Гибель судьи Мрочека - Казимеж Квашневский

Желеховский оглянулся. В кустах на гребне дюны, в нескольких шагах от себя, увидел блеск никелированного руля своего мотоцикла, прикрытого так старательно, как только может сделать владелец, знающий о вредном воздействии солнечных лучей на покрытие. Рядом должен лежать мундир, а под ним и служебный пистолет в кобуре. Комендант не считал это легкомыслием, хотя и оставить оружие в месте, доступном для каждого, уже было нарушением служебного устава. Однако по утрам здешний берег всегда безлюдный, да и, наконец, нельзя же лезть в воду в мундире да еще и с пистолетом на поясе.

Уже было двинулся к мотоциклу, но вдруг, будто остановленный какой-то молниеносной догадкой, остановился и огляделся. Потом быстро вошел в воду и поплыл вдоль берега в направлении скалы. Время от времени поглядывал на берег. На гребне дюны ни души, а гребень закрывал его от домов и человеческих глаз, которые могли увидеть его из садов.

Приблизившись к пристани, нырнул и всплыл уже только у края помоста. Погруженный по шею, немного отдохнул, плечом опершись под водой на сваю. Потом быстро ощупал ее поверхность. Свая была гладкая, скользкая, покрытая водорослями. Трудно было предположить, чтобы какая-то из этих свай имела что-то острое на своей поверхности, чем бы… Однако ночью была гроза. Могло что-то отколоться. Пристань старая, какой-нибудь кусок дерева мог бы…

Не раздумывая, нырнул во второй раз. Водная гладь сомкнулось над ним. Какие-то секунды неподвижно держался за сваю. Солнце доставало и сюда, наполняя близлежащую водяную стихию мягким зеленым светом, в котором прямо перед ним покачивалась небольшая студенистая медуза. Легким движением оттолкнул ее и провожал взглядом, пока она отплыла, внезапно сдвинутая и втянутая в слабый водоворот. Затем вынырнул, глубоко вдохнул и опять погрузился. Снизу виден край помоста и два ряда свай. Все выглядело так, как и должно быть: сваи гладкие, стройные, поросшие темно — зелеными водорослями.

Посмотрел вглубь. Переливаются и заламываются тени. Вот и его собственная тень. А это что? Приблизился к дну, протянул руку. Раковина. Небольшая, розовая, очень красивая. Выпустил сквозь растопыренные пальцы. Медленно упала на дно. Не хватало воздуха. Хотел оттолкнуться ногой от дна, но заметил еще что-то. Следует странствующего моллюска?..

Всплыл одним сильным взмахом рук. Вздохнул несколько раз, и опять на глубину. «Где это было? Там? Нет, тут».

Опустился на дно, почти полулежа, протянул руку.

Это была прозрачная нейлоновая леска, и если бы не преломление света и теней, отражавшееся на песке, не заметил бы ее никогда. Потянул, не выпуская из ладони.

Леска была привязана к свае. Слегка дернул. Держалась крепко. Снова всплыл, не выпуская ее из руки, и опять погрузился. Леска тянулась в море. Плыл вдоль нее медленно, поддерживая ее пальцами над дном, метров десять, может, двенадцать…

Вдруг кончилась. Что-то ударило его по пальцам. Начал искать на дне. Нашел леску и на ее конце какую-то вещь.

Зажав ее в кулаке и увлекая за собой леску, доплыл до пристани. Там вынырнул, оглянулся и, убедившись, что никого вокруг нет, осмотрел найденный предмет. Это была широкая пробка, сквозь которую была протянута леска. Пробка от большого термоса.

Вышел на берег. Быстрой походкой двинулся к своему мотоциклу, размахивая руками, в которых ничего не было, потряс головой, чтобы быстрее высохли волосы. Если бы сейчас кто-то увидел его, то убедился бы, что капитан Желеховский не только ничего не несет с собой, но и совсем не похож на человека, который только что сделал важное открытие.

Он шел, тихонько насвистывая, подпрыгивая время от времени и похлопывая ладонями то по груди, то по бедрам. Почти весь обсох, пока оказался на гребне дюны. Аккуратно надел мундир со знаками различия, натянул фуражку, потом быстро снял плавки и неприметным движением вынул из них находку. Надел штаны, присел, чтобы натянуть носки и ботинки, и именно в этот момент сунул пробку в карман, даже толком не зная, зачем он это делает. Здесь никто не мог за ним следить. Однако у капитана Желеховского был полевой бинокль, и он знал, как много мелочей можно с его помощью увидеть даже издалека. Это был не единственный бинокль в мире, каждый владелец подобного, задавшись целью следить за комендантом милиции, мог бы обратить внимание на ту пробку, как только она появилась бы в поле зрения.

Взять хотя бы сегодняшнее утро: увидев, как тонет моторка, понял, что есть некоторая неясность в случайной смерти судьи Мрочека. Однако, пока не нашел эту пробку, не имел никаких оснований для своих подозрений, да и хотелось ему, чтобы все было хорошо. Теперь же видел, что это не так. Однако, кроме одного — кроме непосредственной причастности ко всему этому пробки, привязанной к леске и найденной близ пристани, — не мог сообразить больше ничего.

Выводя мотоцикл из низких кустов можжевельника, пытался упорядочить сегодняшние утренние впечатления. Не хватало фактов. Даже та проклятая пробка могла, в конце концов, абсолютно ничего не значить.

Капитан вздохнул. Завел мотор, узкой тропинкой, сбегавшей в конец улицы, съехал вниз. Здесь жила доктор Ясинская, заведующая больницей в Порембе. Не выносила судью Мрочека, делала вид, будто не замечает его, никогда не подавала ему руки… Дальше стоял дом умершего, в котором со вчерашнего дня поселились молодожены. Симпатичные, однако в их поведении чувствовалось что-то неясное. И снова — никаких доказательств, только гипотезы.

Въезжая в улочку, посмотрел в сторону домика, скрывшегося за стеной густой зелени. Может, нашли что-то в доме судьи? Могли что-то заметить и держать в тайне. Но что? Люди нередко из самых благородных соображений скрывают от всех даже несущественные факты.

А если бы моторка отплыла от берега более чем на километр? Доктор спасся бы, конечно. Плавал хорошо. А она? Конечно, не оставил бы одну. Вероятно, как-то доплыли бы, если бы хватило сил… А не то было бы еще двое похорон. А может, одни?..

Заторопился. На этой улочке есть еще и другие жители: старый Гольдштейн, добрый, милый человек. Дружески относился к Мрочеку. Были еще соседи с противоположной стороны, Скорупинские, люди простые и спокойные. Теперь. А когда-то он выпивал. Было даже судебное дело…

Комендант прибавил газу, минуя новый блок застройки.

Да, Скорупинские. Помнил то дело, потому что уже работал здесь. Три года без обжалования: тяжкие телесные повреждения, нанесенные в пьяном виде. Председательствовал тогда на судебном заседании Мрочек. Никакого обжалования. Скорупинский отсидел полностью. Собственно, на этой стройке теперь и работает…

Рыночная площадь. Желеховский затормозил и поставил мотоцикл на краю тротуара.

В комендатуре было жарко и тихо.

— Привет! Что нового?

— Ничего, шеф… — сержант Пацула развел руками, словно извиняясь за то, что ни ночью, ни утром; никто из жителей не нарушил закон. — Спокойно.

— Ну и слава богу. Я сейчас уеду на полчаса, потом вернусь и опять поеду. Если кто-то будет звонить, — посмотрел на часы, — буду где-то в одиннадцать…

Пацула кивнул и снова сел к столу. Взял ручку и начал что-то рисовать на бумаге.

Комендант толкнул застекленную, но все же зарешеченную узкую дверь и вошел в свой кабинет. Открыл шкаф, вытащил из нее маленький кожаный чемоданчик. Заглянул внутрь. Все в порядке. С чемоданчиком в руке вышел, махнул рукой в сторону сержанта и через минуту был уже на тротуаре. Привязал чемоданчик к заднему сиденью мотоцикла и тронулся с места. Краем глаза заметил траурное сообщение на стене у дверей суда. Сегодня похороны.

Свернул в узенькую улочку, потом на шоссе и оказался, на противоположной окраине городка, потом минул небольшой рыбацкий порт, где виднелись две мачты, что свидетельствовало о возвращении катеров с ловли. Желеховский представил себе пойманных угрей, и почувствовал голод. «Я сегодня еще ничего не ел», — вспомнил, удивляясь сам себе.

Жил он одиноко и привык завтракать в молочном кафе. Сегодня проснувшись, выпил только чашку кофе дома. «Когда освобожусь, надо будет что-то перекусить».

Съезжал с шоссе широкой, обсаженной старыми березами аллеей, ведущей к большим, настежь раскрытым воротам, за которыми из-за деревьев выглядывали белые и темные кресты, каменные фигуры ангелов.

Оставил мотоцикл перед воротами и, прихватив с собой чемоданчик, пошел по аллее к небольшой кладбищенской часовне.

Вокруг никого не было. Какая-то старушка, вся в черном, вынырнула из боковой дорожки и бросила на него равнодушный взгляд. Шла, сложив руки, бормоча молитву. Обошел ее и направился в часовню. Дверь открылась с легким скрипом. Оглянулся. Никого. Шагнул вперед.

Сразу погрузился в сумрак, пахнущий свечным воском, цветами и сыростью. Снял фуражку, положил на крайнюю скамью, а сам присел рядом и быстро открыл чемоданчик.