Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса - Пер Улов Энквист

Ледяная вода, смертельный страх! Прошел на веслах от Чуммендэ до Даларэ и обратно, один! И так далее и так далее! И я после этого слабый! Почему же я все это тогда проделал?

Давид. Хороший вопрос.

Шиве. Успокойтесь, господин Стриндберг! Господин Стриндберг!

Стриндберг (садится, зажав голову между руками, дрожа всем телом). Я понимаю... это смешно. Я не имею права так унижать себя. Господин Шиве, почему я вынужден, почему они заставляют меня так унижаться... должна же существовать возможность жить по-другому... разве это обязательно! Странно... что все эти нападки на мое мужское начало, на самца во мне причиняют такую боль. (Замолкает, раскачивается всем телом взад и вперед.) Что ж, пожалуй, и верно. Я не гигант... в спокойном состоянии вовсе не гигант. Но в возбужденном — вполне нормален. И вся эта болтовня... в конце концов... это стало важным. Помню, еще во времена Красной комнаты... прохаживались на мой счет. (С нарастающей иронией и отвращением.) И решили устроить смотр петушков — в присутствии свидетелей, среди них и одна шлюха, — на свежем воздухе, позади трактира в Юргордене. Шлюха — Белая Медведица, между прочим, — оценила меня на «хорошо», правда, без плюса.

Давид. Пожалуйста, ну пожалуйста. Перестаньте.

Шиве (за это время успел вытащить карандаш и бумагу). Извините, эта математическая формула... два фи... вы не могли бы...

Стриндберг (в бешенстве, указывая на Сири и Мари). Это не имеет никакого значения! Женщинам будущего мы больше не понадобимся! Нами перестанут пользоваться! Да вы посмотрите на них. Им ведь плевать не только на мой стручок! Им плевать на ваш стручок тоже, господин Шиве! Вас это тоже касается! Нас всех!

Шиве (возмущен и глубоко потрясен). Но этого же не может быть... господин Стриндберг, нельзя говорить такие вещи... (умоляюще вытягивает руку в сторону женщин) это... такие вещи все же говорить нельзя...

Стриндберг (энергично жестикулируя). Большой стручок! Маленький стручок! Стручок средних размеров! Все это не имеет никакого значения!!! Мы им больше не нужны! (В волнении ходит вокруг Шиве, сжимая и разжимая кулаки.) Я чувствую. Что-то надвигается. Я ощущаю это задолго до всех остальных! У меня в гениталиях часы, подающие сигнал тревоги! Б-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з! Что-то надвигается, грядут изменения! Б-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з! Опасность! Б-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з! Опасность! Опасность!

Сири. Поглядите на этого представителя сильного пола...

Стриндберг (сердито). Может, это и вас касается! Может, вы тоже станете лишними! (В волнении, все более путано.) А новейшие требования... согласно последним исследованиям эти новые женские половые органы одним лишь мембрумом удовлетворить нельзя... новое, новое... новые правила... понимаете, господин Шиве, все шатается. (Орет.) Меня называют мстительным! Да, я не позволю бабам убивать меня! Око за око в целях самозащиты! (Хитро.) А месть указывает, да просто доказывает наличие вины! Вина есть месть, а месть — следствие! Ведь мстить невиновном — бессмыслица! Следовательно, дамочки виноваты!

Давид (забавляясь). Господин Стриндберг, я не встречала ни одного человека с такой явно выраженной женской логикой, как у вас. Ни в жизни, ни в литературе.

Стриндберг (сдержанно). У женщин логика отсутствует вовсе.

Давид. Именно это я и имела в виду. Но у вас к тому же эта «женская логика» и проявляется весьма забавно. Само отсутствие логики у вас обретает... эстетическую ценность.

Стриндберг с недовольным, измученным видом уставился на нее.

Давид (дружелюбно, с любопытством). В вас прячется маленькая изящная женщина, господин Стриндберг.

Шиве (возмущенно). «Маленькая изящная женщина»... так называть его... как вы можете бросать подобное в лицо господину Стриндбергу!

Давид. Нежная, загадочная, маленькая женщина с богатой интуицией, которую вы непрерывно преследуете и...

Шиве. Нет, я вынужден от имени господина Стриндберга заявить протест. Это просто свинство... маленькая изящная женщина... избавьте его от необходимости выслушивать подобные... это...

Стриндберг. Не я преследую. Вы.

Давид. Мы? Кто мы?

Стриндберг (совсем тихо). Вы никогда не позволяли мне быть самим собой. Поэтому я так отчаянно и ненавижу вас... Я хотел сказать: ненавижу их.

Давид. Поэтому...

Стриндберг. Именно поэтому.

Давид. Исходя из собственного опыта, я, пожалуй, понимаю, что вы... пытаетесь сказать.

Стриндберг. Вот как. (Молча смотрит на нее). Да.

Давид встает, берет бутылку пива, открывает.

Стриндберг (нейтрально). Четвертая.

Давид. Точно.

Стриндберг. Пьянство сведет вас в могилу.

Давид. Весьма вероятно.

Стриндберг. И все-таки вы живете жизнью свободного человека. Знаете... (испуганно оглядывается, понижает голос) если вы обещаете не распространять это дальше...

Давид. Обещаю. Говорите.

Стриндберг. Я питаю к вам своего рода симпатию. Уважение. Вы не только мелете языком. Вы что-то делаете со своей жизнью.

Давид. Большое спасибо.

Стриндберг (заинтересованно и доверительно). Видите ли, у нас сейчас 1889 год. А эти чертовы эмансипэ десятилетие за десятилетием все талдычат и талдычат об освобождении женщин. Но ни черта не делают. Более половины населения земли составляют женщины. Но эти заячьи души до сих пор не освободились. В истории полным-полно примеров того, как угнетенные мужчины поднимались против угнетателей и в борьбе обретали свободу. Женщины же лишь чешут языками. Вот это-то и сводит меня с ума. Я с головой погружаюсь в работу и через полгода выныриваю, держа в руках две пьесы, роман и пятнадцать статей, а бабы по-прежнему чешут языками. В тех же салонах. Может, они прикончили хоть одного угнетателя? Перерезали кому-нибудь горло? Взорвали тюрьму? Организовали беспорядки? Может, стены обрызганы кровью? Ничего подобного! Павианихи продолжают точить лясы! В тот день, когда они завоюют себе свободу, я начну их уважать!

Давид. И встанете на их сторону?

Стриндберг (изумлен до предела). Естественно, нет! Буду бороться с ними яростнее, чем когда-либо! Но с уважением!

Давид. Ох, уж это мне уважение... высокомерие самца...

Стриндберг. Вы же боитесь свободы!

Давид. Да неужели?

Стриндберг. А получив свободу, павианихи сопьются!

Давид (абсолютно бесстрастно). Я вас разочарую. Ваш взгляд на женщин мне вовсе не кажется столь уж реакционным. Но вам так и не удалось... понять... выяснить... как, собственно, выглядит... тюрьма... или свобода...

Стриндберг. Ну конечно, опять нытье... нытье... проклятая пассивная болтовня! Через сто лет весь мужской пол, не вынеся этого нытья, покончит с собой... и борьба полов прекратится...

Давид. Не слишком остроумно. (Идет за новой бутылкой пива, открывает ее.)

Стриндберг. Пятая.

Давид. Точно.

Стриндберг. Пьянство сведет вас в могилу.

Давид. Весьма вероятно.

Стриндберг. Все-таки жалко.

Давид. Завтра вы будете думать по-другому.

Стриндберг. А из-за чего вы, собственно говоря, начали пить?

Давид. Да уж не из-за этой треклятой свободы.

Стриндберг (одобряюще). Очевидно, заурядная слабость характера. Возможно, нечто врожденное. Дурная кровь, наверно. (Смотрит на нее