Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

по крайней мере, Амир вышла замуж. Многие женщины из клана Бхутто на всю жизнь остались одинокими из-за отсутствия под рукой подходящего кузена. Таким образом остались незамужними мои тетушки, дочери деда от первого брака. И мой дедушка, несмотря на сопротивление родственников, допустил внеклановые замужества своих дочерей от второго брака. Конечно же, выходили они замуж не по любви, брак оставался серьезным деловым мероприятием. Но уже в следующем поколении моя сестра Санам первой из женщин Бхутто сама выбрала себе мужа. Против моих ожиданий я последовала тропою предков, позволила родителям выбрать для меня спутника жизни.

И все же дед мой слыл среди родственников закоренелым прогрессистом. Он дал своим детям образование, даже дочерей послал в школу, чем возмутил всех землевладельцев округи. Многие из них не желали обучать даже сыновей. «У моих сыновей есть земля, они обеспечены гарантированным доходом, им не придется гнуть спину ни на кого другого. Мои дочери унаследуют землю, о них позаботятся мужья и братья. К чему же нам это дурацкое образование?» Так рассуждали феодалы.

Дед рассуждал иначе. Он видел практические преимущества образования, видел, как выдвигались образованные индусы и городские мусульмане в Бомбее, где он служил в правительстве в годы британского владычества. Обучая своих детей, сэр Шах Наваз служил примером другим землевладельцам провинции, способствовал прогрессу Пакистана после отделения от Индии в 1947 году и обретения независимости. Не обращая внимания на презрительное фырканье соседей, он послал своего сына, моего отца, для обучения за границу. Мой отец своего отца не подвел. Он с отличием окончил Калифорнийский университет в Беркли, затем переехал в Оксфорд, изучал право в колледже Крайст-Черч и в знаменитой школе барристеров Линкольнз-Инн. В Пакистан он вернулся всесторонне подготовленным юристом.

Мать моя происхождения совершенно иного, родители ее принадлежали к городской промышленной олигархии, взгляды которой отличались куда большим космополитизмом, чем замшелые воззрения землевладельцев. В то время как женщины Бхутто жили в пурда, почти не покидая своих четырех стен, не выходя за ворота дворового участка, иначе как наглухо закутавшись в душную черную бурка, мать моя и ее сестры раскатывали по Карачи на собственных автомобилях, не закрывая лица и распустив по ветру волосы. Дочери иранского предпринимателя, они посещали колледж, а после провозглашения независимости Пакистана некоторое время служили в военизированных женских отрядах Национальной гвардии. Такой образ жизни для женщин Бхутто оставался совершенно немыслимым.

После свадьбы с отцом в 1951 году мать сначала жила в пурда с женщинами Бхутто, покидая дом лишь раз в неделю, чтобы навестить семью родителей. Но старый образ жизни надоел всем. Когда бабушке надо было куда-то выехать из нашего дома в Карачи и под рукой не оказывалось шофера, она просила мою мать сесть за руль. Потом семья переехала в Аль-Муртазу, и отец вопреки обычаю поселился с матерью на женской половине. А когда построили дом на Клифтон, 70, для женщин уже не предусматривали специальных помещений, изолированных от остальной части здания. Дед, правда, купил дом напротив, чтобы встречаться с посетителями мужского пола. Тон в пакистанском обществе все больше задавало более просвещенное поколение.

В мусульманском обществе с господствующим положением мужчин мальчикам в семье всегда отводится первое место. Они не только чаще получают образование, но и пищу им положено в экстренных ситуациях получать в первую очередь, пока мать и сестры дожидаются своей очереди. В нашей семье, однако, дискриминации не наблюдалось. Наоборот, я чаще оказывалась объектом предпочтительного внимания. Старшая из четверых детей, я родилась в Карачи 21 июня 1953 года. Очевидно, по нежно-розовому цвету младенческой кожи меня сразу после рождения окрестили Пинки. Через год родился брат Мир Муртаза, затем в 1957 году появилась на свет сестра Санам, и брат Шах Наваз в 1958-м. Как перворожденная я сразу заняла в семье обособленное место, иногда даже ощущала свое одиночество.

Мне было лишь четыре года, а отцу двадцать восемь, когда президент Искандер Мирза впервые послал его в Организацию Объединенных Наций. Затем отец занимал посты министра торговли при президенте Айюб Хане, а также министра энергетики, иностранных дел и главы пакистанской делегации при ООН. В течение семи лет я встречалась с ним и с матерью лишь эпизодически.

Чаще я видела отца на фото в газетах, чем лично. Он защищал интересы Пакистана и других стран третьего мира в ООН, в 1960 году вел переговоры с Советским Союзом о финансовой и технической поддержке, в 1963-м вернулся из запретного Пекина с договором, урегулировавшим пограничные конфликты и вернувшим Пакистану 750 квадратных миль спорных территорий. Мать обычно сопровождала его в разъездах, оставляя детей дома на руках прислуги — и под мою ответственность. «Присматривай за детьми, ты ведь старшая», — говорили мне родители.

Мне было около восьми лет, когда родители официально поручили мне «ведение хозяйства». Мать выдала мне деньги на расходы, я держала их под подушкой. В школе я как раз боролась с арифметикой, а дома каждый вечер влезала на кухонную табуретку и делала вид, что что-то понимаю в счетах, предъявляемых мне нашим верным домоправителем Бабу. Не помню, сходились ли мои вычисления, но суммы, о которых шла речь, разумеется, не превышали моих вычислительных возможностей: с десяток рупий, около двух долларов за продукты для всех, живущих в доме.

Образованию в нашей семье всегда уделялось первостепенное внимание. Как в свое время его отец, наш отец стремился превратить нас в эталонных молодых людей нового поколения прогрессивных образованных пакистанцев. В три года меня послали в детский сад леди Дженнингс, в пять — в одну из лучших школ Карачи при монастыре Иисуса и Марии. Здесь обучение велось на английском, которым мы дома пользовались чаще, чем родными языками отца (синдхи), матери (фарси) и общенациональным языком Пакистана урду. И хотя монахини-ирландки, преподававшие в школе, заставляли нас поклоняться богам, которых звали «Дисциплина», «Вежливость», «Усердие», «Работа», они не соблазняли нас перейти в христианство. Школа приносила миссионерам слишком хороший доход, чтобы идти на риск отпугнуть немногочисленных богатых родителей, достаточно дальновидных, чтобы дать детям достойное образование.

— Я требую от вас только одного: учитесь как следует, — не уставал повторять отец.

Когда мы подросли, он нанимал для нас репетиторов, натаскивавших нас после школы по математике и английскому. Регулярно звонил в школу отовсюду, из любого уголка земного шара. К счастью, учеба давалась мне легко, что соответствовало его планам сделать меня первой девушкой клана Бхутто, отправившейся на обучение за границу.

— Вы упакуете чемоданы, и я провожу вас в аэропорт, — такие речи я от него слышала, сколько себя