Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

прекрасен, и я хочу покинуть его чистым.

Полчаса. Полчаса, чтобы попрощаться с человеком, которого я всю свою жизнь любила больше всех на свете. Грудь сжимают тиски. Я не должна плакать. Не должна сломиться и усугубить душевные муки отца.

Он сидит на брошенном на пол матрасе, стол и стул из камеры убраны.

— Возьми, — он передал мне книги и журналы, которые я приносила ему. — Не хочу, чтобы они рылись в моих вещах.

Отдал мне и сигары, принесенные юристами.

— Одну оставлю на вечер, — сказал отец. Он также оставил флакон одеколона «Шалимар». Хотел отдать мне соскальзывавший с пальца перстень, но мать убедила не делать этого сейчас.

— Ладно, пока оставлю, но потом пусть отойдет Беназир.

— Я смогла отправить записку, — прошептала я ему, не обращая особенного внимания на настороженно прислушивавшегося начальника тюрьмы. Рассказала о своих уловках.

— Молодец, прирожденный политик, — расшифровываю я выражение отцовского лица.

Освещение в камере тусклое, видно плохо, детали расплываются. В предыдущие свидания нас впускали в камеру, в этот раз жмемся к дверной решетке, шепчемся.

— Моя любовь и наилучшие пожелания остальным детям, — говорит он матери. — Скажите Миру, Санни и Шаху, что я старался быть им хорошим отцом и хотел бы с ними попрощаться.

Мама кивает, но сказать что-либо не в силах.

— Вы обе много страдали. Но теперь, раз уж они меня убьют этой ночью, я хочу, чтобы вы жили свободно. Уезжай те из Пакистана, пока не действует конституция и не отменили военное положение. Поезжайте в Европу, если хотите жить в мире и покое, начните новую жизнь. Я вам даю раз решение. Уезжайте.

Наши сердца разрываются.

— Нет, нет, — отказ матери звучит эмоционально. — Ни за что. Пусть генералы не думают, что победили. Зия назначил выборы, хотя вряд ли отважится их провести. Если мы уедем, что будет с твой партией, с партией, которую ты создал?

— А ты что скажешь, Пинки?

— Никуда не поеду. Он улыбается:

— Приятно слышать. Не представляешь, как я тебя люблю, как я тебя всегда любил. Ты мое сокровище.

— Время вышло, — вмешивается начальник тюрьмы. Я вцепилась в решетку.

— Откройте, прошу вас, — обращаюсь я к нему. — Я хо чу попрощаться с отцом.

Он отказывает.

— Пожалуйста, — прошу я. — Мой отец — избранный премьер-министр Пакистана. Я его дочь. Это наше послед нее свидание. Я хочу прикоснуться к нему.

Он отказывает.

Я пытаюсь дотянуться до отца сквозь решетку. Он так исхудал. Малярия, дизентерия, истощение… Но он держится прямо, пожимает мне руку.

— Сегодня ночью стану свободным. — Улыбка освещает его лицо. — Вернусь к матери, к отцу. Вернусь в землю пред ков в Ларкану, стану ее почвой, ее воздухом. И песни обо мне споют. Я стану частью ее истории. Только вот жарко в Ларкане.

— Я создам там тень, — умудряюсь выдавить я. Начальник тюрьмы недовольно ерзает.

— До свидания, папа! — восклицаю я.

Мама прикасается к нему сквозь решетку. Мы удаляемся по пыльному двору. Хочу обернуться, но не могу. Боюсь, не смогу себя контролировать.

— До встречи! — слышу его голос.

Ноги каким-то образом действуют, хотя я их не ощущаю. Я как будто окаменела, хотя и умудряюсь передвигаться. Нас ведут обратно через тюремный двор. Во дворе установлены армейские палатки. Чувствую свою голову. Я должна держать ее высоко поднятой. На меня смотрят. Перед закрытыми воротами поджидает тот же армейский джип. Чтобы люди снаружи нас не видели. С трудом вволакиваю отяжелевшее тело в автомобиль. Джип с ходу развивает значительную скорость, выскакивает за ворота. Толпа подается к нам, но ее теснят полицейские. Замечаю в толпе Ясмин с передачей для отца.

— Ясмин! Они убьют его сегодня! — пытаюсь я крик нуть в окно. Услышала она меня? Сама себя я не слышала. Да и издала ли я хоть звук?

Пять часов. Шесть. Каждый мой вдох напоминает о последнем дыхании отца.

— Господи, сотвори чудо! — молимся мы вместе с ма мой. — Пусть что-то произойдет.

Напряжение сказывается даже на моей кошечке Чан-Чан, которую я тайком захватила с собой в место нашей изоляции. Она бросила своих котят. Мы нигде не смогли их обнаружить.

Не перестаем надеяться. Верховный суд единогласно принял рекомендацию заменить смертный приговор отцу на пожизненное заключение. Более того, по пакистанскому закону дата казни должна быть объявлена не менее чем за неделю до приведения приговора в исполнение. Объявления не было.

Лидеры ПНП сообщили нам, что Зия обещал Саудовской Аравии, Эмиратам и другим отменить смертный приговор. Но биография генерала Зии полна лжи и нарушенных обещаний. С учетом наших опасений министр иностранных дел Саудовской Аравии и премьер-министр Ливии обещали прилететь в случае объявления даты казни. Слышали ли они сообщение Би-би-си? Успеет ли кто-то прилететь?

В Исламабаде гостит китайская делегация. Мой отец многое сделал для развития дружбы с Китаем. Заступятся ли за отца китайцы?

Мы с матерью сидим в раскаленной Сихале, молчим. Зия дал знать, что рассмотрит просьбу о помиловании только от отца или от нас, ближайших его родственников. Отец запретил нам это.

Как проходят такие моменты, когда идет отсчет последних часов жизни? Мы просто сидим неподвижно, иногда плачем. Обессилев, валимся на койки. Они погубят его, погубят… Как одиноко ему сейчас в тюремной камере! Он не оставил ни одной книги. Только единственную сигару. Глотка моя как будто склеилась, хочется прорвать ее криком, но под окном болтают и смеются охранники, я не хочу, чтобы они радовались моему горю.

— Я не могу больше, мама, не могу, — вырвалось у меня в полвторого. Она дала мне валиум:

— Попытайся заснуть.

А через полчаса я вскочила в постели, почувствовав своим горлом петлю, стянувшую шею отца.

Небо над землями нашей семьи в Ларкане плакало льдом в эту ночь. Град бил поля. Людей, живущих возле нашего семейного кладбища в древнем поселении Бхутто Гархи-Худа-Бахш разбудила колонна военных грузовиков. В то время как мы с матерью страдали в своей тюрьме, тело отца тайно доставили в Гархи. Прибывшие до этого порученцы генералов обратились к Назар-Мохаммеду, который управляет нашими землями, как это делали его отец и дед.

Рассказывает Назар-Мохаммед.

4 апреля ночью я спал в своем доме. Проснулся около трех часов ночи от шума моторов и заметил возле деревни огни колонны военных грузовиков, машин пятьдесят или шестьдесят. Сначала подумал, что они снова репетируют на случай событий после казни господина Бхутто, как они уже делали два дня назад. Тогда они сказали, что это, мол, обычные маневры. Народ тогда очень испугался, особенно когда полиция принялась осматривать кладбище Бхутто. Полиция вызвала меня из дома,