Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Усканга Майнеке Франсиско

Проведя бессонную ночь внутри пивного зала, Адольф Гитлер и его сообщник, генерал Эрих Людендорф, – еще один из авторов «легенды об ударе кинжалом в спину», – встали во главе колонны из более чем тысячи последователей, многие из которых были серьезно вооружены. Они отправились от все того же пивного зала Bürgerbräukeller, затянув Die Wacht am Rhein и Deutschland hoch in Ehren[6]. Однако им не удалось далеко уйти. Баварское правительство после жарких дебатов приняло решение не поддерживать переворот, в котором участвовал «пруссак Людендорф». На площади Одеонсплац, по которой должен был пройти марш, полиция установила артиллерийское орудие и несколько крупнокалиберных пулеметов. В 12:45 раздались первые выстрелы. Неизвестно, кто начал огонь, но вскоре со всех сторон полился дождь снарядов.

Погибли четверо полицейских, шестнадцать участников путча и официант одного из кафе, который, встревожившись, вышел на улицу поинтересоваться происходящим. Первым упал на землю дипломат Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, один из верных друзей Гитлера, которым тот несколькими месяцами позже посвятит свою книгу «Моя борьба». Остальными жертвами среди путчистов стали четыре лавочника, три работника банка, шляпник, официант, слесарь, студент, служащий, офицер кавалерии, провинциальный судья и инженер, – иными словами, представители всех слоев общества.

Еще одним путчистом был мельник. Звали его Ульрих Граф, он участвовал в основании НСНРП и был неразлучен с Гитлером. Во время стрельбы Граф бросился вперед, чтобы защитить своего лидера. В него попала пулеметная очередь, но ему удалось выжить и спасти жизнь своего предводителя, который при падении на землю сломал плечо. Призыв к «национальной революции», прозвучавший со стула в пивной, стал для Гитлера вторым. За неделю до этого он совершил первую попытку переворота, также в Мюнхене, перед несколькими сотнями последователей, которые бурно аплодировали ему под куполом цирка Кроне. Однако это событие почти не получило освещения в прессе.

Эта неспокойная осень способствовала укреплению молодой и все еще шаткой Веймарской республики, которая избавилась от инфляции и смогла подавить попытку государственного переворота. Следующий 1924 год также принес хорошие новости: комиссия по переоценке размеров репараций по итогам Первой мировой войны под руководством американца Чарлза Г. Дауэса пересмотрела суммы, которые должна была заплатить Германия, приведя их в соответствие с экономическими возможностями страны. Кроме того, было оговорено предоставление займов со стороны США и принят декрет об отводе французских и бельгийских войск из Рурской области, оккупированной за год до этого с целью потребовать от Германии более значительных компенсаций. План Дауэса стал самым настоящим благословением: он облегчил груз, который давил на страну, способствовал притоку инвестиций и освободил дорогу для экономического подъема.

В особенности благотворно план Дауэса подействовал на Берлин. Город, который в XVIII веке был не более чем «казармой, окруженной забором», начал усиленно развиваться и в конце концов превратился в один из самых современных мегаполисов в мире, легендарную «столицу скорости и технологий». В том же 1924 году были закончены работы по возведению аэропорта Темпельхоф, в метро стали ходить электропоезда, была проведена первая выставка радиоэлектроники, открылась обсерватория Эйнштейна для проведения экспериментов, доказывающих теорию относительности. Кроме того, появились новые станции метро, увеличилось количество трамвайных и автобусных маршрутов, были расширены многие улицы и установлены первые светофоры для регулировки дорожного движения, которое с каждым днем становилось все интенсивнее.

Писатель Альфред Дёблин ввел в употребление рифмованный термин «Берлин-бензин», чтобы описать, какой стимул для своего творчества он получал от города: «Эти оживленные улицы, магазины, дорожное движение становятся тем жаром, который я чувствую, когда работаю, это бензин, который заставляет мой мотор крутиться». Эта фраза показывает, как подъем, который переживал Берлин, среда, в которой происходили изменения, прогресс, эйфория, также стали проникать в мир культуры, искусства и театра. Уже после окончания войны, в том числе в результате падения Австро-Венгерской империи, Берлин перехватил у Вены звание культурной столицы Центральной Европы. Теперь не проходило и недели, чтобы в процветающем городе не открылись новый театр, кинотеатр, выставка живописи или фотографии. Кроме того, город предлагал огромное количество зрелищ; всевозможные виды оркестров и музыкальных коллективов, в особенности джазовых, по последней моде, наводняли его залы. Предложение было бесконечным, берлинцы массово ходили развлекаться; была установлена восьмичасовая продолжительность рабочего дня, и у людей было много свободного времени. И настоящих денег.

Естественно, изменения не могли не затронуть самих творцов культуры. Среди нового поколения художников и писателей не много было добровольных бродяг и маргиналов. Почти не осталось причин для того, чтобы громко заявлять о своей позиции: больше не было ни кайзера, ни войны, экономическая и политическая ситуации начинала стабилизироваться, и большинство творческих людей ассоциировали себя с демократическими постулатами Веймарской республики. Кроме того, инфляция, жестоко ударившая по представителям свободных профессий, заставила их осознать, что главное – обеспечить себе modus vivendi[7]�, создав стабильный доход. Они больше не желали влачить жалкое существование или вынужденно заниматься делами, неподобающими их таланту – как драматург Карл Цукмайер, которому пришлось прибегнуть к контрабанде наркотиков, или Курт Тухольский, вынужденный согласиться на работу в банке, что еще более унизительно для писателя.

Тогда, в том динамичном и оптимистически настроенном Берлине, выходящем из кризиса, в котором можно было увидеть, как культура становилась явлением для широких масс, как сотни тысяч людей искали развлечений, чтобы занять себя в свободное время, можно было подумать о том, чтобы жить благодаря художественному таланту или литературному призванию. Писатель мог рассчитывать на встречу с щедрым издателем или на публикацию статей и заметок в многотиражных газетах; драматург – на постановку своих пьес в одном из многочисленных театров или на подработку в новом жанре радиотеатра. Художник мог зарабатывать на жизнь заказами богатых клиентов или выставляя свои работы в престижных галереях с большим количеством посетителей; фотограф – стремиться к тому, чтобы его снимки сопровождали репортажи в новых иллюстрированных журналах, производивших фурор. Актеры могли совмещать театр с процветающим миром кино, который обеспечивал миллионы зрителей; у музыкантов и вокалистов была возможность записывать пластинки, зарабатывая себе этим деньги и славу в вечности; также для них были открыты двери сотен танцевальных залов – их называли дансингами – кабаре, ревю и спектакли-варьете.

Конечно, ради этого нужно было разговаривать и торговаться с издателями и руководителями редакций, выставок и галерей, с театральными импресарио, владельцами кабаре, посредниками в сфере искусства, продюсерами и режиссерами кинолент. Для подобных переговоров идеально подходило «Романское кафе», постепенно превратившееся в излюбленное место встреч людей из мира искусства, культуры и концертно-зрелищных мероприятий Берлина. Кафе было отличным местом для того, чтобы не просто приятно провести время в разговорах о литературе, но также, и прежде всего, чтобы обзавестись контактами: не зря люди начали называть его «кафе бесконечных возможностей».

Первым к этим изменениям привлек внимание Вальтер Беньямин. Весь 1924 год он проводил между Берлином и Франкфуртом. Инфляция свела на нет его семейное состояние, уничтожив финансовую подушку, и он намеревался проложить себе путь в качестве критика, эссеиста и переводчика. Кроме того, Беньямин собирал документы, которые позволили бы ему занять место на кафедре во Франкфуртском университете. Между работой за письменным столом и продолжительными поездками у него оставалось не так много времени, чтобы ходить по кафе. В довоенный период, который он провел в швейцарском изгнании, это стало его любимым увлечением. Тогда Беньямин часто посещал «Западное кафе» – по крайней мере, до столкновения с Ласкер-Шюлер, – но предпочитал бродить по разным заведениям, болтая и там и сям в поисках озарений для своих теорий и обрывков разговоров, которые затем превращал в анекдоты с двойным смыслом.