Следуя за Мухаммадом. Переосмысливая ислам в современном мире - Карл В. Эрнст

В то же время нельзя отрицать, что весомые голоса, раздававшиеся из самого мусульманского мира, громко провозглашали вечную оппозицию между исламом и Западом. Что стоит за этими тезисами, и почему им не стоит выказывать доверия? Мое допущение, которое я делаю в этой книге, заключается в том, что любое утверждение касательно религии должно быть проанализировано критически на предмет его политической подоплеки. Религия не есть царство [неоспоримых] фактов, это – то поле, где каждое утверждение должно обсуждаться, а все заявления – ставиться под вопрос. Религиозный язык в публичной сфере используется не для передачи информации, а для утверждения авторитета и законности путем декларации и речевого воздействия. Надо понимать, что европоцентричные предрассудки против ислама использовались для исторического оправдания колониализма. Точно так же использование исламского религиозного языка против Запада есть не что иное, как идеологический ответ, направленный против колониализма, который невольно оппонирует ему теми же методами.

Религиозный язык, используемый для воздействия на массы, по своей сути риторичен. Лихие религиозные лозунги, возвещающие о тотальном противостоянии, не должны приниматься за чистую монету, особенно учитывая, что они немедленно влекут за собой определенные политические последствия. Анализируя подобную риторику, всегда стоит задать типичный адвокатский вопрос: кому это выгодно (cuibono)? Утверждения, которые приписывают актуальные политические разногласия фундаментальным религиозным позициям, имплицитно содержат в себе посылку о невозможности переговоров, поскольку религиозные позиции вечны и не привязаны к текущим событиям. Это удобно для приверженцев крайних взглядов, жаждущих ожесточенной борьбы. С одной стороны, радикальные движения, находящиеся в оппозиции к государству, могут описывать свою борьбу как религиозную войну, на которую их благословил Бог. Даже если их мало, с помощью таких заявлений они могут оправдать любые действия, даже насильственные, поскольку их борьба ведется за истину и против зла. С другой стороны, для властей, желающих искоренить инакомыслие, удобно навесить на своих оппонентов ярлык религиозных фанатиков; это освобождает правительство от обязательств предоставить им право на законное выражение своего недовольства, раз уж речь идет о неадекватных фанатиках, полностью лишенных разума… Те, кто увязывает конфликт с религией, будь то оппозиционеры или власти, не говорят от лица масс религиозных людей, и они противоречат самой истории религии[25]. Но такова сила масс-медиа, что распространяют эти грозные лозунги противостоящих друг другу религиозных групп во все уголки земли, и эффект от этого вполне ощутим и убедителен.

Исторически возникли причины, по которым ислам стал орудием политической оппозиции. На протяжении веков колониального господства многие ближневосточные страны с энтузиазмом заимствовали европейские доктрины: Филиппины под испанским правлением приняли католицизм, Корея – протестантское христианство, Китай – марксизм, Япония – доктрину прогресса и модернизации. В XIX веке для Индии оплотом сопротивления этому стала индуистская традиция, находящаяся под огнем критики со стороны британской колониальной администрации и христианских миссионеров. Ненасильственный национализм Махатмы Ганди, хоть он и уходил корнями в индуистскую доктрину, воспринял идею религиозного плюрализма и светского государственного устройства Индии. Только в последние годы в Индии возник феномен религиозного фундаментализма, который, в свою очередь, стал невольным ответом на мусульманский фундаментализм, равно как и на деятельность христианских миссионеров. Но, хотя буддизм был силен в условиях контекста конкретной национальной культуры, например, в Шри-Ланке и на Тибете, его сложно было адаптировать под нужды массовых политических движений. Вне контекста исламской традиции бесполезно искать иной автохтонный символический источник идеологии, который мог бы напоить идеологию сопротивления в Азии или Африке.

В некотором роде слово «ислам» приобрело особую важность в результате молниеносного взлета религиозной мысли, начиная с первой половины XIX века. До этого на шкале традиционной теологии арабский термин «ислам» обладал второстепенной значимостью. Означая «подчинение [Богу]», понятие «ислам» успешно отображало тот минимум действий, которые вменялись в обязанность [мусульманскому] сообществу (в общем и целом, это исповедание веры[26], молитва, пост в месяц Рамадан, выплата милостыни[27] и совершение паломничества [хаджа] в Мекку). Куда более важную роль для религиозной идентичности играло понятие «вера» (Иман), означающее веру в Бога и во все, что было ниспослано через пророков (мир им), и все дебаты между теологами разворачивались вокруг того, как определить истинно верующего (му'мин). Однако термин «муслим» («мусульманин»), обозначающий «того, кто подчинился (Богу)», всегда обладал корпоративным и социальным смыслом, указывая на принадлежность к религиозной общине. Термин «ислам», тем самым, на практике стал связанным с политикой – как для находящихся вне исламской общины, так и для тех, кто принадлежит к ней и хочет отграничить своих от чужих.

Исторически для обозначения религии последователей Пророка Мухаммада[28] европейцы использовали термин «магометанство» – хотя сами мусульмане считают это название неприемлемым. Понятие «ислам» вошло в европейские языки в начале XIX века благодаря таким востоковедам, как Эдвард Лейн, служа явной аналогией с современной христианской концепцией религии; в этом смысле «ислам» был новоизобретенным европейским термином – таким же, как «индуизм» и «буддизм»[29]. Начало использования термина «ислам» немусульманскими учеными совпадает с ростом частоты его употребления в рамках религиозного дискурса теми, кого мы сегодня называем мусульманами. Тем самым, термин «ислам» вышел на первый план в реформистских и протофундаменталистских кругах примерно в то же время, когда он стал популярен у европейских востоковедов. Поэтому в каком-то смысле концепция ислама как учения, противостоящего Западу, в значительной мере является продуктом европейского колониализма и ответом мусульман на европейский экспансионизм. Несмотря на апелляцию к средневековой истории, в действительности именно за последние два столетия сложились условия, в которых стали возможны сегодняшние дебаты по поводу ислама. Понимание логики того процесса, который сегодня привел к использованию языка конфронтации, является важной задачей в деле осознания того, в каком именно мире все мы сегодня живем.

Антиисламские настроения: от Средних веков до нашего времени

Можно без тени сомнения утверждать, что ни одна религия не обладает таким негативным имиджем в глазах Запада, как ислам. Хотя бессмысленно ввязываться в спор между религиозными стереотипами, можно с уверенностью сказать, что Ганди со своей апологией ненасилия создал позитивный образ индуизма. Аналогичным образом, Далай Лама упоительно положителен и способствует широкому признанию буддизма. Конечно же, в предыдущем веке Европа и Америка совершили драматический поворот лицом к иудаизму. Хотя антисемитизм был обычным и даже модным явлением в XIX веке, холокост и создание государства Израиль изменили ситуацию. В то время, как антисемитизм все еще актуален для конкретных групп ненавистников еврейства, есть множество защитников иудаизма, постоянно находящихся в режиме готовности оппонировать им. Христианство, конечно же, остается основной религией большинства европейцев и американцев, и потому ему не угрожает никакая реальная опасность. Среди самых крупных религиозных групп лишь последователи ислама остаются жертвами того негативного имиджа, который ему придали СМИ. Как так получилось, что медиа создали мусульманам столь дурную славу, и имеет ли это отношение к реальному прошлому и настоящему мусульман?

Проблема антимусульманских стереотипов принимает особенно угрожающие масштабы сегодня, если принять во внимание их огромное количество. Больше нет авторитетных уважаемых людей, которые [в западном социуме] защищали бы антисемитизм, ибо в [западном] обществе существует консенсус, согласно которому оскорбления в адрес евреев и негативные стереотипы в их отношении неверны и морально неприемлемы, касается ли это умонастроений или поведения. В то же время обычно среди образованных людей по умолчанию принято считать, что ислам – это религия, которая по определению предполагает угнетение женщин и поощряет насилие. Интересно сопоставить два этих примера с точки зрения статистических цифр. Согласно наиболее распространенному мнению, во всем мире насчитывается около 17 млн евреев – то есть их меньше, чем сикхов. Понятное дело, было бы смешно полагать, будто такое огромное количество людей – все до единого – обладают теми качествами, которые приписывают им стереотипы. Однако количество мусульман в мире – более одного миллиарда. И было бы еще большим заблуждением мазать их всех одной краской. Мусульмане составляют большинство населения более пятидесяти государств, граждане которых очень сильно отличаются друг от друга с точки зрения языка, этнического состава, природных ресурсов, уровня технологического развития, и, кроме того, они представляют собой весомые меньшинства во многих других странах. Так почему же немусульмане, не моргнув глазом, с легкостью предполагают, что все мусульмане ведут себя одинаково, вне зависимости от тех условий, в которых они живут? Мыслимо ли, что мусульмане идентичны без скидок на место и время?