Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник) - Елена Арсеньева

Творожок помог, честное слово! Потому что Алёна вспомнила: про музей Сормова упоминала Марина, редактриса «Карьериста», когда рассказывала, куда поехали пропавшие журналистки. Именно в музей они и поехали, а потом пропали.

Какая странная получается картина… Девчонки направляются в музей, но редакционная машина вдруг ломается, и они садятся в серый «Ниссан». Перед этим Катя видит Алёну и во время поездки говорит о ней похитителям. Тем же вечером один из них является к Алёне и получает то, что получает. И на другой же день, после того, как перепуганные похитители отпускают девушек, уборщица и бывшая хранительница музея тащит в клювике заявление в милицию на писательницу Дмитриеву. А оная писательница, во-первых, выстрелила в ночного гостя; во-вторых, именно после ее звонка Муравьеву план похищения дал глубокую трещину и затем вовсе рухнул. То есть похитителям есть за что ей мстить. И соседка ее Рая стала орудием их мести.

Ничего себе! Связь прослеживается прямая, хоть и выглядит все как полный бред. Что же там такого произошло, в заштатном сормовском музее, из-за чего сначала похитили двух журналисток, а потом наехали на писательницу Дмитриеву? Причем наехали, как принято выражаться, конкретно.

Алёна схватилась за телефон.

— Марина, привет, извините за поздний звонок. Очень нужно кое-что уточнить. Вы не скажете, зачем именно Катя собралась вчера в сормовский районный музей?

На том конце провода молчали. Ну, естественно, вопрос из разряда неожиданных!

— Алёна, может, вы лучше с Катей поговорите? — наконец осторожно предложила Марина. — А то я знаю только в общих чертах… Вроде там какие-то новые факты вскрылись… немец какой-то приехал… Честно, я не в курсе. Позвоните Кате, она будет рада.

Алёна записала номер и набрала его.

— Катя, добрый вечер. Алёна Дмитриева беспокоит. Извините, у меня один небольшой вопрос насчет…

— Ой, Елена Дмитриевна, добрый вечер! А можно я вам через часик перезвоню, а? — виновато ответила Катя. — У меня сейчас встреча назначена, боюсь опоздать. Тут один немец специально ко мне приехал…

Ух ты!

— Такой старикан импозантный? Вы сейчас с ним встречаетесь?

— Да, — Катя явно растерялась от осведомленности собеседницы. — А откуда вы…

— Неважно. Это как-то касается сормовского районного музея?

— Не то слово! — ответила Катя мрачно. — А как вы…

— Неважно! Слушайте, Катя, можно я к вам присоединюсь? Не буду объяснять, почему мне нужно… то есть потом объясню.

— Ну… — озадаченно протянула Катя. — Ладно, я не могу отказать своей спасительнице. Мы с ним через пятнадцать минут встречаемся на площади Нестерова. Около памятника, где гостиница «Октябрьская». Знаете?

— Знаю и площадь, и памятник, и гостиницу! — засмеялась Алёна, у которой с той местностью вообще и с гостиницей в частности были связаны недавние и очень приятные — жаль только, что кратковременные! [33] — воспоминания.

— Через пятнадцать минут я не успею, но через двадцать — буду. Договорились?

И, не дожидаясь ответа, она бросила трубку, ринулась к двери. И притормозила у порога…

Жизнь сегодня преподала ей хороший урок. И надо ему внять! Заявление Раи Абрамовой (в девичестве Конопелькиной) о том, что гражданка Ярушкина Е. Д., проживающая по такому-то адресу, хранит в своей квартире газовое (а может, и огнестрельное) оружие и периодически его употребляет, по-прежнему в милиции. И явно тот, кто подзудил Раю заявление написать, не успокоится на достигнутом. А ретивый лейтенант Скобликов, может статься (еще, кстати, вопрос, в чем причина такой его ретивости), в следующий раз и впрямь явится с разрешением на обыск. Значит, нужно, во-первых, навести порядок в ящичках туалетного столика — просто на всякий случай, — а во-вторых, избавиться от газовика, то есть спрятать его где-нибудь вне дома. Но где? Или просто выбросить? Может, и выбросить, все равно обойма уже пустая, а чтобы купить патроны, нужно разрешение. Конечно, Муравьев поможет его получить, но… у султана не просят мешочек риса, Муравьев пригодится для более важных дел. Поэтому от бесполезной «беретты» лучше избавиться вместе с ее романтической рубчатой рукояткой. Вот взять ее с собой прямо сейчас, завернуть в пластиковый пакет, в каких Алёна мусор выносит, и опустить в какой-нибудь бак по пути. И все, и привет, и улики уничтожены!

Алёна завернула «беретту» в пакет и снова понеслась к двери. Но тут ее буйное воображение нарисовало засаду в лице лейтенанта Скобликова и Раи Абрамовой, подкарауливающих ее где-нибудь на выходе из подъезда или вообще в кустах сирени-жасмина-шиповника. А кто их знает, лиходеев, где они прячутся? Всякое может быть! А потому вот что надо сделать: себя обезопасить. Как, например, поступил в аналогичной ситуации герой любимого детектива «На то и волки», принадлежащего перу любимого писателя Бушкова (с которым Алёна была шапочно знакома и страшно, просто неприлично этим знакомством гордилась, хотя знаменитый писатель, конечно, двадцать пять раз о факте ее существования и их мимолетной встрече забыл)? Так же поступит и она.

Алёна вернулась к письменному столу, с трудом нашла приличный листок бумаги (поскольку романы она «строчила» на компьютере, а сюжеты прописывала в тетрадках в клеточку, то приличная бумага в ее доме сама собой повывелась) и начертала от руки — несколько коряво и в спешке: «В отделение милиции Советского района от Ярушкиной Елены Дмитриевны, проживающей там-то и там-то. Сегодня я случайно нашла на улице газовый пистолет марки «беретта», каковой пистолет и несу сдавать в милицию».

Подписалась, хихикнула над словом «каковой», сунула писульку в сумочку и наконец-то выскочила из дому.

Засады ни в подъезде, ни в кустах не обнаружилось, но беда в том, что не встретилось по пути и мусорных ящиков, в которые можно было бы выкинуть пистолет. То есть ящики встречались, конечно, но около них, как нарочно, кучковался народ. А в кусты пистолет кидать при той криминогенной обстановке в городе, о которой упоминал Скобликов, Алёна просто не могла себе позволить. Поэтому она так и добежала до площади Нестерова, имея в сумочке злосчастную «беретту» вместе с ее пресловутой рубчатой рукояткой.

* * *

Ночь выдалась бессонная у всех: разрабатывали планы, которые, что один, что второй, были дерзки до отчаяния и до отчаяния же безумны. Но ведь только в полном отчаянии и решились на такое люди, которые были обречены. Участвовать пришлось всем троим: и отцу Игнатию, и Петрусю, и Лизе. Она больше всего боялась, что водитель Шубенбаха узнает ее — все же он успел увидеть ее там, на площади, когда Петрусь пытался стрелять в парашютиста, а она отвлекала разъяренного фон Шубенбаха. Но нет, не узнал. Конечно, нарядная и легкомысленная девица, в облике коей Лиза явилась сейчас, очень отличалась от перепуганной, растрепанной девчонки, которая была на площади. На то и был расчет.

Петрусь же опасался, как бы она не грянулась в обморок, когда на ее глазах отравленный цианидом Файхен начнет биться в конвульсиях и пускать пену изо рта. Но все произошло так быстро, что Лиза даже не успела испугаться толком. Не до страха было ей, не до угрызений совести. Так же, как и отцу Игнатию, который застрелил фон Шубенбаха, и Петрусю, который начинил цианидом сигареты для шофера и добил гауптмана выстрелами в голову.

Впрочем, Алекс Вернер считал, что львиная доля трудностей досталась именно ему: ведь он звонил отцу в Берлин, потом задерживал разговорами подозрительного и пунктуального фон Шубенбаха… Но в дальнейшем-то он не участвовал. Ему оставалось только волноваться, скрывать свое волнение от окружающих — и ждать, когда к нему придет темноволосый и темноглазый полицейский и принесет морфий для Эриха Краузе.

А морфий еще предстояло раздобыть.

Лишь только было покончено с фон Шубенбахом, Лиза и отец Игнатий направились окольными путями в Липовый тупик и позвонили в дверь фрау Эммы. То есть звонил только отец Игнатий, а Лиза стояла за поворотом лестницы.

Время едва подобралось к половине восьмого утра, и являться в такую пору к хозяйке ночного заведения было, конечно, верхом неприличия, но на том и строился весь расчет. Да и не до приличий было в данной ситуации, вот уж нет!

Долго не открывали, и Лиза уже начала беспокоиться, а не приняла ли фрау Эмма снотворное, чтобы проспать до полудня и хорошенько отдохнуть. Однако наконец раздался знакомый стук каблуков, а потом хриплый, недовольный голос, лишь отдаленно похожий на обычный, с высокомерными интонациями, голос фрау Эммы и вообще не слишком напоминающий женский, спросил, кто там.

— Это я, — с трудом ответил отец Игнатий. — Откройте. Случилось несчастье!

Заскрежетали засовы, дверь открылась — и фразу Эмма издала удивленное восклицание. Лиза знала, кого она видит перед собой: бледного, трясущегося старика с глазами, обведенными черными кругами. Что и говорить, убийство Шубенбаха и быстрая ходьба, почти бег до дома фрау Эммы достались отцу Игнатию нелегко, он никак не мог прийти в себя, все время хватался за сердце, задыхался. Лиза даже боялась, что он может потерять сознание. Но нет, старик приплелся-таки к фрау Эмме и теперь срывающимся голосом, однако непреклонно убеждал ее, что его внучка нынче утром не вернулась домой.