Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Усканга Майнеке Франсиско

Убийство Вальтера Ратенау окончательно подорвало доверие и платежеспособность Германии как внутри страны, так и за ее пределами. На тот момент крупнейшей купюрой в обращении была купюра в одну тысячу марок. С того дня марка начала свое головокружительное падение. Инвесторы сбежали, и Германия лишилась доступа к кредитам на рынке капитала. Страна была не в состоянии выплачивать свой долг, из-за чего Франция и Бельгия угрожали оккупировать Рурский регион – промышленный центр страны. Когда, наконец, в январе 1923 года произошла оккупация Рурской долины, правительство Веймара призвало население к всеобщей стачке, после чего пришлось печатать деньги, чтобы оплачивать это пассивное сопротивление.

Бумажных денег становилось все больше.

Рейхсбанк заказал печать у ста тридцати трех различных фирм. Тридцать бумажных фабрик поставили сырье для тысячи семисот восьмидесяти трех печатных станков, которые работали днем и ночью; четыреста тысяч наборных форм, тридцать тысяч человек. Но этого не хватало. Тогда многие города и фирмы решили печатать свои собственные купюры, талоны и срочные вексели (у которых, помимо всего, была дата окончания действия; купюра моего прадеда, к примеру, была действительна три недели). В результате люди стали принимать любые похожие на деньги бумажки. Согласно оценкам, той осенью в Германии циркулировало денежных знаков номинальной стоимостью семьсот триллионов марок.

Однако достаточно цифр. Два слова, которые лучше всего описывают улицы Берлина в те дни, – суета и спешка: люди торопились потратить деньги как можно быстрее, пока курс не упадет снова. На старых фотографиях тех дней мы видим мужчин и женщин, поспешно толкающих тележки и детские коляски, набитые купюрами; другие тащат мешки и корзины, также полные денег. Это трагикомедия со сценами из дешевого фарса, словно взятыми из немого кино, которое тогда было так популярно в кинотеатрах: пешеход спотыкается о бордюр, и деньги взлетают в воздух; тележка опрокидывается, провоцируя битву за упавший трофей; клиент и лавочник активно размахивают руками перед магазином, горячо обсуждая неожиданное и космическое повышение цены…

Единственными, кто не бегал, не спотыкался и не размахивал руками, были нищие, ютящиеся по углам. Большинство из них были инвалидами войны, бомжами, стоящими в очереди за тарелкой горохового супа в приютах, и безработными, напрасно ждавшими перед дверьми агентства по трудоустройству. В 1923 году в Берлин приехало более полумиллиона безработных, а социальные службы были способны справиться с нуждами лишь ста пятидесяти тысяч человек – опять эти скучные цифры. На оставшихся не хватало денег, и они вынуждены были просить милостыню или нарушать закон. Кроме того, резко взлетела младенческая смертность. Многие дети страдали рахитом, к тому же начинал свирепствовать туберкулез. В то же время конфронтации никуда не делись: ультраправые террористические группы продолжали свои покушения; не прекратились и уличные волнения, спровоцированные коммунистами и фашистами, заканчиваясь сотнями жертв.

Простые люди едва сводили концы с концами; им приходилось жить на получку, размер которой с каждым разом становился все более скудным. Многим пришлось продать драгоценности, фамильные сервизы или прибегнуть к другим «невообразимым мерам», которые нельзя было себе представить за несколько месяцев до этого. Безусловно, как это всегда происходит в такие времена, были и те, кто извлек выгоду из ситуации. Во-первых, как обычно, спекулянты, темные деляги и ростовщики. Но также и многие крестьяне, которые за одну поездку в город могли обменять три килограмма картошки на обручальное кольцо: в самый современный город Центральной Европы вернулся натуральный обмен. В плюсе оказались и все располагавшие иностранной валютой, в особенности долларами: на пригоршню долларов можно было жить припеваючи. Сохранилось много свидетельств знаменитостей в подтверждение сказанному. Эрнест Хемингуэй, работавший в тот год парижским корреспондентом газеты Toronto Daily Star, однажды совершил поездку в Берлин. В своих заметках он писал, что на девяносто центов целый день совершал покупки с женой, и в конце дня у них еще оставалось сто двадцать марок. Американский издатель Мэттью Джозефсон в 1923 году перевез офис своего журнала Broom из Нью-Йорка в Берлин, потому что расходы там были гораздо ниже: на те деньги, которые он зарабатывал в Соединенных Штатах выпуском своего скромного журнала, в Германии он мог позволить себе двухэтажную квартиру, двух помощниц по хозяйству, занятия конным спортом для жены, ужины в лучших ресторанах, покупку произведений искусства и щедрые пожертвования немецким писателям, испытывавшим нужду.

В то время в Берлине пребывали каталонские журналисты Эужени Шаммар и Жозеп Пла. Первый был корреспондентом газеты La Publicitat, второй – La Veu de Catalunya и Ahora. По их рассказам, на песеты тоже можно было жить по-королевски. Как писал Пла в своих «Заметках», хитрость, которую им открыл русский товарищ по пансиону, состояла в том, чтобы просить присылать жалованье мелкими купюрами, как можно более мелкими, и менять их понемногу – ровно в том количестве, которое требуется на конкретные расходы. Например, поменять купюру в одну песету на марки – столько, чтобы хватило сходить в ресторан; на эту песету можно было закатить целый пир. К тому времени, когда они стали отправлять свои невероятные, почти сюрреалистические хроники немецкой инфляции читателям из Барселоны и Мадрида, Шаммар и Пла приспособились к ней.

В Берлин стекалось множество визитеров, которые приезжали покупать самые различные товары по бросовым ценам: квартиры, земельные участки, предметы роскоши, алкоголь, наркотики, девочек и мальчиков. Алкоголь был дешев, в особенности пиво и шнапс; наркотики продавались на каждом углу, а морфий и героин – даже в аптеках. Проституция цвела пышным цветом: между Александерплац и Бюловштрассе предлагали свои услуги сто двадцать тысяч женщин и тридцать тысяч мужчин, в том числе немало несовершеннолетних. По невиданно низким ценам. Берлин превратился в столицу сексуального туризма и педофилии, да и в целом в столицу развлечений и удовольствий: именно поэтому среди предприятий, которые смогли пережить рецессию, числились кафе, рестораны и ночные клубы. Не все, конечно, большей части пришлось закрыться, однако оставшимся удалось подзаработать. Как туристы, наводнившие Берлин, так и сами горожане искали развлечений и утешения. Им хотелось ходить по заведениям, тратить пачки денег, которые оставались в кошельках, – жить одним днем, зная, что завтра будет хуже, потому что все подорожает еще больше.

Одним из заведений, которому удалось не только выстоять в этом кризисном году, но даже увеличить количество клиентов, было «Романское кафе». Оно находилось в районе Шарлоттенбург, на Аугуст-Виктория-плац – площади, к которой вел знаменитый бульвар Курфюрстендамм (для берлинцев – Ку’дамм). Кафе занимало цокольный и первый этажи помпезной каменной громады, известной под названием Romanisches Haus II (Романский дом II, а Романский дом I, практически идентичный, стоял напротив). Оба здания были светской копией близлежащей Мемориальной церкви, чья раздвоенная башня – изображение с самых популярных берлинских открыток.

Эти три памятника построены в конце XIX века. Они спроектированы в так называемом неоромантическом стиле, поборником которого являлся император Вильгельм II, желавший подчеркнуть неразрывный союз трона и алтаря и воскресить в памяти славную эпоху Карла Великого (а также сравняться с ним). Неоромантическая архитектура была призвана внушать уважение и почтение. Главный фасад здания, в котором находилось «Романское кафе», с обеих сторон окружали башни с черепичной крышей пирамидальной формы. По центру виднелся выступ, над которым возвышался треугольный фронтон, украшенный барельефами, изображавшими двух исполинов прошлого, Самсона и Геракла, а также святого Георгия, побеждающего дракона. Для того чтобы окончательно подчеркнуть масштабность и мощь, вершина треугольника была увенчана имперским орлом.