Поступай, как велит тебе сердце - Сусанна Тамаро

Не подумай, что мне было легко отречься от себя и развить характер. В глубине моей души что-то непрестанно противилось; одна часть меня желала, чтобы я оставалась самой собой – другая хотела быть любимой и пыталась приспособиться к требованиям мира. Какая тяжкая борьба! Я терпеть не могла свою мать – поверхностного, пустого человека. Мне были отвратительны эти черты, и, тем не менее, против своей воли, я становилась в точности такой же, как она. Вот он, выкуп, который платит почти каждый: ни один ребенок не может жить без любви. И поэтому ты приспосабливаешься, ведешь себя, как тебе велят, даже если ты не согласен, даже если душа твоя против. Сила действия этой пружины не исчезает с возрастом: как только у тебя появляются дети, без твоего ведома и желания она снова движет твоими поступками. Вот и я, когда стала матерью, была совершенно уверена, что поведу себя иначе. Я и повела себя иначе - только отличие было поверхностным, а по сути – все то же. Стараясь не ничего не навязывать твоей матери – в противоположность тому, как на меня давили в детстве, – я всегда предоставляла ей свободу выбора, хотела одобрить любой ее поступок, и потому то и дело повторяла: «Мы разные люди, но именно поэтому должны уважать друг друга».

И тут была ошибка – огромная ошибка. Знаешь какая? Моя неуверенность в себе. Я стала взрослой, но по-прежнему без конца во всем сомневалась. Я не любила себя, не могла относиться к себе с уважением. Благодаря невероятной чуткости, которая присуща всем детям, твоя мать поняла это очень быстро: она ощутила, что я была слабой, хрупкой, что надо мной легко взять верх. Когда я думаю о наших отношениях, мне приходят на ум дерево и растение-паразит. Дерево старше и выше, оно уже прожило в мире немало лет, и корни его уходят глубоко в землю. Однажды на нем поселяется растение, у которого вместо корней отростки с усиками – ими оно цепляется за ствол. Проходит год-два, и растение добирается уже до самой кроны. Дерево теряет листья, а паразит все зеленеет - растет и растет, впивается в дерево, покрывает его целиком, не оставляя ему ни луча солнца, ни капли воды. Тогда дерево засыхает и умирает, и лишь ствол его стоит еще какое-то время, служа опорой повисшему на нем растению.

Пережив смерть твоей матери, долгие годы я не думала о ней. Порой я понимала, что почти забыла ее, и обвиняла себя в черствости. Конечно, мне нужно было думать в первую очередь о тебе, это правда – но дело было не в этом, или не только в этом. Горечь поражения была такой жгучей, что я попросту не могла себе в этом признаться. Лишь в последние несколько лет, когда ты стала отдаляться от меня, искать свой путь, мысли о твоей матери все чаще стали приходить ко мне, преследовать меня. Больше всего я сожалею о том, что мне не хватило духу пойти ей наперекор, сказать хоть раз: «Это безумие, ты совершенно неправа». Я ощущала, что в ее рассуждениях сквозили опаснейшие намерения, которые для ее же блага мне следовало пресечь – но я не вмешивалась. Бездействие было непозволительной роскошью, речь шла о жизни моей дочери - но я не вмешивалась, потому что таков был урок, который преподала мне мать: для того, чтобы тебя любили, нужно сглаживать углы и притворяться тем, кем ты не являешься на самом деле. Илария была по характеру сильнее меня, настойчивей - и я боялась споров, боялась пойти ей наперекор. Если бы я любила ее на самом деле, то рассердилась бы, поступила с ней сурово; мне следовало заставить ее совершить определенные поступки – а каких-то не совершать вовсе. Может, на самом деле, этого она и хотела, может, именно это ей и было нужно.

Кто скажет, почему прописные истины даются нам труднее всего? Если бы я тогда поняла, что важнейшее свойство любви – сила, все сложилось бы совершенно иначе. Но для того, чтобы иметь силу, нужно любить самого себя; а для этого нужно знать себя в полной мере, знать о себе все, видеть даже самые темные уголки своей души – видеть и то, что принять труднее всего. Как научиться этому, когда тебя то и дело захлестывает суета? Узнать и принять себя в полной мере под силу только человеку, наделенному исключительными способностями. Простых смертных вроде меня или моей матери постигает судьба веток или бутылок из пластика. Какой-то человек – или ветер – внезапно забрасывает тебя в реку, тебя подхватывает течение, и благодаря материалу, из которого ты сделан, ты не тонешь и держишься на плаву - уже это представляется тебе победой; и вот, ты начинаешь нестись все быстрей - туда, куда увлекает тебя поток. То и дело ты цепляешься за какой-нибудь корень или валун: вода хлещет твои бока, покуда не поднимется волна и не освободит тебя снова; и ты опять плывешь по течению. Когда вода спокойная, ты держишься на поверхности; в стремнинах погружаешься на дно. Ты не знаешь, куда тебя несет – и не спрашиваешь себя об этом. В самых тихих водах тебе даже удается разглядеть берега, причалы, кустарники у воды, – но толком ничего не видно, различаешь только форму, цвет: тебя несет слишком быстро, и ты не успеваешь разглядеть что-то еще. Потом, со временем, когда большая часть пути уже позади, берега становятся пологими, река разливается шире, и земля исчезает из виду. «Куда меня несет?» - спрашиваешь ты себя… и попадаешь в открытое море.

Большая часть моей жизни прошла именно так. Я не плыла, все больше барахталась: неловко, с трудом, безо всякой радости; моего искусства хватало лишь но то, чтобы удержаться на плаву.

Зачем я пишу тебе все это? К чему вся эта длинная и очень личная исповедь? Наверное, теперь тебе уже надоело читать, ты нетерпеливо и недовольно перелистываешь одну страницу за другой. К чему она клонит, спрашиваешь ты себя, что хочет сказать? И, правда, в своих рассуждениях я часто отвлекаюсь, зачастую отступаю от главного пути и сворачиваю на другие тропинки. Может показаться, что я потерялась – не исключаю, что так оно и есть на самом деле. Но лишь таким образом можно найти то, что ты так стремишься отыскать – самую суть.

Помнишь, как ты училась печь блины? Помнишь, я сказала тебе: когда ты подбрасываешь блинок, нужно думать о чем угодно, только не о том, как он упадет на сковородку. Если будешь думать о том, куда он должен приземлиться, перевернувшись в воздухе, можешь быть уверена: он сложится гармошкой или шлепнется прямо на плиту. Чудно, и все же, это правда: нужно забыть о цели, чтобы достичь того, к чему ты стремишься.

А я покуда стремлюсь на кухню. Мой желудок ноет, и у него есть повод: пока мы плыли с тобой по реке и пекли блины, пришла пора ужинать. Так что теперь я тебя покину, послав тебе сперва еще один ненавистный поцелуй.

29 ноября

Вчерашнее ненастье не обошлось без жертв - я обнаружила это сегодня утром, когда по обыкновению прогуливалась в саду. Как будто мне шепнул что-то на ухо ангел-хранитель: обычно я просто обхожу вокруг дома, но тут мне вздумалось прогуляться до бывшего курятника, в котором нынче хранится навоз. И вот, когда я брела вдоль заборчика, который отделяет нашу землю от владений семейства Вальтер, я заметила на земле что-то темное. Сначала мне показалось, что это шишка – но она шевелилась. Я забыла очки в доме, и потому, только лишь пригнувшись пониже, увидела, что на земле лежит дрозд. Я принялась ловить его, рискуя поломать кости: стоило мне подобраться, он отпрыгивал все дальше. Будь я моложе, без труда изловила бы его, но теперь я слишком неповоротлива. В конце концов, мне пришла в голову гениальная мысль: я сняла с головы платок и набросила на птицу. И так, в платке, принесла ее домой и посадила в старую коробку из-под ботинок, положив внутрь старые тряпочки, и проделав в крышке дырочки, чтобы проходил воздух – одно отверстие сделала побольше, чтобы дрозд мог просунуть в него голову.

Покуда я все это пишу, он тут со мной на столе, я его еще не кормила, потому что он все никак не успокоится. Я чувствую, как он распереживался, и сама начинаю волноваться. Вижу его испуганный взгляд и не знаю, что делать. Если бы сейчас передо мной появилась фея – представь: яркая вспышка, и вот она стоит между плитой и холодильником, – знаешь, о чем я попросила бы ее? Я попросила бы у нее кольцо царя Соломона, то самое волшебное кольцо, надев которое, начинаешь понимать языки всех животных на свете. Тогда я могла бы сказать дрозду: «Не бойся, малыш, я человек, но желаю тебе добра. Я вылечу тебя и накормлю, а когда ты поправишься, отпущу тебя на волю».

Однако, вернемся к нашим разговорам. В прошлый раз мы расстались на кухне, после того как я рассказала тебе бесхитростную притчу о блинах. Наверное, ты рассердилась. Когда мы молоды, мы полагаем, что о важных вещах пристало рассуждать высоким штилем. Незадолго до отъезда ты спрятала под моей подушкой письмо, в котором пыталась объяснить, что именно не дает тебе покоя. Ты сейчас далеко, и я могу сказать тебе: кроме того, что у тебя на душе неспокойно, я больше ничего из того письма не поняла. Ты объясняла слишком расплывчато, неясно. Я человек простой, в мои времена все было иначе: белое называли белым, а черное черным. Я верю, что все трудности можно преодолеть, если открыто проживать каждый день, стараясь видеть мир таким, каков он есть на самом деле - а не таким, каков он, по чьему-либо мнению, должен быть. Если мы избавляемся от хлама, от всего чужого, внешнего, наносного, то уже становимся на верный путь. Мне кажется порой, что от книг, которые ты читаешь, немного толку - они вносят сумятицу в твою душу, подобно каракатицам, которые, удирая, оставляют за собой черное облако.