Паровоз - Андрей Клепаков

очень короткий, обычная техника его не ловит.

Я усмехнулся: «Только не говорите мне, что это сколковская разработка, – подумал я, – а на самом деле никакого чипа нет, а отслеживают они обычный мобильник. Это же родина, мать ее, хоть КГБ, хоть ФСБ».

– Очень рада, что вы согласились. И результаты в добровольном режиме всегда выше чем в принудительном.

– Окей, Маша. И все же, чего вы от меня хотите?

– Да просто все, нас интересуют ваши воспоминания о существовании в форме рептилоида. Все, что сможете вспомнить.

– Хорошо, с этим нет проблем, но ведь я могу и придумать что-то, тем более, что определенный опыт в этой сфере имеется, – я улыбнулся. – Или мне может присниться, просто показаться. Ведь все эти воспоминания прошлых жизней, да еще таких давних, не слишком достоверная вещь.

– Но вы ведь не единственный подследственный, извините за термин – дань традиции. Вся поступающая информация проходит сравнительный, перекрестный анализ. Фантазии мы научились отсекать.

– А с чужими воспоминаниями познакомите? А с другими подследственными? А с Анастасией Петровной я смогу контактировать? Когда она поправится, естественно.

– Возможно, позже. После составления вашей индивидуальной программы. Пока ничего сказать не могу.

– Что ж, давайте займемся программой, – я улыбнулся.

– Завтра. Сегодня отдыхайте, сейчас вас проводят в камеру, обед подадут туда. Не удивляйтесь, обстановка там специфическая, это ведь бывшая психушка, – следователь подмигнула. – Мы давно просим подобрать нам помещение поудобней, или это перестроить, обещают, но тянут, тянут. Тоже понять можно, бюджет у нас все же ограниченный.

Открылась дверь, вошел санитар похожий на мясника – амбал под два метра ростом. Я внимательно осмотрел его халат, поискал следы крови. Нет, вроде, чистый.

– В тринадцатую его, – сказала следователь, кивнув на меня.

Я встал с кресла, звякнула задетая локтем чашка, но не упала.

– А наручники? – протянул я руки.

– Ах да, – Маша улыбнулась, – Иван, расстегните.

Санитар шагнул ко мне, замок щелкнул, я потер запястья.

– Пошли, – наручники упали в карман санитарского халата.

Мы вышли в коридор, пятерня сжала мое плечо, я ойкнул. Следом за нами вышел доктор. Я оглянулся.

– Док, скажите ему, я сам пойду, не надо меня хватать.

– Я с вами, – док развел руками, – протокол есть протокол. Пошли, Иван.

Хватка чуть ослабла.

Идти оказалось не далеко, спустились в подвал и по подземному переходу прошли, наверное, в соседний корпус. Там поднялись на второй этаж. Недлинный коридор, на потолке лампы в сетках, стены: белая масляная краска, пол: метлахская плитка, кое-где вывалившаяся, двери обиты железной оцинковкой, глазки, дверцы для подачи пищи, номера камер. Тюрьма, однако.

Подошли к тринадцатому. Иван повозился с ключами, отпер, внутри загорелся свет. Вошли.

– Не хрена себе! – только и смог сказать я.

Все белое, стены обиты мягким, напротив двери, на месте окна цветной витраж – «Время» Сальватора Дали, пол тоже мягкий, вроде спортивного мата. Кушетка, наверняка привинчена к полу, постели нет, одеяла тоже, только подушка. Санузел в углу, унитаз металлический и душ свешивается с потолка, на полу поддон. Кран из стены, смеситель. Здесь на стенах линолеум. Обалдеть. Но Дали! У ребят воображение.

– Анти суицидное оборудование, – пояснил врач. – Располагайтесь. Еду сейчас принесут.

Я вошел, док тоже, санитар остался в дверях. Я попробовал подвинуть кушетку.

– Привинчена, – пояснил врач.

Я сел, доктор рядом.

– Приточно-вытяжная вентиляция, температурный контроль, освещение – все регулируется снаружи. Свет включается в восемь, в одиннадцать отбой. Вода в душе два раза в день утром и вечером по тридцать минут. Унитаз срабатывает автоматически после пользования. Постельное белье не положено, спите в пижаме, холодно не будет, пижаму вам принесут.

Я посмотрел на свои ноги, на мне до сих пор оставались бабкины тапочки, в которые я переобулся у нее в квартире.

– Обувь, тоже сейчас принесут. Часы, – доктор кивнул на витраж, – все циферблаты показывают реальное время, приспособитесь определять.

– Дали для прикола? – спросил я.

– Вам для медитации. По моей рекомендации, я полагал, что вам понравится.

Я покачал головой.

– Охренеть, полотенце после душа?

– Обдув горячим воздухом. И естественно камеры, не забывайте, если соберетесь помастурбировать, – доктор усмехнулся. – Инфракрасные, в темноте тоже работают.

– Мне кажется, половина вашего оборудования лишена смысла, могли бы и в обычную камеру поместить, никуда бы я не делся.

– Было несколько попыток суицида, мы постарались подстраховаться, тем более, что у вас склонность.

– Склонность? К чему? – удивился я.

– К суициду, – пожал плечами доктор. – А вот и обед, или, скорее, ужин.

Санитар посторонился, пропуская в камеру девушку с подносом.

– Мы постарались учесть ваши вкусы, – доктор кивнул на поднос.

Грейпфрутовый сок в бумажном стаканчике, вообще вся посуда бумажная, одноразовая, овощной салат, филе трески с гарниром из запечённой картошки, деревянная (!) ложка. Стакан с чаем, пакетик «Greenfield», зеленый с жасмином.

– Угощайтесь, приятного аппетита.

Я поставил поднос себе на колени.

– Так всегда будет? Стол не принесете?

Доктор промолчал.

Сок оказался свежевыжатым и даже не разведенным. Рыбу есть ложкой было неудобно, но я приспособился, зато помидоры в салате оказались с рынка, не турецкие, пластмассовые.

– Что же, – прихлебывая горячий чай, сказал я доктору, – кормежка отличная, как дома. А как у вас с развлечениями? Что-то не вижу ни телевизора, ни компа.

– Развлечения начнутся завтра, а сейчас отдыхайте.

Девушка забрала поднос, доктор, попрощавшись, вышел за ней, санитар запер дверь.

Я лениво подумал о душе, но видимо в еду было добавлено что-то седативное, поэтому повалился на кушетку, сунул подушку под голову и, не дождавшись обещанной пижамы, провалился в сладкий, глубокий сон.

«Крик петуший нам только снится». Нет, не снится, орет натурально. Я открыл глаза: в камере светло, часы на картине показывают восемь. Хорошо, не шесть, но, однако, какое воображение у ребят, даже восхитился. Потянулся, зевнул, повернулся, еще раз потянулся, выругался (негромко), сел, встал, побрел к унитазу.

Помочился. Включилась бодрая музыка, из крана потекла вода. Холодная. Я покрутил ручку смесителя, ноль эффекта, пришлось умываться холодной. Ни мыла, ни зубной пасты. Блин. Вода выключилась.

Вспомнив революционеров, террористов и просто хороших парней в тюрьме, снял джинсы и рубашку, встал на зарядку. В лицо подул прохладный ветер. Заиграло пианино, «Начинаем утреннюю гимнастику», – раздался жизнерадостный голос диктора из глубокого детства, я аж поперхнулся.

– Раз, два, три, четыре, – энергично считал диктор.

– Ить, ни, сан, си, – вторил я, махая руками и ногами.

– Переходите к водным процедурам, – закончил диктор.

Включился душ.

Я разделся догола, покрутил задницей перед невидимой камерой и протянул руку потрогать воду. Градусов двадцать, не больше. «Суки!» – проговорил я, и, сжав зубы, нырнул под душ.

– Где мыло? – истошно заорал я. Вода