Птица малая - Мэри Дориа Расселл

сплел диадему из цветов и лент, которую София возложила на голову; вплетенные в нее многоцветные ленты свисали вокруг Софии до самой земли. Д. У., теперь, наверное, ставший не более тяжелым, чем сама София, в роли посаженого отца отдал невесту жениху. Джордж был назначен дружкой. Предполагалось, что Энн исполнит роль посаженой матери, однако она предпочла разреветься. Аскаме, конечно, досталась роль пажа с цветами… ВаКашани особенно оценили эту часть обряда, близкую к их собственной эстетике. Марк Робишо, отправлявший экуменический обряд, вплел в текст Брачной Мессы очаровательные стихи на руанже. Энн знала, что в конце еврейской свадьбы муж должен растоптать стакан, однако ближайшей аналогией стакану мог послужить разве что флакончик с духами руна. Затем Д. У. объявил, что в связи с преданностью Софии этому зелью, соответствующим символом могла бы послужить и кофейная чашка, которой они в итоге и воспользовались. Марк завершил службу прочтением «Шеэхияну» – еврейским прошением о благословении первых плодов и новых начал. София внимала ему с круглыми глазами, а затем узнала слова, произнесенные с французскими акцентом, и увидела, что взгляд Марка не отрывается от уст наставника-лингвиста. Она повернулась к Эмилио Сандосу, стоявшему чуть в стороне, он улыбнулся, и София таким образом получила от него свадебный подарок.

А потом был пир, с множеством лакомых веточек и попкорна. A еще начались игры и бега, в которых были победители и побежденные, однако никто не объявил себя порай, потому что призов не было. В свадьбе этой слились воедино добрые традиции руна и людей и кухни обоих народов. Энн, принявшая участие во всех этих хлопотах в той мере, в какой поучаствовала бы в них любая земная мать невесты, дала понять, что в первую ночь Джимми и Софию следует оставить в полном одиночестве. Уловив дух события, ВаКашани соорудили дверь в апартаменты, отведенные новой паре: сплетенную из лиан решетчатую ширму, украшенную цветами и лентами. Оказавшись дома, Джимми и София со смехом поблагодарили провожатых в том числе за необычайно полезные наставления, и наконец остались вдвоем. Шум общего веселья отступил, превратившись в очаги спокойного ликования после заката третьего солнца.

Все истины были рассказаны задолго до этой ночи – в восхитительные дни ожидания, которые они предоставили себе. Пока вокруг творилась свадебная суета, они проводили вместе часы в устланном подушками тенистом укрытии хампий. Им нужно было поделиться столь многим: семейными легендами, забавными историями, простыми биографическими подробностями. И вот однажды днем Джимми лежал возле Софии, дивясь совершенству ее тела и собственной удаче. Он никогда не предполагал, что она достанется ему невинной, и посему, проведя пальцем по безукоризненному профилю, посмотрел на нее глазами, которые наполняло эротическое предвкушение, и спросил с негромкой интимной интонацией, не позволявшей усомниться в смысле вопроса:

– А как тебе больше всего нравится, София?

Она разрыдалась и проговорила:

– Не знаю… – Ей даже в голову не приходило, что она может услышать подобный вопрос.

Удивленный Джимми снял губами соленые слезы и сказал:

– Значит, мы сами выясним этот вопрос.

Однако сила реакции его озадачила, и он понял, что за ней что-то кроется, и вопросительно посмотрел на Софию, ожидая ответа.

Она намеревалась сохранить эту часть своей биографии за давно возведенными вокруг нее оборонительными бастионами, однако последний разделявший их барьер не выдержал и рухнул. Выслушав все, Джимми подумал, что сердце его разорвется, однако только крепче прижал Софию к себе, так что она буквально исчезла за изгородью его длинных рук и бесконечных ног, и дождался, пока она успокоится. А потом улыбнулся ей в глаза и спросил сухим академическим тоном астронома, обсуждающего теоретический вопрос с коллегой:

– А знаешь, как долго я еще смогу с каждым днем все больше и больше любить тебя?

После чего написал ей формулу своей любви, имеющую предел в бесконечности, после чего она улыбнулась.

Так что в пятый день сефт’жа между ними уже не было никаких стен, которые следовало разрушить, бастионов, которые следовало оборонять… день, знаменующий на Ракхате начало лета, когда ночи быстролетны, полны звезд и лун, играющих в прятки с мчащимися облаками. И все же той первой ночи хватило, чтобы он провел ее в брачном танце, угадывая ритм песни, которую пело ее сердце. И лунный свет, по капле просачивавшийся между цветов, лиан, цветных ароматных лент, удивительно подходил для обретения вдвоем вершин, достойных песни поэта Ракхати.

Потом, тем же летом, когда пошли дожди, такой момент вспыхнул искоркой, замер на краю, чтобы начать древнюю игру чисел: два, четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два… и новая жизнь пустила корень и начала расти, соединив собой прошлые поколения с непознаваемым будущим.

Глава 29

Кашан и Гайжур

Год третий

– НУ, КАК ТЕБЕ КАЖЕТСЯ? Дождь, похоже, закончился до конца дня. Хватит духа на прогулку? – спросила Энн у Д. У.

– Что ж, пока что не могу сказать, что готов принять такое опрометчивое решение. – Д. У. сделал глоток приготовленного Энн мясного бульона и снова откинул голову на спинку плетеного кресла. Взгляд его пропутешествовал вдоль длинной и отнюдь не прямой переносицы и, наполнившись задумчивостью, остановился на лице Энн.

– Я бы предпочел сэкономить какую-то часть моих сил, чтобы ближе к вечеру посмотреть, как сохнет грязь на тропках.

Она улыбнулась: хорошо было уже то, что он не утратил умения заставлять людей улыбаться. Д. У. какое-то время подержал чашку в ладонях, чтобы согреть их, но потом решил, что может вот-вот выронить ее из рук, и поставил рядом с собой на небольшой столик, за которым прежде работали София и Эмилио. Укромный уголок теперь принадлежал ему и стал подобием постоянной резиденции, защищая от сильных дождей. Он любил находиться здесь… смотреть на юг, на горы или на север, пытаясь все-таки уловить грань, отделявшую небо от равнины. Манузхай или Джимми уносили его вниз, в пещеру, если погода становилась совсем никудышной, или возвращали на место, в хампий, когда погода налаживалась; теперь он на своих ногах никак не мог подняться наверх ущелья. Ночи с ним проводил Эмилио, чтобы он не оставался в одиночестве. Д. У. очень стеснялся того, что сделался докукой для всех землян, однако несколько успокоился, когда София сказала ему:

– Вы должны позволить нам помогать вам. Даже ваш Иисус рекомендовал заботиться о больных и немощных. Для нас это мицва.

– Допивай бульон, – приказала Энн, вторгаясь в его размышления. – Доктор велел.

– Допивать этот суп! Ты слишком резка со мной, стариком, – вознегодовал он, но тем не менее взял кружку в обе исхудавшие ладони и заставил себя, пусть и не без труда, допить весь отвар. После чего скривился, что было несколько излишне, если учесть, как он выглядел, не делая никаких гримас. – У всего теперь металлический вкус.

– Знаю, но протеины идут тебе на пользу. – Энн положила руку на запястье и коротко пожала.

Она испробовала все, на что была способна. Едва не уморила его антипаразитарными средствами. Посадила на полностью земную диету из запасов посадочного катера. Поила его исключительно кипяченой дождевой водой, пропустив ее через все фильтры и подвергнув тщательной химической обработке. Потом она перестала давать Д. У. химические препараты, решив, что, быть может, хуже ему становится именно от них. Два или три раза ей уже начинало казаться, что они одолели эту проклятую чертовщину, какую бы природу она ни имела. Д. У. начинал набирать вес, на лицо его возвращались краски, прибавлялось энергии, и каждый раз все срывалось.

Кроме него пострадавших не было. И посему, конечно, они возвращались к той мысли, что он подхватил эту заразу еще на Земле. Однако перед отправлением все члены экипажа были пропущены через весьма мелкое медицинское сито, и поставленный Д. У. Ярброу диагноз гласил, что он так и пышет здоровьем, силен, как поджарый, пусть и немолодой спортивный конь. Быть может, сказался какой-то незамеченный