Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В"Руфи"А. Блоку посвящены, на наш взгляд, такие стихи:"Жених, опьяненный восторгом и хмелем, / Слепец, покоренный звенящим метелям"(85), – связь с Блоком очевидна, если вспомнить его"Снежную маску", в которой"метель"тождественна охватывающей поэта страсти[36]. Блока, мы полагаем, поэтесса имеет в виду и в таких строчках:"О Царстве пророчить мне больно / Тому, кто любимее мужа, / Кто спутник, и брат, и жених. / Напрасно твержу я: довольно, – / Все та же звенящая стужа, / И так же все голос мой тих"(84). Удивительно, но в"Руфи""Женихом"именуется и Христос (70, 80, 88), что соответствует христианской традиции (Ср. Мф. 9, 15; 21), но помимо этого говорится о другом женихе, который"любимее мужа", и которому она пытается говорить о Царствии. Понятно, что речь идет об А. Блоке, ему она писала в 1916 г.:"Любовь Лизы не ищет царств? Любовь Лизы их создает, и создает реальные царства, даже если вся земля разделена на куски и нет на ней места новому царству". И далее:"Я не знаю, кто вы мне: сын ли мой, или жених, или все, что я вижу и слышу, и ощущаю. Вы – это то, что исчерпывает меня, будто земля новая, невидимая, исчерпывающая нашу землю"(643). Отношения Е. Ю. Кузьминой–Караваевой к А. Блоку, как мы видим, были"религиозными", женихом, наряду со Христом, он тоже называется не случайно. Здесь влияние на поэтессу вполне могло оказать учение о любви Вл. Соловьева, согласно которому любящая должна любить в возлюбленном Христа, возвышать его до образа Христова[37]. Блок, как известно, был последователем Вл. Соловьева. Кузьмина–Караваева, в свою очередь, оказалась в атмосфере"культа Соловьева"в семье первого мужа (622), поэтому неудивительно, что в своих"мессианских"чаяниях Кузьмина–Караваева наряду с пророчествами об установлении царствия Божьего на земле (после Суда), говорила о"царстве"применительно к Блоку. Во всяком случае, нет сомнений, что она хотела, чтобы Блок вместе с ней стал"вестником"грядущего царства:"Если Вы позовете, за Вами пойдут многие"(632). К нему первому она приходила со своей вестью, которую он не принял:"Я знаю, – живущий к закату / Не слышит священную весть"(85).
В конечном счете, Кузьминой–Караваевой пришлось признать, что А. Блок – лишь вестник гибели прошлого царства. Она приняла на себя роль вестницы преображенья, а на долю А. Блока пришлось быть"вестником гибели". Оба"вестника"связаны для поэтессы единой судьбой, хотя пути их расходятся:
Да не вменится темный грех
Тому, кто испытал соблазны.
Влекомы мы дорогой разной,
Но оба мимо тех же вех.
И над тобой ли плакать мне,
Поверившей в твой светлый жребий?
Смотри: на этом мутном небе
Всплывает солнце в вышине. (107)
Кузьмина–Караваева смиряется с невозможностью сочетать их пути и переводит свой взгляд с Блока на Бога, которого и молит о прощении грехов дорогого ей человека, грехи которого, с ее точки зрения, связаны с самим фактом того, что старый мир гибнет, и Блок, разделяя эту гибель, возвещает о ней:"Перед гибелью, перед смертью, Россия сосредоточила на вас все свои самые страшные лучи, – и вы за нее, во имя ее, как бы образом ее сгораете…. Ничем помочь вам нельзя"(632). Мысль о сосредоточении на художнике боли его Родины была взята из утверждения самого Блока:"Россия… больна и безумна, и мы, ее мысли и чувства, вместе с нею"[38].
"Блоковская"тема разрабатывается у Кузьминой–Караваевой и в поэме"Мельмот–Скиталец". Этой поэме, недописанной, сохранившейся в списке 1917 г., было посвящено исследование ее публикаторов и комментаторов А. В. Лаврова и А. Н. Шустова[39]. Поэма написана по мотивам одной из глав готического романа Ч. Р. Метьюрина"Мельмот Скиталец"(1820). Согласно поэме, Мельмот заключил договор с дьяволом, ему даются все земные блага за душу, которая после его смерти станет добычей дьявола. Спасти Мельмота способен лишь тот, кто заложит свою душу дьяволу вместо его души. Все отказываются, несмотря на посулы земного счастья. Тогда он, наконец, находит прекрасную, чистую и безгрешную девушку Иммали, живущую на острове в Индийском океане. Потом действие переносится в страну рыбаков, очень похожую на Анапу. Упоминается"белый дом", в котором Иммали живет на берегу моря. Иммали решает отдать свою душу за Мельмота, но при этом не соглашается принять никаких земных благ. Мельмот спасен. Когда же приходит час ее смерти, и дьявол хочет забрать душу Иммали, он это не может сделать – она не совершила греха.
"Белый дом", в котором поселились Мельмот и Иммали, исследователи соотносят с тем, о чем Кузьмина–Караваева пишет Блоку, создавая проект их отношений:"Если я скажу о братовании или об ордене, то это будет только приближением, и не точным даже. Вот церковность, – тоже неточно, потому что в церковности Вы, я – пассивны: это слишком все обнимающее понятие. Я Вам лучше так расскажу: есть в Малой Азии белый дом на холмах…. И там живет женщина, уже не молодая, и старый монах. Часто эта женщина уезжает и возвращается назад не одна: она привозит с собой указанных ей, чтобы они могли почувствовать тишину, видеть пустынников. В белом доме они получают всю силу всех; и потом возвращаются к старой жизни"(642).
В контексте проблемы воссоздания духовной биографии матери Марии, важно отметить, что через выстраивание проекта отношений с Блоком, Кузьмина–Караваева угадала некоторые важнейшие черты той организации"Православного дела", во главе которой она встанет в Париже (в частности, дом–приют для нуждающихся, подобранных на улице). Лишний раз приходится убедиться в цельности ее натуры, в последовательности осуществления жизненного проекта, который на первый взгляд кажется совершенно утопическим. Грань между художественным произведением и жизнью чем дальше, тем больше будет исчезать. Тем не менее, в дореволюционные годы разрыв между ними был довольно значительным. А. Блок от жизни в"белом доме"отказался, а сама Кузьмина–Караваева стала членом партии эсеров, активным политическим и общественным деятелем, участвовала в революции, национализации земли и собственности, а потом – в борьбе с большевиками. Все это весьма далеко от ее идеала"белого дома", но имеет определенное отношение к мессианским чаяниям, выраженным в"Руфи".
Сказанного достаточно, чтобы еще раз подтвердить, что христианство Кузьминой–Караваевой в эти годы было далеко от строгой церковности (в которой она, по ее словам, была"пассивна"). В ряде вещей мы встречаемся с выраженным в художественном творчестве духом народнического мессианизма и апокалиптизма, который уже не раз проявлялся в истории христианства, в частности во время Крестьянских войн в Германии в период Реформации (Томас Мюнцер, Иоганн Лейденский[40]). Простые люди и вдохновлявшие их богословы и харизматические лидеры чаяли в то время прихода Мессии, излияния Святого Духа и, одновременно, требовали передачи земли в собственность народу. Сходные чаяния были и в предреволюционную эпоху в России[41]. У Кузьминой–Караваевой, однако, эти идеи, привнесенные из среды"нового религиозного сознания", накладывались на традиционную православную духовность с ее"трудничеством"и аскетизмом. Все вместе это привело к тому причудливому синтезу православия и народнического мессианизма, который мы находим в произведениях второго периода ее творчества, перехода от язычества к"православному народничеству"и пророчеству о христианстве.
Если говорить о самом переходе от"язычества", необходимо упомянуть об еще одной работе этого времени – философской повести"Юрали"(1915). На обложке этой книжки, находящейся в Национальной Российской Библиотеке в Петербурге, рукой Кузьминой–Караваевой сделана неразборчивая надпись, согласно которой ее следует рассматривать как переход от"Скифских черепков"к"Руфи". Стилистически повесть является подражанием Ницше ("Так говорил Заратустра") и произведениям немецких романтиков – Новалиса и Гельдерлина. Вместе с тем, в ней можно видеть"подражание Евангелию", поскольку целый ряд ее эпизодов (например, искушение в пустыни) имеет источником Новый Завет.
Охарактеризуем кратко это сочинение. В его центре – судьба юноши–пророка и мудреца Юрали, вся книга представляет собой описание его духовной биографии. В ней ставятся самые серьезные вопросы религиозной этики, связанные с пониманием заповеди любви к ближнему. Эта тема (в будущем – центральная у матери Марии) только намечается в"Руфи", а в"Юрали"она получает свою первую разработку.
Отправная точка повести – юность Юрали, чистого, безгрешного юноши, воспитанного вдали от городской жизни,"брата зверям и злакам земным"(340)."Райская"чистота дает ему мироощущение сына матери–земли, которым он хотел бы поделиться со всеми: все люди – дети земли, все – братья. Однажды в место, где живет Юрали, приходят гонимые земными несчастьями люди. Среди них девочка–горбунья и дочь проститутки. Юрали любит равно всех, никого не выделяя. Для горбуньи это величайшее счастье – быть любимой, дочь же проститутки хочет, чтобы Юрали принадлежал только ей. Так Юрали сталкивается с проблемой любви к ближним – человеку недостаточно, чтобы его любили как человека (как всех), хотя для кого‑то и это – счастье, но люди в целом требуют к себе особого отношения.
- Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться - Святитель Феофан Затворник - Религия
- «Воскресение Христово видевше…» - Николай Посадский - Религия
- Коран - Расулулла Мухаммад - Религия
- Духовная и культурная традиции в России в их конфликтном взаимодействии - Сергей Хоружий - Религия
- Иисус Христос в восточном православном предании - Иоанн Мейендорф - Религия
- Вторая книга Царств - Ветхий Завет - Религия
- Творения. Часть III. Книга 2. О Святом Духе к святому Амфилохию - Василий Великий - Религия
- О цели христианской жизни (Беседа преподобного Серафима с Николаем Александровичем Мотовиловым.) - Сергей Нилус - Религия
- Месса - Жан-Мари Люстиже - Религия
- Таинства Христианской церкви - Илья Мельников - Религия