Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Усканга Майнеке Франсиско

Чтобы в полной мере понять это произведение искусства, необходимо ежедневно по двенадцать часов проходить инструктаж на плацу «Темпельхоф» с рюкзаком, набитым камнями, и полной полевой экипировкой.

В весенние дни 1925 года у Георга Гросса, Отто Дикса и Рудольфа Шлихтера не было времени вспоминать старые времена. Они завершали приготовления к выставке Die Neue Sachlichkeit. Deutsche Malerei seit dem Expressionismus («Новая объективность. Немецкая живопись со времен экспрессионизма»), которая должна была открыться 14 июня в Мангейме. Название пришло в голову Густаву Фридриху Хартлаубу, директору Мангеймского кунстхалле, и постепенно стало именем нового художественного течения. Позади остались времена утопий, ниспровержений и радикальных инноваций, ушли в прошлое дадаистские позирования и экспрессионистский «надрыв». Берлинский клуб дада самораспустился, звезда экспрессионизма катилась к закату. Пришло время для нового.

Как и непосредственно предшествовавшие ему художественные течения, направление Neue Sachlichkeit (Новая вещественность) началось с критического и пристального анализа общества и также стремилось разоблачать действительность. Новизна состояла в том, что молодые немецкие художники теперь обратили свои взоры к традициям реализма, к технике старых мастеров, внося тем не менее в нее изменения, чтобы достичь большей точности и достоверности изображения. Они стремились представить людей и предметы в их повседневном окружении, взирая на них беспристрастно и со стороны; в результате изображения приобретали тревожный характер и начинали будоражить. Некоторые шли дальше и переходили грань между достоверностью и веризмом, преувеличивая, искажая и утрируя, чтобы достичь максимального реализма изображений. Новизна также заключалась в том, что молодые художники обратили свое главное внимание на портреты, – жанр, которым пренебрегали их современники. Конечно же это были портреты-карикатуры, написанные в зазоре между реализмом и гротеском.

Именно к этому стремился Отто Дикс со своими гравюрами, изображающими женщин. На портрете Аниты Бербер он карикатурно изобразил женщину, воплощающую собой «дикий огонь поколения» – согласно выражению одного из современных критиков. На портрете Сильвии фон Харден он хотел запечатлеть в том же ключе еще одну «икону», которая многих раздражала в той же степени: фигуру женщины-интеллектуалки.

Несмотря на нетактичность, Диксу все же удалось убедить фон Харден позировать; однако он не успел закончить картину к выставке. Он работал над ней всю осень и представил в Берлине в 1926 году. Полотно размером сто двадцать на восемьдесят восемь сантиментров в смешанной технике стало одним из символов Новой вещественности. В наши дни картина украшает стены Национального центра искусства и культуры Жоржа Помпиду в Париже. На табличке с названием значится: «Портрет журналистки Сильвии фон Харден».

На мой вкус, картина заключена в слишком громоздкую раму. Однако сама она бесподобна. Сильвия фон Харден изображена сидящей в одиночестве за мраморным столиком «Романского кафе». Перед ней лежат коробок спичек и портсигар, на котором выгравировано ее имя. Кроме того, на столе стоит бокал конической формы с очень длинной трубочкой: его содержимое напоминает коктейль на основе шампанского, возможно, с кампари, учитывая слегка оранжеватый оттенок. Фон Харден изображена с моноклем, на голове короткая стрижка – бубикопф. В чертах лица есть что-то от Хёкстера в женском обличье: нос и нижняя челюсть слишком длинны; рот, полуоткрытый в некрасивой гримасе, демонстрирует лошадиные зубы. Уши огромные и извитые, глаза окружены опухшими веками с черными кругами. Платье прямого покроя превращает туловище фон Харден в прямоугольник. Единственный женственный изгиб, который угадывается под платьем, – это изгиб бедра; но и он наполовину скрыт непропорционально большой и худой рукой, напоминающей конечности рептилий и трупов. На фон Харден нет ни сережек, ни иных драгоценностей, только кольцо, но не обручальное. Одни считают, что это женственная деталь, другие – что кольцо подчеркивает эмансипированность фон Харден. В любом случае, на мой взгляд, оно не похоже на те старинные кольца, которые традиционно украшали суровые пальцы прусских чиновников. Между указательным и средним пальцем фон Харден зажата сигарета; по направлению дыма становится понятно, что курильщица только что резко описала круг рукой, словно с целью подчеркнуть сказанное. Что-то очень важное, чему невидимый собеседник, безусловно, напряженно внимает.

Вторжение журналистов

1926

Вокзал «Зоологический сад» сильно изменился. Как в лучшую сторону, так и в худшую. Сейчас сложно будет пережить здесь сцены из книги «Мы, дети станции Зоо» Кристианы Ф., суровой истории о девочке-подростке, ставшей героиновой наркоманкой и проводящей время на этой станции Берлина и в ее окрестностях (в фильме использована запись потрясающего выступления Дэвида Боуи). В наше время вокзал не является центром наркоторговли и проституции, как это было в 60-е и 70-е годы XX века, но он также перестал быть крупнейшим транспортным узлом Берлина. Уже более десяти лет поезда дальнего следования, приезжающие с западного направления, не останавливаются на «Зоо» – с 2006 года, когда был открыт великолепный современный вокзал «Берлин-главный», на севере берлинского района Тиргартен. В то время владельцы ларьков, цветочных киосков и магазинчиков сувениров со станции «Зоо», боясь лишиться потока в пятьдесят тысяч пассажиров в день, организовали кампанию по сбору подписей, включающую в себя символические похороны. Но все было бесполезно: статус вокзала был понижен практически до уровня провинциального. Кажется, в наши дни существует проект по модернизации его коммуникаций, в том числе для того, чтобы он смог снова принимать поезда, прибывающие из Парижа, Кёльна и Дюссельдорфа; однако на настоящий момент по его путям курсируют только составы, направляющиеся в Хоппегартен и Аренсфельде.

Я провел это утро, посещая места, где происходили те события, наступая, сам того не желая, на Stolpersteine – на эти «камни преткновения», которые все же следовало бы переводить как «памятные таблички». Сейчас я читаю газету Bild-Zeitung в сосисочной Curry 36, прямо около выхода с вокзала «Зоо». Bild-Zeitung – таблоид с яркими картинками и разноцветными заголовками. Это газета, которая печатает сенсации и разводит демагогию ура-патриотического толка; в особенности она отличается этим во время футбольных чемпионатов, когда могла бы соперничать с английскими таблоидами The Sun или Daily Mail за звание издания с самой шовинистической первой полосой; однако нужно признать, что в то время, когда воцаряется футбольный мир, Bild не падает столько же низко, как ее британские визави. Currywurst – естественно, бестселлер Curry 36 – это разрезанная поперек колбаска на гриле, политая соусом вроде кетчупа и посыпанная карри. Испытание для иностранного нёба. Подается она на картонной подложке вместе с булочкой столь же сухой, как и сама картонка (говорят, блюдо изобрела в 1950-х годах некая Герта Хойвер, но я спрашиваю себя, не является ли он прямым потомком «утопленных сосисок» в гуляше из меню «Романского кафе»).

Я пролистываю кричащие страницы газеты, пытаясь подцепить пластиковой вилкой кружки розоватого мяса. Должен признать, что Bild – увлекательное чтиво и что колбаска вполне съедобна. Оба они, безусловно, обладают особой магией. В Берлине съедается более семидесяти миллионов Currywurst в год, у колбаски даже есть собственный музей – по адресу: Шутценштрассе, 70, совсем рядом с Чекпойнтом Чарли. Блюдо было признано местным деликатесом, кулинарным символом мультикультурализма в одном из тех немногих европейских городов, где продолжают делать на него ставку. Рецепт Bild – смесь информационного и развлекательного контента, любовь к скандалам и сплетням, упрощенное и чрезмерно драматизированное видение мира – превратил издание в самую читаемую газету страны, имеющую огромное влияние на общественное мнение.