Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) - Мэри Рено

Рядом со мной кто-то плакал и причитал тонким голосом – как женщина, дающая жизнь ребенку. Голос этот потряс меня. Он оказался моим собственным. Словно дитя, вызревал во мне этот ужас и теперь исторгся, разрывая тело, покрытое потом смертельных мук. Исковерканный мрамор затих подо мной, и я, трепеща и задыхаясь, прижался к нему. Вокруг меня все, что воздвиг человек над землей, вернулось в свою стихию, повергнутое яростным богом. Крики и стоны доносились от подломившихся помостов; вой собак сливался с женскими воплями, рыдали обезумевшие от боли и страха дети; перекликались мужи, разыскивая друг друга и подзывая на помощь. А я лежал посреди какофонии Аида и впитывал ее в загадочном, бестрепетном блаженстве. Предупреждение оставило меня. Разжалась огромная длань бога, и насланное им безумие оставило мою голову. Я чувствовал усталость, синяки, страх – но не более, чем это дозволено человеку. Бегущие ноги спотыкались об меня, сокрушая слух, рушился величайший из дворцов, но я дышал с облегчением и, пожалуй, даже готов был уснуть.

Я приподнял голову. Ветер нес пыль и сор прямо в мои глаза. Мимо с воплем пробежала женщина, юбка ее горела. Тут я вспомнил, зачем явился сюда, и поднялся на ноги. Тело мое ныло – как после великой встречи на арене, – но головокружение прошло. Я огляделся.

Пол казался берегом, на который выбросило разбитый корабль. Факелы, словно подгулявшие, покосились или попадали на землю. Взбугрившуюся мостовую засыпал сор: венки, раздавленные кифары, сандалии, платки, окровавленные опахала, поломанные куклы и испражнения охваченных паникой людей. Из-под рухнувших помостов доносились крики и проклятия, трещало дерево. Один из помостов уже загорелся от упавшего факела. А в середине Лабиринта, как перепуганные грозой яркие пичуги, жались друг к другу танцовщицы.

Я бросился к ним, пробираясь среди сора и обломков. Некоторые из них, став на колени, били себя в грудь, другие рыдали, закрывая руками лицо, третьи, размахивая руками, призывали родителей. Но я видел только одну – безмолвная, она стояла на месте и дико озиралась. Это она; она ожидала меня – наперекор разуму, наперекор всему, зная, что я приду за ней.

Ринувшись вперед, я подхватил ее на руки. Она крепко обняла меня, уткнулась в шею лицом, мягкие груди вздымались, я слышал биение ее сердца. И, не выпуская из рук, бросился прочь с площадки, шагая между распростертых стенающих тел, между дымящихся факелов, растоптанных цветов – не знаю уж, во что там ступали мои ноги. Я выбежал со своей ношей в сад, шипы роз мешали нашему бегству. Мы оказались на мягкой лужайке, пахло весенними цветами, и я опустил ее на землю.

Я ни о чем не думал, я просто стремился ее спасти. Но муж – лишь соломинка в бурном потоке, когда могучие боги шествуют по земле. И тут мы узнали, почему говорят, что Отец Посейдон – супруг Матери Део. Недолго полежав в тишине, припав друг к другу и задыхаясь, мы набросились друг на друга, как чета леопардов.

Вдохновленная богом, эта страсть исцеляла. Земля сделалась мягкой и влажной; гнев Посейдона, словно мотыга садовника, встревожил ее ароматы, но теперь она стала спокойным и тихим ложем. Потом мы полежали – надеюсь, недолго, – впитывая силы из груди Матери Део. И наконец поднялись на неверные ноги. Она поглядела на меня ошеломленно и воскликнула:

– А отец?

– Он умер, – отвечал я, – приняв чистую и быструю смерть. – Смятение помешало ей спросить, откуда мне это известно. – Ты оплачешь его позже, дорогая. Мои люди ждут нас, пойдем.

Мы отряхнулись, и я взял ее за руку. Выходя из сада, мы едва не наткнулись на такую же парочку, но они даже не обратили на нас внимания. А потом повернули к Лабиринту и увидели, что сотворил бог.

На месте крыш, тесно вздымавшихся к небу, грозя ему рогами, остался разбитый гребень горного хребта. Рухнули ряды колонн, окна, теплившиеся огоньками светильников, превратились в черные дыры или уже мерцали кровавым оком пожара. За портиками и обрушившимися балконами было видно, как разбегается по полам пламя над разлившимся маслом, как взмывает оно по занавесям и коврам и пожирает деревянные ложа, как обрушившиеся балки отвечают рычанием и треском на прикосновение крепкого ветра.

Мимо пробежали рыдающие женщины. Одна из них несла на руках девочку Федру, льнувшую к ее шее. Ариадна окликнула их, но ее не услышали. Я спешил туда, где оставил своих танцоров.

Все были на месте. Кое-кто еще призывал бога, как я велел им. Завидев нас, они бросились навстречу; теперь рощу освещали пожары; я заметил, как выбираются из-под цветущих кустов те, кого Матерь Део поразила желанием. Крики разнесли весть о моем появлении; все собрались возле меня. Аминтор даже обнял меня, но жест этот был и ко времени и к месту. Во время землетрясения никто из них не пострадал – если не считать ссадин, оставленных вздыбившейся почвой.

Я сказал им:

– Бог внял нашим молитвам. Теперь мы отправляемся вниз – в Амнис, захватим корабль и уплывем, когда ветер утихнет. Но сперва поглядите сюда! Перед вами повелительница, дочь Миноса, которую пощадил гнев Посейдона. Помогите мне в заботах о ней. Посмотрите на нее внимательно и запомните. Вот она.

Я вскинул Ариадну на свое плечо – на Бычьем дворе знают, как это делается. Я хотел показать ее всем, чтобы она не потерялась в сумятице или чтобы кто-нибудь из юношей не изнасиловал ее. Бурное было время. Словом, я вознес ее над собой, как держат стяг перед войском, – чтобы все помнили и видели.

Они отвечали приветствием, громкость которого изумила меня, ведь нас было так немного. И тут я заметил, что лужайка и дорожки вокруг нас, освещенные пламенем пожаров, стали черным-черны. Это критяне собирались со склонов, куда бежали, дабы переждать гнев Посейдона. Слуги на Бычьем дворе слыхали мое предупреждение и предупредили друзей. По всему дворцу критянин останавливал критянина; оставляя метлы, горшки, светильники и подносы, они бежали из дворца. Они не относились к богам с легкомыслием здешних придворных.

Критяне бежали и выжили – чтобы увидеть руины гордого дворца Миноса, где они знали только тяжелый труд, не ведая уважения к себе. Только сейчас они увидели сломанные двери, раздавленные сундуки и шкафы, извергавшие из своих недр шелка и золотые предметы, накренившиеся кувшины с вином, ими же разбросанные со столов блюда, драгоценные кубки и ритоны, которые они наполняли и подносили – к чужим устам.

Теперь же они подбирались поближе, намереваясь стать наследниками Лабиринта. И как раз когда они добрались до верхней террасы, я высоко поднял воплощенную богиню.

Она стояла перед ними, напоминая о просьбах, исполненных царем Миносом, предсказаниях, подсластивших им горький хлеб надеждой и тайной: крохотная богиня-критяночка, которой устыдилась бы выносившая ее богиня любви. Она была их богиней, их опорой в величии Лабиринта. В ней воплотились любовь и душа старой веры; никто не стоял ближе к Матери Део, прижимающей мужей, словно высеченных подростков, к груди и утешающей их, запуганных гневом ее супруга. Ее называли пресвятой, чистейшей, хранительницей игры, а увидев, сразу вспоминали кощунство, учиненное на арене перед глазами воплощенной богини, – то самое, что пробудило дремавшего в недрах быка.