Пятый угол - Леонид Мендельсон

И был этот вечер, торжественный ужин, и я по рангу в конце стола, а во главе — господин Розенблюм с семьей. Очень волновался, делал что-то такое, что вызывало повышенное внимание со стороны соседей, и вздохнул с облегчением, когда гостей пригласили в кабинет на кофе, сигареты и напитки. Я прижался к стене, не зная, что делать дальше. Ко мне подошла одна из дочерей хозяина, Фаина. Я слышал о ней, но ранее не встречал. На вид ей было не более семнадцати лет, рост ниже среднего, глаза голубые, миндалевидные, волосы убраны по тогдашней моде, что совершенно не шло ее детскому лицу. «Давид, можно я предложу вам что-нибудь спиртное или сладкое?» — без всякой застенчивости предложила Фаина. «Спиртное», — не задумываясь попросил я, хотя до этого пил только вино по праздникам у Самуила. Но не мог же я согласиться перед девушкой на сладкое! От первого глотка коньяка перехватило дыхание и слезы застлали глаза — и смех, и грех. Точнее, смеялась только Фаина, но не обидно, а скорее по-ребячески. Остаток вечера мы провели вместе, и постепенно я перестал чувствовать разницу в наших возрастах. Что тебе сказать дальше, Наум. Праздник был красивый, но быстро закончился. А потом? Светлая память умнице Самуилу — все предвидел абсолютно точно! Я уж не говорю о косых взглядах и мелких подлостях некоторых «обиженных» сотрудников. Буквально через день-два я был вызван в кабинет хозяина, где меня поздравили с повышением в должности и, конечно, увеличением обязанностей. И началось! Я работал день и ночь, старался успеть во всех делах, но неизменно получал замечания от своего непосредственного начальника — высокого, стройного и рыжего немца по фамилии Шварц, обладателя громогласного голоса. Его едкие замечания и выговоры были слышны во всех углах нашей конторы и вызывали довольные улыбки некоторых клерков. Однажды, когда рабочий день уже закончился, и я один сидел, чтобы успеть выполнить задание, в комнату вошел этот человек и начал отчитывать меня, причем — совершенно несправедливо. Нервы мои больше не выдержали; честно говоря, я не совсем помню, что именно кричал. Кажется, даже угрожал ему физической расправой. Потом хлопнул дверью и ушел. На другой день я не вышел на работу, бесцельно бродил по городу, не знал, куда себя деть и что предпринять. Очевидно, прошагал много километров, потому что почувствовал сильный голод; взяв какую-то еду, сел за столик в тени дерева. Мысли мои постоянно возвращались к вопросу: что делать дальше? Вдруг я услышал: «Давид, хотите коньяку?» — и знакомый смех. Фаина села за мой столик и попросила принести холодного сока. Настроение мое сразу изменилось, и я забыл о своей проблеме. Мы провели вместе несколько часов, ходили, разговаривали, сидели, снова ходили. Мне было хорошо, да и Фаине не хотелось расставаться. В конце концов мы договорились о следующей встрече. Ты знаешь Наум, я почувствовал прилив сил и уверенность. По пути домой зашел на почту и написал письмо на имя господина Розенблюма: в соответствующей вежливо-протокольной форме- я уже научился этому- сообщил, что не справляюсь со своими обязанностями и не считаю возможным продолжать службу в его фирме. На другое утро, пораньше, я отправился на поиски работы. Шел не наугад, поскольку у меня уже были связи, налаженные как во время работы у Самуила, так и в последний год. К концу дня я уже имел несколько предложений, не совсем блестящих, но достаточных для безбедного существования молодого, не обремененного семьей человека. У себя дома, в почтовом ящике, меня ждало письмо из конторы с просьбой явиться к хозяину. Я не ручаюсь за дословность разговора в его кабинете, но смысл передам точно. «Что ты там выдумал, Давид? Что за фокусы?» — «Я изложил свою просьбу и причину в заявлении». — «Не морочь голову и иди работать». В этом был весь Розенблюм — резкий, порой грубый и бесцеремонный. Но у меня уже было время обдумать ситуацию; если я вернусь на работу на таком условии, в отношениях со Шварцем ничего не изменится. Кроме того, у меня уже были пути отступления, и это придавало уверенности. «Я вернусь на работу только при условии, что господин Шварц извинится передо мной в присутствии сотрудников и в дальнейшем изменит свое поведение». — «Ну, ты и типчик! Что ты возомнил о себе?!» — «Я критически оцениваю мои способности в качестве сотрудника вашей фирмы, но ни в коем случае не позволю унижать себя». Мне показалось, что начальник хотел высказать еще что-то резкое, но сдержался. «Иди и работай. Пожалуйста». По его «пожалуйста», по тону я почувствовал, что надо идти на рабочее место без слов. В комнате меня встретили молчанием — ни радостных возгласов, ни улыбок или усмешек — нейтралитет до выяснения обстановки. Работать я, естественно, не мог, ожидая развития событий. К концу дня Шварц подошел к моему столу и витиевато извинился: дескать, я неправильно понимаю его искреннее желание помочь мне и научить всем премудростям нашей профессии. И, если иногда он бывал резок, то только для моей же пользы. Даже такая дипломатичная тирада далась ему нелегко: красный и потный стоял он посреди комнаты, вытирая платком лицо и ладони. Это была моя маленькая победа, прежде всего над собой. И еще я решил, что тезис о непротивлении злу не для меня.

Обстановка на работе, безусловно, стала спокойнее; замечания были, но чисто деловые и по существу. Зато в личном плане развивался бурный роман: мы встречались с Фаиной при малейшей возможности, гуляли, старались уединиться. Постепенно наша связь перестала быть секретом для окружающих, и реакция не замедлила заявить о себе: кто-то по- дружески подшучивал, а другие — недвусмысленно намекали на мой карьеризм.

Фаина стала приходить на свидания какая-то грустная, пыталась уйти от ответов на мои вопросы, но однажды сказала: «Родители недовольны нашими встречами. Они считают, что я еще слишком молода, да и свидания могут зайти слишком далеко.» Думаю, что она еще пожалела меня и не сказала, что, по их мнению, я ей не пара. «Ну, и что ты думаешь? Что будем делать?» — «Мне очень тяжело: я люблю тебя и люблю родителей». Мы продолжали встречаться, но беспечная радость свиданий поблекла. Ситуацию, с присущей ему решительностью, разрядил отец Фаины. В один из вечеров я был приглашен в ее дом, где в кабинете, один-на-один, мне предстояло выслушать «приговор». Направляясь на эту встречу, я, конечно, пытался представить себе возможные сценарии, но то, что предложил мне отец Фаины, оказалось полной неожиданностью. После недолгого вступления, безжалостно констатирующего все отрицательные последствия наших взаимоотношений, он высказал свое решение. «Только не перебивай меня и не показывай свое самолюбие, которое уже имел «счастье» лицезреть. Во-первых, ты должен уехать из Буэнос-Айреса, что даст возможность проверить ваши с Фаиной чувства и предотвратить нежелательные последствия свиданий.» Я еще не совсем забыл русский язык. — Давид перешел на свой диалект, который считал русским языком, и продолжил свой рассказ. «Во-вторых, по требованию дочери, с чем я вынужден согласиться, вы перед отъездом обвенчаетесь.» Он даже не спросил о моем согласии! «В-третьих, ты уедешь в Англию, в Оксфорд, где начнешь учиться на адвоката. Я буду оплачивать учебу, но ни пенса больше. Не думай, что я занимаюсь благотворительностью: мы заключим договор, согласно которому после получения диплома будешь выплачивать ежегодно десять процентов от прибыли до момента, пока полностью не рассчитаешься за мою помощь. В-четвертых, ты должен понять, что от такого расклада выигрываем мы все: ты получаешь невесту и в перспективе жену и будешь учиться в одном из лучших в мире колледжей на степень адвоката. Она же перестанет быть предметом сплетен и сможет спокойно жить и учиться. У нас с женой перестанет болеть голова, и мы получим уверенность в благополучном развитии событий. Отказываясь от моего решения и оставаясь здесь, ты обрекаешь себя на карьеру мелкого клерка на многие годы. Без надежды на Фаину. И, наконец, принимая во внимание, что у тебя есть голова, самолюбие и целеустремленность, ты станешь адвокатом и вернешь все мои деньги. Ну, а если я ошибаюсь и ты не пойдешь по этому пути до конца, мои деньги станут платой за благополучие дочери». Вышел я из его кабинета как после хороших побоев: железная логика повязала цепями с ног до головы, не оставив никакой свободы, кроме как следовать по определенному им пути. Моя любимая Фаина стояла у двери, прижав руки к груди. «Ты еще хочешь взять меня в невесты? — прошептала она. — Что ты решил?..» — «Я еще ничего не решил, голова идет кругом! Похоже, что меня послали в нокдаун. Единственное, в чем я абсолютно уверен — ты будешь моей женой». Судьба моя опять должна была дать новый виток, причем вновь не по моей воле. Но что я мог предпринять? Мне нужен был совет близкого и преданного человека. Конечно, через час я уже сидел у постели моего Самуила. Выглядел тот очень плохо: бледный, сильно похудевший, тяжело и прерывисто дышал. Выслушал меня Самуил внимательно, ни разу не прервав вопросом. Рассказ и мои эмоции никак не отразились на его лице, а к концу тирады, видимо устав, он закрыл глаза. Ждал я ответа несколько минут и даже подумал, что больной уснул и нужно потихоньку уходить. «Извини, дорогой, — наконец отреагировал Самуил, — туго я стал соображать. Ты хочешь знать мое мнение?» — «Да, конечно». — «Прежде всего, я хочу, чтобы мы говорили как мужчины, как два человека, способные подняться над собственными ощущениями, пусть даже не очень приятными. Я вижу две позиции, негативные для тебя — одна большая, а другая маленькая. Первая: ты любишь Фаину и не хочешь расставаться с ней, вторая — ты оказался шахматной фигурой, точнее — пешкой, которую передвигают по доске помимо твоей воли. Но только согласись, что передвигает ее рука умного и опытного шахматиста. Теперь давай абстрагируемся от эмоций и трезво посмотрим на предложения господина Розенблюма. Что же он предлагает тебе? Учебу в престижном колледже с перспективой стать адвокатом — а это немалые деньги, и невесту, которую ты любишь. Что просит взамен? Доказать, что ты ее действительно любишь и потрудиться, чтобы стать уважаемым человеком и опорой будущей семьи». Никто кроме Самуила не мог все так разложить по полочкам. Еще немного подумав, он все же дал мне совет: «Поставь условие, что ты не хочешь ждать свадьбы до конца учебы. Год-два, и не более». Постепенно, как под гипнозом, спадало мое напряжение, проблема упрощалась, и я уже не чувствовал себя таким одиноким.