12 новых историй о настоящей любви (сборник) - Джон Сковрон

Продавщица выкладывает штору на прилавок перед мамой. Она сине-белая с орнаментом икат – вовсе не в турецком стиле и совсем не таких теплых цветов, которые мы выбирали.

– Ну разве не прелесть? К ним бы подошел журнальный столик в деревенском стиле и кожаный диван… – Она приподнимает брови и улыбается, выжидающе глядя на меня.

– Звучит неплохо, – выдавливаю я.

– Ну и хорошо, – говорит она. – А теперь у меня для тебя сюрприз. Нам нужно еще в одно место. Поезжай за мной!

Я следую за ней по шоссе, сквозь туннель и череду пригородов. Она сворачивает в жилой квартал, я за ней. Мы паркуемся перед новеньким многоквартирным комплексом. В одной руке она держит ключ, на другой болтается пакет со шторами.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Сейчас увидишь! – чирикает она и ведет меня по бетонным ступенькам к красной двери. Поворачивает ключ в замке, и мы оказываемся в пустой гостиной. – Сюрприз! Добро пожаловать домой, Флора!

Внутри у меня снова взвивается пчелиный рой, жужжит и бьется крылышками. У меня мутнеет в глазах.

– Ты издеваешься?

Она в замешательстве смотрит на меня.

– Тебе что, не нравится?

– Сюрприз, добро пожаловать домой?! Помоги мне выбрать шторы?!

– Флора…

Но я уже разворачиваюсь и выхожу из квартиры. Сбегаю по ступенькам, сажусь в машину и, не глядя на нее, уезжаю прочь. Я сама не знаю, куда еду, но вскоре мне приходится остановиться, потому что слезы текут ручьем, застилая глаза.

Я считала, что, когда люди разводятся, им положено из-за всего ссориться. Сражаться за дом, машины, мебель. За сохранившиеся свадебные подарки. За коллекцию картин, если вы из тех людей, кто собирает картины, а мои родители как раз из них. Я думала, при разводе людям хочется сохранить кусочки своего прошлого. Что ушедшие годы все еще что-то значат.

Я хочу оставить маленький диванчик. И кружки с маргаритками. И подставки для яиц. И придверный коврик, и бабушкин портрет, и лошадку-качалку, и обои. Пианино и ковер с индейским рисунком. И свою комнату, и папу. Я все хочу, все!

– Так мы все-таки тебе нравимся! – восклицает Трэвис, когда я вылезаю из машины и ступаю с гравия на траву.

– Конечно, нравитесь.

– Но ты не сидишь с нами в классе, – говорит Хоуп. – Нам обидно.

Они развалились на ярких разноцветных складных стульях. Мими опирается о пенек ногами, обутыми в ярко-красные сандалии, теребит расстегнутую лямку обрезанного комбинезона и улыбается мне. Я краснею, как будто снова в девятом классе. Но теперь мы обе стали старше и лучше умеем выражать свои желания.

– Я надеялась, что ты приедешь, – говорит она.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь легкомысленное и кокетливое, но вместо этого у меня вырывается всхлип. По щекам текут слезы. Этого я не ожидала. Я закрываю лицо руками.

– Боже мой, – говорю я. – Мне так стыдно. – Но, к счастью, я уже смеюсь и перестаю плакать.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Хоуп.

– Просто у меня был тяжелый… день? Месяц? Пара лет?

– Мы все думали, что с тобой такое. Сидишь на первой парте, ни с кем не общаешься, если не втянуть тебя в разговор.

– У тебя часто отсутствующий вид, – добавляет Трэвис.

– И грустный, – вставляет Мими. – Я помню, раньше ты гораздо чаще улыбалась.

– Родители разводятся, – говорю я. Я редко произношу эти слова вслух, разве что на приеме у Джессики. Развод – такая распространенная вещь. Ничтожная проблема по сравнению с действительно ужасными вещами, которые случаются со многими другими. Но, начав говорить, я вываливаю на них все.

– Они два года то сходились, то расходились. Пробовали пожить отдельно. Долгое время казалось, что они друг друга ненавидят, по-настоящему, лютой ненавистью. Но теперь решение принято окончательно, и ненависть прошла. Они, блин, веселятся. Папа начал насвистывать!

– Так вот почему ты записалась на геометрию, хотя сама могла бы ее вести, – говорит Мими. – А что с вашим походом в магазин?

Я качаю головой.

– Катастрофа.

– Ну что ж, – говорит Трэвис, – хоть тебе и пришлось бежать из дома, зато теперь ты оказалась в раю.

И это правда. Мы сидим посреди леса, но я чувствую запах океана. Над нами возвышаются секвойи, с ветки неподалеку взлетает стайка голубых птичек. Я смотрю, как они взмывают в небо, ныряют вниз, разлетаются и снова слетаются вместе и наконец скрываются из виду. Я поворачиваю голову и осматриваю лагерь. Две палатки, между ними аккуратно сложенные в рядок рюкзаки. Стулья расставлены вокруг костра, а рядом большой походный холодильник, обклеенный стикерами Калифорнийского национального заповедника.

Они явно профессионалы походного дела.

– Эй, – говорю я, – я так плохо подготовилась. Заскочила по дороге в супермаркет, но купила только зубную щетку.

– У меня палатка на двоих, – говорит Хоуп.

– А у меня есть запасное одеяло, – добавляет Мими.

Трэвис указывает на старенький «Вольво», который стоит неподалеку.

– У меня в машине запас толстовок, которого хватит на небольшую деревушку.

Как же приятно снова смеяться!

– Так что же заставило тебя отправиться в поход с кучкой отщепенцев? – спрашивает Трэвис.

– Почему это вы отщепенцы?

– Ну, для начала, – говорит Мими, – мы ни черта не смыслим в математике.

– К тому же мы все разных национальностей, – добавляет Трэвис. – Мими – наполовину кореянка, я – наполовину мексиканец, а Хоуп вообще гремучая смесь.

Хоуп кивает с притворной серьезностью и говорит:

– Полуфранцуженка, полуголландка.

– Кроме того, – продолжает Мими, – мы, пожалуй, единственная компания в истории старших классов, в которой никто никогда не ссорился, не влюблялся друг в друга и не целовался с чужими возлюбленными.

– В походах нам уютнее, чем дома, – вставляет Хоуп.

– За последние три года мы повстречали четырех медведей, но нас так и не съели.

– А еще, – завершает Мими, – мы никогда – ни разу! – не были на школьной дискотеке.

– Почему? – спрашиваю я.

– Мы вместо этого ходим в походы, – поясняет Хоуп. – Так повелось еще с бала выпускников в девятом классе. Правда, тогда нас не отпустили одних, и родители Трэвиса поставили палатку в паре участков от нас и приходили нас проведать каждые несколько часов.

– Это мило, – говорю я.

Мими добавляет:

– А однажды, в десятом классе, мы разбили лагерь во дворе у Хоуп.

– Это была вынужденная мера, – поясняет Хоуп. – Никто из родителей не был готов идти в поход в декабре.

– Ты рыбу любишь? – спрашивает Трэвис. – Мы готовим форель в честь нашего учителя.

– Серьезно?

– Ну, вообще-то мы всегда жарим на костре форель, но на этот раз в этом есть особый смысл.

– Плохие новости на алкогольном фронте, – говорит Хоуп, расстегивая один из рюкзаков. – Удалось раздобыть только одну бутылку, да и в той на донышке.

Трэвис изучает этикетку.

– Бурбон.

– В походах я предпочитаю чай, – говорит Мими, поднимая кружку.

– А ты взяла с собой чай?

– Тут мята повсюду растет, – поясняет Мими.

– Так ты что, просто нарвала мяты и бросила в чашку? – спрашивает Трэвис.

– Ну да.

– Гадость какая.

– Почему это? Я всегда так делаю. С чего это ты взял, что мятный чай – гадость?

– Но это же разве чай? – возражает Трэвис. – В моем понимании, чай – это сушеные листья.

Мими качает головой, широко распахивает глаза и смотрит в чашку.

– А мы даже в интернете посмотреть не можем! – говорит Хоуп.

– Возможно, мы так и не узнаем правды, – говорит Трэвис.

– А я хочу попробовать, – говорю я. – Твой чай.

Мими смотрит на меня:

– Значит, ты на моей стороне?

Я улыбаюсь и пожимаю плечами.

– Вот попробую, и узнаем.

Она встает, ставит кружку на стул и идет по тропинке к кустику мяты. Я смотрю, как она срывает стебелек.

Наливает в жестяной чайник воду из бутылки и ставит его на огонь.

– А кружка у тебя есть? – спрашивает она. Я качаю головой.

Она заходит в палатку и через несколько секунд появляется с зеленой кружкой в руках. Я не могу удержаться от мысли о том, сколько раз ее губы касались края этой кружки. А теперь коснутся и мои. Она бросает на донышко мяту, которую сорвала для меня, заливает горячей водой и протягивает мне.

– Подожди пару минут, пусть заварится.

– Я тут подумала, – говорит Хоуп после ужина. – Насчет твоей татуировки. Если ты все-таки решишься, сделай тогда еще одну – на другой руке, с надписью «начало любви». И в зависимости от того, с какой стороны читать – справа налево или слева направо, – будет получаться, что любовь началась, а потом кончилась, либо что любовь кончилась, а теперь начнется снова.

Костер ярко пылает, освещая их лица.

– Но я думала, что любовь должна быть вечной, – возражаю я.

Трэвис вздыхает.

– Еще одна сказочка из тех, которыми нас пичкают в детстве. Ну, с другой стороны, они хотя бы счастливы.