О, юность моя! - Илья Сельвинский

Леська усмехнулся.

— Два «нет» и одно «да». Что перетягивает, товарищ Воронов?

Выйдя на улицу, Леська свернул к Синани попро­щаться.

— Зачем уезжаешь, да? — спросил старик.

— Такие вопросы не задают, — сказала старушка.

— А разве я задавал вопрос?

— А кто спросил: да?

Тачанка, запряженная тройкой, стояла за кофейней подле золы.

Воронов сел на заднее сиденье, Леська на переднее с кучером и скомандовал:

— Вперед!

— Куда едем?

— В экономию Сарыча. Знаешь?

— Слышал про нее.

— Ну, вот сейчас и увидишь. Пошел!

Поместье Сарыча было заполнено наспех сбитыми ко­шарами, откуда неслось блеянье овец и коз. Тут же юти­лась избушка на курьих ножках. Здесь когда-то жила Шурка.

Тачанка подлетела к воротам, кучер засвистел в два пальца, и на этот разбойничий свист вышел сторож с ов­чаркой на цепи. Леська узнал его силуэт.

— Здорово, дядя! — крикнул Елисей.

— Здоров, если не шутишь.

— Какие тут шутки! Умер-бей продал нам овец. Вот мы за ними и приехали.

— А записка от него у вас есть?

— А пулемет видел? Вот тебе и записка.

— Вы партизаны будете?

— Будем и есть.

Сторож раскрыл ворота.

— Сколько вам?

— Да пока немного, — сказал Воронов. — Пятьдесят голов.

Сторож повел к ближайшей кошаре. Партизаны вы­прягли двух пристяжных, взнуздали их и верхами въеха­ли в усадьбу. Сторож выпустил овец. Они хлынули бурно, как вспененная река. Всадники подгоняли их криками и плетками. Из дома выбежали чабаны с высокими биб­лейскими посохами, но глядели молча и ничего не пред­принимали.

— От Умер-бея! — крикнул им сторож.

Один из конников поехал вперед, отара пошла за ним, сбоку гарцевал другой всадник, а тыл охраняла тачанка с высоко торчащим рыльцем пулемета.

Воронов ни о чем Леську не расспрашивал, а Леська ничего не добивался. Так они въехали в лес. Вскоре овец увели куда-то в сторону. Воронов спрыгнул с тачанки и поманил к себе Леську. Теперь оба пошли пешком и до­брались по тропинке до самой верхушки. Отсюда откры­лось стальное море с таким высоким горизонтом, точно он соперничал с их вершиной. Море было огромным, не­знакомым и страшным. Сразу же охватил ветер, пахнувший снегом, хотя снега нигде не было.

— Вот тут и живу, — сказал Воронов.

— Где же ваше обиталище?

— А вот оно.

— Где?

— Да вот. Вот! Не видишь?

Воронов шагнул в чащу, и Леська увидел пещеру, к челу которой привинчена дверь с толстым ветровым стек­лом, снятым с автомобиля. В пещере светло и даже уютно: пол заглушён медвежьей шкурой с проседью, на двух каменных лежанках — оранжевый мех крымских ланей, в стене вырублен проем, в котором светились зо­лочеными корешками книги Маркса и Ленина. Между лежанками стоял желтый кожаный кофр, сверкавший никелированными замками.

— Пока поживешь у меня, а там видно будет.

Воронов вынул из кофра две эмалированные кружки и термос, налил Елисею и себе горячего какао, положил на газету хлеб и холодное мясо багряного оттенка.

— Это дикий кабан. Ешь, да не обломай себе зубки.

Леська восторженно оглядывал пещеру,

— Ну? Нравится?

— Еще бы! Никогда в жизни так роскошно не играл в «казаки-разбойники».

— Хороши игрушки! — улыбаясь сказал Воронов, — Ты знаешь, что я заочно приговорен Врангелем к смерт­ной казни?

— Так ведь и я смертник.

— Ну? За что же?

— Убил провокатора.

— Нехорошо с твоей стороны, студент. Как же ты на это решился?

— Честно говоря, спьяну. Но если бы не решился...

— Висел бы?

— Пожалуй.

— Ну что ж. Теперь, конечно, все ясно. Тебе прямая статья податься к партизанам. А вот примут ли тебя партизаны?

— А почему бы и нет? Я красногвардеец.

— Э, когда это было! Ты должен себя показать сей­час.

— Дайте задание.

— Дадим.

13

Несмотря на осень, крымский лес не был мертвым. Утром Леська проснулся оттого, что какая-то птичка за­водила часы:

— Тррр. . . Трррр... Тррр...

Потом другая птичка начала работать на «ундервуде»:

— Чик-чик-чичик-чик-чик-чик...

Воронова уже не было. Леська вышел на воздух и сел на большой, круглый, обточенный сверху валун. Море снова стало синим, но по-прежнему высоким и чужим.

Громадные красные сосны, пахнущие спиртом, уно­сились к небу в каком-то молитвенном благоговении. Рыжие муравьи сердито спешили по своим делам, оста­навливались друг перед другом, шевелили своими антеннишками и снова продолжали путь или наоборот — один круто поворачивал и убежденно следовал за другим. Это были самые обыкновенные мурашки, и вдруг Леська уви­дел целую цепочку необыкновенных: головка и грудь как у всех, но вся тыловая часть казалась обкатанной алмазом. Что за диковина? Леська поймал одного, посадил на ладонь и вгляделся: брюшко у муравья было растя­нуто до предела и прозрачно, внутри же блестела боль­шая чистая капля: цепочка необыкновенных муравьев доставляла воду в муравейник из кадки, стоявшей перед пещерой.

Где-то треснула веточка. За ней еще. Появились два оленя и принялись своими черными глазами разгляды­вать Леську.

— Стасик! — позвал Леська. — Славик!

Стасик, уже могучий олень с молодыми, но крепкими рогами об одном разветвлении, подошел к Леське и дунул своим влажным храпом прямо ему в руки. А Сла­вик оказался женщиной и подойти побоялся.

Елисей хотел было погладить Стасика, но тот отпря­нул и оба оленя мгновенно исчезли. Лишь по треску ва­лежника Леська догадался, что олени здесь все-таки были.

Снова раздался треск, теперь уже тяжелый и уверен­ный: это шел человек. Леська спрятался в соснах. К пе­щере вышел Воронов, огляделся и позвал:

— Эй! Студент!

Леська вышел из засады.

— Испугался?

— Нет, зачем же. Но осторожность никогда не ме­шает.

— Молодец! Давай садись, будем завтракать.

Воронов застелил круглый камень газетой. Завтрак состоял из того же, что и вчерашний ужин: хлеб и ка­банья ветчина.

— Как видишь, вкусно, однако однообразно, — ска­зал Воронов. — Но спасибо и на этом, правда?

— Разумеется.

— Между прочим, есть для тебя задание. Сегодня ночью третий полк идет взрывать шахты бешуйских угольных копей. Врангель оттуда достает топливо для своих поездов. Так вот, надо взорвать. От нашего отряда требуется разведка. Пойдешь?

— Пойду.

— Отлично. Я спущусь к ребятам, а ты меня не до­жидайся. Обед принесут — ешь сам.

Хозяин сошел вниз, а Елисей снял с полки «Капи­тал» и углубился в проблему промышленных кризисов: ведь он так и не доругался с попом Булгаковым и теперь хотел задним числом посадить его в лужу, опираясь на цитаты из Маркса.

Но природа враждебна всякому академизму. На рас­крытую книгу упала хвойная веточка, такая пышненькая и сочная, что Леська, не думая, взял ее в зубы и пожевал. Терпкий сок связал ему язык, но во рту долго еще оставался древний вкус колдовского лекарства. Потом очень близко пролетела стая лебедей. Они так далеко вытягивали шеи, что казались вдвое длиннее, а крылья словно росли из бедер. Лебеди кричали на все лады, каждый свое, а один выкрикивал низким человечьим го­лосом какую-то фразу на незнакомом языке. Леська знал, что летят они на Лебяжий остров, расположенный в Каркинитском заливе. Он с гордостью подумал, что Крым — это и есть один из тех краев, куда птицы при­летают на зиму с далекого Севера. Среди этих лебедей могут быть даже заполярные.

Прилетела какая-то контуженная птаха средней вели­чины. Она сидела на ветке и все время кивала головой, точно у нее тик. Может быть, ее застигло боем?

Леська хорошо знал рыб, но плохо птиц. Ему стало обидно, что он не умеет читать лес. А лес очень интере­совался Леськой. Спустя полчаса сквозь чащу пролетел олень, судя по ветвистым рогам — старый. И тут же по­казался медвежонок. Он был довольно рослым, — навер­но, годовалый пестун.

Оружия у Леськи не было, он вбежал в пещеру и, задвинув засов, принялся разглядывать медведя сквозь автомобильное стекло. Но у зверей свой закон: преследо­вать бегущего. Это закон леса, моря, неба. Вообще — за­кон жизни. Пестун поскакал за Леськой и, встав на зад­ние лапы, начал со злобой скрести стекло, оставляя на нем глубокие снежные царапины и превращая его в вит­раж. Поняв наконец, что это ему не по когтям, медведь залез на валун, одним ударом, по-булгаковски, сбил «Ка­питал» на землю, улегся и, помаргивая, глядел на Лесь­ку, уверенный, что рано или поздно это существо все-таки вылезет из своей берлоги.

Медвежонок был таким милягой... Ужасно хотелось потрепать его мягкие уютные ушки. Леська по-ребячьи показал ему язык, но медведь не понимал символов и ничуть не обиделся, напротив — стал глядеть на него с живейшим аппетитом.

Леська вспомнил театр «Гротеск», китайского мед­ведя, цыганку Настю, сестру милосердия Наташу... Но пестун вдруг вскочил на своем камне, поднял уши, на­сторожился и, ловко свалившись на землю, постыдно