Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады - Роберт Стивенсон

— Не могу с вами не согласиться, — сказал я, — вот и я так чувствовал.

— Ведь правда... правда, наши войска самые лучшие? — спросил он.

— Видите ли, — отвечал я, — у них есть один недостаток: на них нельзя положиться во время отступления. Я сам был тому свидетелем: во время отступления с ними не было никакого сладу.

— Да, все мы, англичане, такие, — гордо заявил он, бог ему судья.

«Я видел, как вы, англичане, удирали со всех ног, и имел честь гнать вас, как зайцев» — вот какие слова просились мне на язык, но у меня хватило ума сдержаться. Всякому приятна лесть, а уж молодым людям, и женщинам чем больше льстить, тем лучше, и оставшееся время я занимал его рассказами о доблести англичан, однако не поручусь, что все рассказы мои были правдивы.

— Я просто поражен, — сказал наконец Рональд. — Говорят, будто французы — народ неискренний, а я нахожу, что ваша искренность просто великолепна. Вы благородный человек. Я вами восхищаюсь. Я очень вам благодарен за то, что вы так ко мне добры, ведь я... я еще очень молод.

И он протянул мне руку.

— Надеюсь, мы скоро снова увидимся? — сказал я.

— Ну, как же! Конечно, очень скоро, — сказал он. — Я... я должен вам сказать. Я не позволил Флоре... то есть мисс Гилкрист... прийти сегодня. Я сперва хотел сам поближе с вами познакомиться, Надеюсь, вы не обидитесь, вы же понимаете: с незнакомыми людьми надо вести себя с осторожностью.

Я похвалил его предусмотрительность, и он удалился, а я остался, обуреваемый противоречивыми чувствами: мне и стыдно было, что я столь беззастенчиво провел этого легковерного юнца, и злился я на себя, оттого что пришлось так старательно тешить истинно британское тщеславие; однако в глубине души я ликовал: ведь я завязал дружбу с братом Флоры или по крайней мере сделал к этому первый шаг.

Как я отчасти и надеялся, они оба появились на другой же день. Когда я пошел им навстречу, на лице моем так тонко смешались гордость, приличествующая солдату, и вместе горькое смирение, подобающее пленнику, что я мог бы послужить отличной моделью живописцу. Признаюсь, я ловко это разыграл; но едва я увидел смуглое лицо и выразительные глаза Флоры, я залился краской — и это была уже не игра! Я поблагодарил их, отнюдь не высказывая бурной радости, — моя роль требовала, чтобы я был печален и относился к ним обоим совершенно одинаково.

— Я все думаю, — сказал я, — вы оба так добры ко мне, чужестранцу и пленнику, я просто ума не приложу, как выразить вам свою благодарность. И пусть это покажется странным, но я хочу доверить вам свою тайну; здесь никто, даже мои товарищи, не знает моего настоящего имени и титула. Для них я просто Шандивер, на это имя я имею право, но не его следовало бы мне носить, а другое, которое еще совсем недавно я должен был скрывать как преступление. Мисс Флора, позвольте вам представиться: виконт Энн де Керуаль де Сент-Ив, рядовой.

— Я так и знал! — воскликнул юный Рональд. — Я знал, что он дворянин!

И глаза мисс Флоры, как мне почудилось, сказали то же самое, но еще убедительнее. Во все время этой нашей встречи она их почти не подымала и лишь изредка на мгновение взглядывала на меня серьезно и ласково.

— Вы, должно быть, понимаете, друзья мои, что это довольно тягостное признание, — продолжал я. — Стоять здесь перед вами побежденным солдатом, узником и открывать свое имя — это нелегко тому, кто горд. И все же я хочу, чтобы вы знали, кто я такой. Пройдет время, и мы, быть может, еще услышим друг о друге — может случиться, мы с мистером Гилкристом услышим друг о друге на поле брани, а будем мы в разных странах, и печально было бы услышать о другом, как о незнакомце.

Брат и сестра были тронуты и тут же стали настойчиво предлагать мне всяческие услуги: хотели принести книги, табак, если я курю, и прочее в том же духе. Все это было бы весьма кстати, пока не был закончен подкоп. Теперь же это значило лишь, что можно перейти к главному, из-за чего я и затеял весь разговор.

— Дорогие друзья, — начал я, — надеюсь, вы позволите называть вас так тому, у кого на сотни миль вокруг нет больше ни единого друга. Быть может, вы сочтете меня чудаком и человеком излишне чувствительным, наверно, так оно и есть, но я прошу вас об одном-единственном одолжении. Все свои дни я вынужден проводить на вершине этой скалы посреди вашего города. Даже при той малой толике свободы, что мне дана, я могу видеть бессчетно крыш и, пожалуй, на тридцать миль окрест море и сушу. И все это мне враждебно! В домах под этими крышами живут мои враги; стоит мне завидеть дымок над трубой, и я поневоле представляю, что кто-то сидит у камина и радуется, читая о поражениях, которые терпят мои соотечественники. Простите меня, дорогие мои друзья, я знаю, что и вы не можете не испытывать те же чувства, но на вас я не в обиде. Вы — это совсем другое дело. Так вот, покажите мне ваш дом, хотя бы трубу, или, если его отсюда не видно, покажите, в какой части города он стоит. И тогда, глядя вниз, на город, я смогу сказать: «Вот единственный дом, где обо мне вспоминают не без доброго чувства».

— Как вы славно придумали, — чуть помедлив, сказала Флора, — и поскольку это касается Рональда и меня, вы совершенно правы. Пойдемте, мне кажется, я смогу показать вам даже дым над нашей трубой.

С этими словами она повела меня к противоположной стене, с южной стороны крепости, и остановилась у бастиона, обращенного как раз туда, куда выходил наш подкоп. Отсюда виднелись дома предместья у подножия скалы, казавшиеся с высоты еще приземистей, а дальше — зеленая, открытая, холмистая равнина, что постепенно поднималась к Пентлендским горам. Одна из вершин, примерно в двух лье от нас, была изборождена белыми шрамами. К этой-то вершине Флора и привлекла мое внимание.

— Видите вон те светлые полосы? — спросила она. — Мы называем их Семь Сестер. Посмотрите чуть пониже, и вы заметите как бы складку на склоне холма и над ней вершины деревьев, а меж ними вьется струйка дыма. Это и есть «Лебяжье гнездо», там живем мы с братом и наша тетушка. Если вам доставит удовольствие глядеть на наш дом, я буду рада. Нам из угла сада тоже видна крепость, и мы часто по утрам приходим туда — ведь правда, Рональд? — и думаем о вас, мсье де Сент-Ив, но, к сожалению, мысли эти не слишком веселые.

— Мадемуазель! — воскликнул я (боюсь, голос мой невольно задрожал). — Если бы вы только знали, как ваши великодушные слова и самая возможность видеть вас помогают мне сносить тягость заключения, я верю, я надеюсь, я знаю, вы бы этому порадовались. Всякий день я стану приходить сюда, стану глядеть на милый дымок, на эти зеленые холмы и всем сердцем благословлять вашу доброту и, несчастный грешник, буду молиться за вас. Ах, если бы знать, будут ли услышаны мои молитвы!

— Кому дано это знать, мсье де Сент-Ив? — мягко отвечала девушка. — Но, я думаю, нам уже надобно уходить.

— Давно пора, — отозвался Рональд, о котором, сказать по правде, я чуть вовсе не позабыл.

На обратном пути, когда я изо всех сил старался вновь завоевать утраченное доверие юноши и изгладить, если возможно, из его памяти мою последнюю и, пожалуй, слишком пылкую речь, нам повстречался — кто бы вы думали? — майор Шевеникс. Когда он проходил, мне пришлось отступить в сторону и отдать ему честь, но глаза его, казалось, видели одну только Флору.

— Кто этот человек? — спросила она.

— В некотором роде мой друг, — отвечал я. — Он берет у меня уроки французского и очень добр ко мне.

— Он смотрел на меня, — сказала Флора, — не то чтобы дерзко, но... почему он смотрел так пристально?

— Если вам не угодно, чтобы на вас смотрели, мадемуазель, позвольте дать вам совет: носите вуаль, — отвечал я.

Мне показалось, она взглянула на меня сердито.

— Говорю вам, он смотрел слишком пристально, — повторила она.

— Ну, я полагаю, у него в мыслях не было ничего дурного, — вступился Рональд. — Наверно, он просто удивился, что мы гуляем с плен... с мсье Сент-Ивом.

Но на другое утро, когда я пришел к Шевениксу и, послушный долгу, проверил его упражнения, он сказал:

— Хвалю ваш вкус.

— Прошу прощения?

— О, нет, это я прошу прощения, — сказал он. — Вы отлично меня понимаете, не хуже, чем я вас.

Я пробормотал что-то насчет загадок.

— Что ж, хотите я дам вам ключ к этой загадке? — сказал он, откидываясь на спинку стула. — Это та самая юная особа, которую оскорбил Гогла и за которую вы ему отомстили. Я вас не осуждаю. Она поистине небесное создание.

— Согласен, дважды, трижды согласен! Готов под этим подписаться обеими руками, и подо всем прочим тоже, лишь бы доставить вам удовольствие! В последнее время вы делаете такие успехи, что было бы просто грешно вам перечить!

— Как ее имя? — спросил он.