Топор гуманиста - Александр Тюрин

– Хрен его знает. Порву тельняшку на груди, а там видно будет.

Хелен вышла в соседнюю комнату и вернулась с бумажным пакетом, в котором покоился револьвер тридцать восьмого калибра.

– От друга осталось,– пояснила мисс Федорчук зачем-то.– Он погиб на Ближнем Востоке десять лет назад.

Я сунул револьвер в карман куртки, предварительно проверив наполнение барабана. Неизвестно мне, какие тут правила ношения оружия, свободные или не очень, но голыми руками разве что задницу вытирать. А вооруженной десницей я уже и покарать сумею.

– Эта хлопушка пригодится, чтобы негров распугать. А Усманову я оторву яйца без помощи револьвера, сразу оба, пусть на меньшее теперь не расчитывает.

В углу рта у дамы появилось некоторое подобие улыбочки. Впрочем, некогда было мне ее рот рассматривать – я уже отчалил по указанному адресу.

Чем дальше я отъезжал от центра, от ухоженных кварталов, тем более у меня настроение в минус. А в итоге попал я на неблагополучную окраину Питтстауна. Диспозиция была такова. Река вяло тянула свои серые воды к океану, к ним примыкали заброшенные лесные причалы, за которыми мрачнела вереница зданий, больше похожих на пакгаузы. Вскоре по обилию черных, желтых, серо-буро-малиновых физиономий, я понял, что это общаги, в каковых иммигранты проживают. Нельзя сказать, чтобы я изначально плохо относился к этим товарищам. Я сам был пришлец-беглец вроде них. Но мне не нравилось то, что канадский бюрократ не видел никакой разницы между мной и ними.

В местных газетках, что консервативных, что либеральных, принято деланное сочувствие к азиям-африкам изображать, мол, пожертвуйте доллар тамошним детишкам на молочишко; про то, как тамошние детишки работают на благополучие западного дяди, тачают для него шмотки, добывают для него редкие металлы – за гроши, об том упоминают уже куда реже. А про мою страну вообще одни гадости пишутся. Заговорили, оглушили, обчистили карманы, раздели и обосрали – такая вот схема у отношения Запада к России… Так и хотелось крикнуть западному истэблишменту прямо в холеные физиономии: вы задницу русским должны лизать за то, что мы на вас бомбу не сбросили. Вы ее заслужили по-полной. Уж сколько гадостей вы нам сделали, не меньше чем татаро-монголы. От морей нас отрезали,от теплых плодородных краев, янычаров на нас натравливали, самураев тоже. В первую мировую мы вас спасали, без снарядов и пушек на немцев наступали, а когда немцы на нас пёрли, вы блин отдыхали, снаряды копили. В двадцатых годах скупали по дешевке русское золото и культурные ценности, которые наши интернационалисты выбрасывали на рынок, во вторую мировую Гитлера на нас натравили и столько лет мы еще дожидались второго фронта. И за последние годы сколько из нас высосали; наши суда под вашим флагом теперь плавают, наши нефтяные доходы в ваших банках лежат, наши поля бурьяном зарастают, а просроченную жратву от вас везем…

Я вошел в серый склеповидный дом. Подобные обиталища я видел последний раз в Питере, только здесь побольше всякого пестрого дерьма висело по стенкам. Кругом голопузая детвора носится, из каждой двери доносятся дикарские траляляки в живом и магнитофонном исполнении. Я заловил одного китайского пацана и поинтересовался насчет белой упитанной тети в очках.

– Белый тетя плоходить на верхний этаж. Толстый попа такой. Вначале ее обнимать белый дядя, потом большой черный Чака.

– Кто такой большой черный Чака?

– О, маленький Ли очень бояться большой черный Чака. Чака – это марихуана, это – джанк, это – хэш, это – экстази. Он – колдун. Он продавать мальчик и девочка, целиком или разрезав на органы. Однажды он поймать маленький Ли и вставить ему в попка свой длинный письпись. Так больно-больно. Затем давать малыш Ли двадцать баксов и приглашать еще. Мама и дядюшка Чжоу запретить мне больше это делать.

Я покинул маленького Ли с его безвинно пострадавшей попкой и поднялся на верхний этаж. Дальше я сам разобрался, откуда шум-гам. Открыл дверь и сперва увидел свою жену. Она валялась на "водяном" диване вместе с какими-то шоколадными мужиками и раслабленно хихикала. Юбка ее была задрана и африканцы елозили руками по пухленьким ляжкам. Глаза у них были оловянные, но губы слюнявые, если не сказать похотливые. Царила вонь, образованная газовыделением из задниц, табакокурением, какими-то кадильницами, шипящими и булькающими на плите харчами; тренькала не слишком приятная музыка, публика веселилась целованием и танцами, однако Усманов среди нее не наблюдался.

Я подошел к кровати, сгреб курчавые шевелюры в две ладони и столкнул "шоколадок" лбами. По-моему крепко столкнул, один даже отключился. Затем я рывком поднял Риту с кровати, она хоть пошатывалась, но пробовала держаться на ногах. Я подтолкнул ее к двери и тут меня сзади окликнули:

– Эй, приятель, не торопись унести свою попку.

Это сказал большой черный Чака. Действительно, мужчина немаленького роста, по происхождению суданец или кениец. На поясе у него висел плейер с компакт-диском, в ушах торчали наушнички, сам он пританцовывал, наличность имел не свирепую, даже ласковую, как у сытой гиены. А глаза опять-таки оловянные.

– У тебя попа вместо головы. Отстань, липкий.– огрызнулся я.

– Остановись, брат мой. И не уводи сестру. Ей хорошо с нами, мы помогаем друг другу.

Я попробовал не кипятиться и не пускать пар.

– Ей хорошо, пока она соображает не больше, чем початок кукурузы. А если вы ей помогали своими "перчиками", то будете иметь дело с полицией на полную катушку. Поняли меня?

– Мы – это ты, брат. Когда мы узнавали сладость твоей жены, тоже должен был испытывать и ты. Если у тебя это не получилось, значит, ты сам воздвиг преграды. Участвуй вместе с нами и ты поймешь, что такое великая общность, поток жизни, слияние на лоне материнских божеств. Или ты маленький белый собственник?

– Я – в отношении своей жены – маленький белый собственник, а ты большая черная скотина… Топай, Рита.– я подтолкнул осоловевшую женщину к двери.

Чака цокнул языком и путь немедленно был прегражден еще более здоровенным мужиком – амбал сразу сгреб Риту, облапил ее только так.

– Ну, так потанцуешь с нами, брат?– сладко вопросил Чака.

– Настоящий танцор пляшет только под свою музыку.

Я вытащил свою пушку и направил ее на амбала, вполглаза поглядывая на Чаку.

Амбал только поплотнее заслонился моей удобной во всех отношениях Маргаритой.

– Ты же не выстрелишь, мой белый брат,– ласково протянул Чака, а его приятель полез в карман. Что же делать?

Я направил ствол чуть ниже и стрельнул между ног амбала и моей жены. Она совершенно бессознательно присела и тут я влепил пулю прямо в лоб здорового негра. Он грохнулся на пол, закатив зрачки, из его кармана так и осталась торчать рукоятка пистолета. Тут начался визг, я схватил Риту и потащил в коридор. Когда дотянул ее до лестницы, сзади уже появился человек с пистолет-пулеметом. Я направил жену вниз, надеясь, что она не переломает себе по дороге все косточки. Надо было пальнуть несколько раз в сторону вражеского стрелка, чтобы он умерил свою прыть. Затем, скатившись по лестнице, подхватил свою жену, которая все норовила стать неподъемным мешком.

Когда я заталкивал ее в машину, поверх головы свистнуло несколько пуль, потом пяток свинцовых лепешек звякнул по бамперу. Форд на мое счастье был достаточно старым и пуленепрошибаемым. Он все стерпел, пока я выруливал на шоссе и набирал скорость. А стрелки-то выстроились чуть ли не в шеренгу и устроили настоящую канонаду. Кстати, они мне все стекла разнесли, хорошо хоть Рита оплыла по сидению вниз.

Когда я увидел, что оторвался от этих басурманов, то окончательно сообразил: теперь жена моя – дура невменяемая и я не успокоюсь, пока не разорву Усманова как газету.

Голова жены болталась на сидении, Рита то и дело пыталась стравить харчи и несла околесицу, причем чувствовалось идейное влияние Чаки и его товарищей. Я еще раз оценил и сравнил лопотание грязнули Чака, сектанта Пеки, деловой бабенки Женевьев и ленивицы Риты. Тут меня окончательно сразило сходство. Похоже, я имею дело с ветвистой системой, цели и задачи которой вряд ли понимаю, хотя и ощущаю, что она использует меня для каких-то нужд.

Я подергал жену за уши.

– Где Хожа… да не вались ты мордой вниз, задница ты этакая… где господин Усманов?

– Хоха! Усманчик! У него сегодня выхлопной… ой, выходной денек… Ты простишь меня, муж?

– У тебя теперь много мужей, Рита. Даже есть муж в юбке – мисс Федорчук.

– Они все говорили о радости слияния, о потоке жизни…

– А ты все с радостью внимала, как на симфоническом концерте… Куда мог подеваться аспид Усманов?

– Он говорил, что ему… в банк. Он туда уже ездил… Это на Дэнбери-роуд… Ты все-таки прости меня, Коленька…

– Прощу, если у тебя в голове свист один.