Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

дадут «положительные результаты».

Зия уже однажды попал впросак с такими обещаниями. Он назначил выборы вскоре после свержения правительства отца в 1977 году. Увидев, что победа ПНП неизбежна, он отменил выборы и арестовал лидеров партии. Какой фокус он выкинет в этот раз?

В сентябре состоялись выборы в местные органы. ПНП одержала на них уверенную победу. Очередь за всеобщими выборами, победа на которых нужна Зие, чтобы обеспечить себе легитимность. Зная, что правила проведения выборов будут «откорректированы» против ПНП, руководство партии собралось в нашем доме на Клифтон, 70, чтобы решить, участвовать в выборах или бойкотировать их. Памятуя наставления отца, я выступаю против бойкота. Какими бы тяжелыми ни были условия, как бы ни жульничал противник, отступать нельзя. А правила, разумеется, подтасованы. Зия изменил их сразу же после того, как ПНП заявила о своем участии в выборах.

«Зарегистрируйтесь как политическая партия, или вас не допустят к выборам», — заявили военные.

Мы отказались. Зарегистрироваться — значит признать законность военного режима.

«Мы выступим как независимые кандидаты», — решаем мы, хотя понимаем, что потеря партийной эмблемы — большой риск в стране с официально признанным уровнем грамотности в 27 процентов, тогда как реальный уровень гораздо ниже, около 8 процентов.

Режим делает следующий ход: «Независимые должны набрать 51 процент голосов» — так гласят новые правила.

«Отлично, — парируем мы, — обеспечим».

Но 15 октября 1979 года, за месяц до намеченной даты выборов, по инициативе некоторых членов руководства ПНП, мы снова совещаемся. Обеденный зал особняка превращен в зал заседаний. Снова на повестке дня вопрос участия в выборах. Мнения расходятся. Некоторые требуют бойкота. Иные из них, насколько мне известно, втихомолку называют меня «крошкой-глупышкой», но это не ослабляет моей решимости и не мешает мне выступить. «Постоянно меняя правила, Зия подорвал к себе доверие, — говорю я. — Мы не должны потерять доверия избирателей. Мы с блеском выиграли местные выборы, и мы победим на всеобщих». Поздней ночью принимается решение — с небольшим перевесом — принять участие в выборах.

Когда Зия на следующий день узнает о нашем решении, его нервы не выдерживают. Он повторяет ход 1977 года, отменяет выборы и снова посылает солдат в наш дом. Ночью меня будит взволнованная прислуга: «Дом окружают солдаты». Я быстро бросаю в ванну все наиболее существенные документы: партийные списки, письма, списки арестованных, поджигаю их. Ни к чему облегчать работу наших гонителей. Через несколько минут солдаты ворвались в дом, и вот нас с матерью уже выводят под дулами винтовок, отправляют в Аль-Муртазу, наше сельское имение в Ларкане. Там мы проведем шесть месяцев.

Я шагаю коридорами Аль-Муртазы. Хотя моя мать уже в девятый, а я в седьмой раз под арестом с момента военного переворота, я все еще не могу привыкнуть к изоляции. Каждый раз, когда меня отрезают от живой жизни, во мне заново вспыхивает гнев. Возможно, играет роль возраст, мне двадцать шесть. Но не думаю, что реагировала бы иначе в любом возрасте. Особенно когда речь идет об Аль-Муртазе.

Аль-Муртаза — сердце нашей семьи. Сюда мы возвращаемся из любого уголка земли, чтобы провести зимний отдых, отпраздновать Эйд в конце священного месяца Рамазана, день рождения отца, чью-нибудь свадьбу, порадоваться по случаю рождения ребенка или разделить скорбь близких по случаю кончины родственника. Много наших родственников живет на землях, которыми семья владеет уже на протяжении столетий. А теперь правящий режим превратил Аль-Муртазу в тюрьму для меня и матери.

Западным средствам массовой информации объявили, что мы «под домашним арестом». Но эта информация неточна. Обычно состоящего под домашним арестом в Пакистане посещают родственники и знакомые, журналисты, он пользуется местным и междугородным телефоном, изредка может даже ненадолго покинуть дом. Аль-Муртаза же превратилась для нас в настоящую тюрьму, в которой действовали тюремные правила. Телефон отключили. Выход за территорию участка запретили. И никому не разрешали нас навещать, лишь изредка Санам.

Дом снаружи участка и на его территории окружен боевиками пограничных сил из военизированных группировок племени патанов, из северо-западной пограничной провинции. Во времена отца посты были установлены, чтобы оградить территорию от проникновения извне, а сейчас целью охраны стала изоляция его вдовы и дочери. Зия хотел, чтобы страна и мир забыли даже это имя — Бхутто.

Газеты страны едва упоминали это имя. С 16 октября, когда Зия отменил вторые выборы и арестовал нас с матерью, он добавил к длинному списку запрещений и ограничений и строгую цензуру. Согласно приказу № 49, редактор, допустивший опубликование материалов, признанных опасными для «суверенитета, целостности и безопасности Пакистана, для морали и общественного порядка», приговаривался к десяти ударам палкой и двадцати пяти годам тюремного заключения строгого режима.

Газету нашей партии «Мусават» с тиражом свыше 100 тысяч экземпляров в одном лишь Лахоре, закрыли, ее печатные станки захватили. Остальным газетам пригрозили в случае неповиновения закрытием или прекращением доступа к подконтрольным правительству типографиям и рекламодателям. Не допускалось также упоминание наших имен в неругательном контексте. Если военный цензор считал материал хоть в какой-то степени «подозрительным», он мог изъять его, и газета выходила с белым пятном. Иногда газеты пестрели пустыми колонками. Журналисты употребляли этот прием, чтобы дать понять читающей публике, что интересный материал изъят военной цензурой.

Сила ПНП заставила Зию ужесточить репрессии. С момента введения военного положения в 1977 году любой, участвующий в политической деятельности, подлежал публичной порке и тюремному заключению. Но лишь 16 октября 1979 года все политические партии были объявлены незаконными. Явная попытка сломить поддержку населения политике моего отца. «Все политические партии в Пакистане со всеми их организациями, группами и фракциями… прекращают свое существование», — говорилось в приказе военного положения № 48 генерала Зии уль-Хака. Любой член политической партии, любой, кто назовет себя таковым даже в частном разговоре, подлежал четырнадцати годам строгого режима с конфискацией имущества и двадцати пяти ударам палкой. С этого момента запрещалось любое упоминание о ПНП в средствах массовой информации, если оно не сопровождалось определением «более не существующая». Мы с матерью стали «более не существующими» лидерами «более не существующей партии в стране исчезнувшей демократии».

Пожелтевшее фото деда на конференции Индийского круглого стола в Лондоне, 1931 год. Фотоснимки ежедневных праздников по случаю дня рождения отца. Много документов истории нашей семьи хранится в Аль-Муртазе, здесь ее корни. Здесь родились отец и три его сестры. Роды принимала акушерка из близлежащей деревни. Дед выстроил специальные помещения для родов на женской половине. Хотя древние постройки не сохранились, дух дома живет уже века.

Вход в дом окаймляют белые и голубые плитки с изображениями мужчин