Нигде в Африке - Стефани Цвейг

Она приставила ко рту руки, чтобы голос ее звучал весомее, и прокричала:

— Скорее, папа, гости едут. Но это машина не Зюскинда.

Грузовик, с трудом поднимавшийся по склону к ферме, был больше всех тех, которые до этого приезжали в Ронгай. Голые дети из хижин, толкаясь, подбежали к дому. За ними шли женщины с младенцами на спинах, молоденькие девушки с калебасами, полными воды, и козы, подгоняемые лаем собак. Парни побросали свои мотыги и покинули поля, пастухи забыли о своих коровах.

Они махали руками над головой, кричали, как будто вернулась саранча, и пели песни, которые обычно ветер приносил от хижин только ночью. Смех любопытных и взволнованных людей все время натыкался на Мененгай и возвращался назад ясным эхом. Все замолчало так же внезапно, как и началось, и в этой тишине грузовик остановился.

Сначала все увидели только тонкое облако красной земли, которое одновременно поднималось и падало с неба. Когда оно рассеялось, глаза у всех расширились, а руки и ноги замерли. Даже старейшины Ронгая, которые сбились со счету, сколько раз они видели большой дождь, должны были сначала победить свои глаза, чтобы те смогли видеть. Грузовик был такой зеленый, как леса, которые никогда не сохнут, а в кузове стояли не молодые бычки и коровы, выехавшие в свое первое сафари, а белокожие мужчины в больших шляпах.

Возле айи и Овуора, рядом с цистерной, неподвижно стояли Вальтер, Йеттель и Регина, боясь поднять голову, но все увидели, как мужчина, сидевший возле водителя, открыл дверцу и медленно выбрался из кабины.

На нем были шорты цвета хаки, ноги у него были очень красные, а на них — черные блестящие сапоги, из-под которых при каждом его шаге из травы вылетали мухи. В одной руке у мужчины был лист бумаги. Другой рукой он прикоснулся к фуражке, которая лежала у него на голове, как плоская темно-зеленая тарелка. Когда незнакомец наконец открыл рот, Руммлер залаял вместе с ним.

— Mr. Redlich, — приказал грозный голос, — соте along! I have to arrest you. We are at war[9].

НИКТО не пошевелился. И тут с машины послышался знакомый голос:

— Эй, Вальтер, ты что, не знал? Война началась. Нас всех отвезут в лагерь. Пошли, залазь в кузов. И не беспокойся о Йеттель с Региной. Женщин и детей сегодня же заберут в Найроби.

4

Молодые мужчины, у которых еще свежи были воспоминания об английских школах и веселых ночах в Оксфорде, восприняли начало войны как желанное развлечение, хотя они очень переживали за метрополию, подвергшуюся угрозе. Точно так же было на душе у ветеранов, иллюзии которых давно рассеялись. Они охотно помогали полиции в Найроби и армии в остальных городах страны, измученные однообразным течением колониальной жизни. Они вдруг стали заниматься не воровством скота, постоянно вспыхивавшими стычками между племенами аборигенов и драмами на почве ревности среди добропорядочного английского общества, а делами самой королевской колонии.

А колония за последние пять лет принимала все больше людей с континента, и как раз они были теперь для государства неизвестной величиной. В мирные времена беженцы — без денег, с именами, которые трудно было как произнести, так и написать, — были неприятны уже из-за их ужасного акцента и амбиций, которые у англичан, склонных во всем соблюдать меру, считались неспортивным поведением. Но в целом эти люди казались дисциплинированными и легко управляемыми. Долгое время главной заботой властей было уберечь Найроби от потрясений, сохранить привычный уклад жизни и хозяйствования, а значит — избавить город от эмигрантов, разместив их на фермах. Благодаря содействию еврейской общины, члены которой придерживались такой же позиции, это удавалось сделать в кратчайшие сроки и к большому удовольствию фермеров.

С началом войны требования изменились. Теперь главным стало уберечь страну от людей, которые по своему рождению, языку, воспитанию, традициям и лояльности могли быть привязаны более к врагам, чем к принявшей их земле. Авторитетные люди знали, что действовать надо быстро и эффективно, и они были вполне удовлетворены тем, как было выполнено непривычное задание. В течение трех дней все иностранцы, иммигрировавшие из вражеских стран и поселившиеся в городах и на отдаленных фермах, были переданы военным в Найроби и информированы о том, что их статус изменился: теперь они были не «refugees», a «enemy aliens»[10].

Опыт мировой войны — как оказалось, первой — был еще не забыт, и в стране хватало боевых офицеров, которые знали, что нужно делать. Интернированы были все лица мужского пола начиная с шестнадцати лет; больных и требующих ухода разместили в больницах под охраной. Немедленно были освобождены бараки второго полка Королевских африканских стрелков в Нгонге, в двадцати милях от Найроби.

Солдаты, получившие приказ собрать мужчин с ферм, действовали неожиданно быстро и в высшей степени основательно. «Даже немного слишком основательно», как сказал полковник Уайдетт, который руководил операцией «enemy aliens», на первом обсуждении результатов после ее успешного окончания.

Молодые солдаты во время поспешного ареста не дали «проклятым беженцам», как они называли их в пылу своего вновь ожившего патриотизма, даже чемодан с вещами собрать и своим чрезмерным усердием доставили начальству много проблем, которых вполне можно было избежать. Мужчин, доставленных в Нгонг в одних брюках, рубашках и шляпах, а то и в пижамах, требовалось одеть. В метрополии эту проблему быстро бы разрешили, выдав арестантскую одежду.

Но в Кении считалось непристойным и безвкусным одевать белых в ту же одежду, что и черных арестантов. В тюрьмах страны не сидел ни один европеец, а следовательно, там не было таких насущных вещей, как зубные щетки, трусы или мочалки. Чтобы не истощать бюджет страны уже в первые дни войны и не провоцировать военное министерство в Лондоне на неприятные вопросы, пришлось призвать обескураженных граждан к благотворительным взносам. Это привело к появлению издевательских писем читателей в «Ист африкан стэндард».

Еще хуже стало, когда выяснилось, что интернированные носят теперь ту же форму цвета хаки, что и их охранники. В основном недовольство тем фактом, что защитники родины и их потенциальные враги выглядят совершенно одинаково, проявилось именно в военных кругах. Ходили слухи, что мужчины с континента, при всей серьезности ситуации, позволяли себе двусмысленные шутки. Уже поступали сообщения, что они, смеясь, отдавали друг другу честь и, если говорили по-английски, не стесняясь, спрашивали охрану, как им пройти на фронт. «Санди пост» рекомендовала своим читателям: «Если вы завидите мужчину в британской униформе, для собственной безопасности заставьте его спеть „Боже, храни короля“. „Стэндард“ ограничился скупым комментарием, который, однако, вышел под заголовком „Скандал“».

Но даже при самом высоком риске для безопасности страны интернировать сразу и женщин с детьми возможности не было. Военные посчитали вполне достаточным конфисковать радио- и фотоаппараты, чтобы воспрепятствовать какому бы то ни было контакту с врагом на европейских полях сражений. С другой стороны, припомнили, что в 1914 году и даже еще во время англо-бурской войны было нормой отправлять женщин с детьми в концентрационные лагеря. Еще весомее оказался тот аргумент, что оставлять женщин и детей без мужской защиты на ферме противоречило британской традиции чести и ответственности. И снова действовали быстро и без бюрократической проволочки. Вышел указ, что после объявления войны женщина не должна оставаться на ферме одна дольше трех часов.

Интернированных женщин, а уж тем более детей нельзя было разместить в военных бараках, но и тут полковник Уайдетт нашел приемлемое решение. Без оглядки на то, что это были излюбленные места воскресного отдыха фермеров с высокогорья, для размещения семей вражеских элементов были заняты богатый традициями отель «Норфолк» и роскошный «Нью-Стэнли». Это решение уже потому было оптимальным, что только в Найроби имелось достаточно компетентных служащих, способных справиться с такой специфической ситуацией.

Интернированные женщины растерялись, когда после долгой и трудной дороги с ферм прибыли в Найроби. Персонал отеля встретил их с ликованием, их ведь до сих пор учили принимать гостей с радостью и еще не успели переучить в связи с новыми военными обстоятельствами. В оба отеля отправили также врачей, медсестер, воспитательниц и нянечек, учителей. Ввиду срочного призыва те ожидали столкнуться с чрезвычайными обстоятельствами, сопутствующими войне, но скоро поняли, что в данном случае речь не идет ни об эпидемии, ни о психологических проблемах, а только о языковых. Их можно было бы легко разрешить с помощью суахили, но самоуверенные колониальные чиновники владели им далеко не так хорошо, как люди, совсем недавно прибывшие в страну и совершенно не отвечавшие привычному образу вражеских агентов.