Польше. Ему «ничего не оставалось, кроме смерти». И он умер.

* * *

«Витебск, 12 июля.

11 июня в четверток в[еликий] князь во время обеда покушал ягод с сливками, присланных ему в подарок от здешнего генерал-губернатора. Бывший за столом доктор его советовал ему запить ягоды каким-нибудь старым вином; но князь запил будто бы шампанским. После обеда князь почувствовал боль в желудке, которая и продолжалась в пятницу и субботу.

В воскресенье княгиня, никем не сопровождаемая из своей свиты, одна была в Бернардинском костеле и долго в оном молилась. Казалось, Господь услышал молитву супруги и воздвиг от одра болезни супруга. В тот же день в девятом часу вечера весь город видел их обоих гуляющих в открытой коляске.

В четвертом часу ночи на понедельник болезнь князя возобновилась и усилилась. До осьми часов утра были при нем только его доктора, в девятом позвали инспектора здешней врачебной управы, человека опытного, как отзываются об нем в лечении холеры, Гебенталя[56]. Гебенталь рассказывает, что в[еликий] князь просил, умолял его подать ему помощь и спасти ему жизнь.

В одиннадцатом часу мы видели Гебенталя, посещающего больных с нашей улицы, и заключили, что болезнь князя не к смерти, что Господь, наказующий страну сию, не отнимет у ней Ангела, которого послал для спасения ее.

Когда появилась в Витебске холера и в[еликий] князь узнал, что доктора неохотно являются к больным и дают им советы и прописывают рецепты заочно, то призвал к себе вышепомянутого Гебенталя и строго подтвердил ему посещать больных при первом об них извещении и подавать каждому благовременное пособие. После сего доктора не ходили, а бегали к больным. Скоро заговорили, что не все заболевающие умирают; большая часть опять подают надежду и к выздоровлению. Народ благословил отеческую заботливость об нем в[еликого] князя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});