Обретение любви - Андрей Рихтер

– Или он не рискнул пообщаться с тобой, – предположил Гучер. – Страх, Петр, очень трудно симулировать. Почти невозможно. Это радостным притвориться легко, а испуганным – нет. Мало прокричать в трубку: «Папочка, меня похитили и хотят убить!» Надо сделать это так, чтобы папочку мороз по коже пробрал.

Петр подумал, что Гучер прав. Прав как всегда. К месту вспомнилось, с каким унылым видом Остап бубнил свое вечное: «Папа, меня убьют, если не расплачусь». Да, актер из него действительно никудышный. Никакого испуга не было, пугался сам Петр, пугался, и оттого ему казалось, что сын тоже испуган.

– Ну а если они согласятся на тридцать тысяч, что тогда делать? – спросил Петр. – Отдавать им, то есть Остапу тридцать штук? Отказать совсем и сказать: «Делайте с ним что хотите», – я не могу. Всегда есть вероятность ошибки. Настоящие похитители тоже могут согласиться на треть. По принципу: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Если не заплачу совсем, они могут разозлиться и убить Остапа. Или отрежут ему ухо… или палец и пришлют мне, чтобы я не жадничал…

– Тридцать тысяч ты заплатишь, – улыбнулся Гучер. – И Остапа тебе вернут. А потом мы с тобой, то есть я в твоем присутствии, возьму его в оборот, и если только это его рук дело, то он расколется. Не такие раскалывались. Тридцать тысяч – не такая уж большая сумма, зато ты можешь быть спокойным. Как за Остапа…

«Если бы я мог быть за него спокойным! – с тоской подумал Петр. – Хоть немного, самую малую малость…»

– …так и насчет того, что он больше не выкинет подобного номера. Возможно, он еще и деньги вернет. Все или хотя бы часть…

«Вернет, как же! Жди! А если и вернет сегодня, то завтра снова попросит. В психушку его, что ли, запереть? Хотя бы на пару месяцев? Пусть полечат, если это вообще лечится… А что толку? Он и там будет в карты играть. Что там, карт нету? В тюрьме есть, значит, и в психушке должны быть. Да и Оксана не согласится, и для репутации плохо… Когда же он, наконец, перебесится?»

Оксана, узнав о плане, предложенном Гучером, устроила Петру такую истерику, что хоть ложись да помирай.

– Ты только о деньгах и думаешь! – кричала она ему в лицо. – Что я, не знаю?! Тебе главное семьдесят тысяч сэкономить, а не сына спасти! Я сама заплачу! Продам дом и заплачу! И тебя не спрошу, боров…ев!

Это внезапное «боров» обидело Петра невероятно. Какой он боров? Ну, есть немного лишнего весу, но сто килограммов при росте метр восемьдесят два – это не так уж и много. Тем более для его возраста. Через два года юбилей праздновать – полвека. Эх, дожить бы еще… Долго ли до инфаркта или кондратия, когда ни дома, ни на работе покоя нет. Дом она продаст… Дай ей волю, она все продаст и отдаст деньги этому остолопу, чтобы он их спустил… Что делать? Как быть с Остапом? Как жить с Оксаной? В шахматах это называется «патовая ситуация». В жизни это называется разными словами – мрак, жуть, тупик, безнадега… Но лучше всего для характеристики сложившейся ситуации подходит слово «жопа». Точнее не скажешь. Петр вдруг понял, почему некоторые богачи вдруг бросали все и уходили в монастырь. Раньше удивлялся, не понимал, а теперь вдруг понял. На самом деле люди бежали от мирской суеты в поисках покоя. Вот от такой, например, суеты, как у него. Хочешь не хочешь, а подумаешь о том, сколько еще жить осталось и зачем она нужна, вся эта нервотрепка.

То была своеобразная игра в жмурки с самим собой, успокаивающий самообман. Думая о покое, Петр понимал, что не выдержит и трех дней такой жизни, повесится от тоски. Его стихия не покой, а беспокойство, дело, чтобы энергия через край, чтобы страсти бурлили… Но не так, как сейчас. Это уж чересчур.

– Если с Остапом что-то случится, я руки на себя наложу! Но до того расправлюсь с тобой! Так и знай! Ты мне отвечаешь за сына!

И это – жена? Любимая когда-то женщина? Глаза навыкате, сверкают, лицо перекошено, голос то и дело срывается с шипения на визг, слюной на три метра брызжет… И пальцами скрюченными к лицу тянется. Фурия какая-то, мегера. Как будто он не переживает, как будто он не хочет, чтобы с Остапом все было в порядке, хотя бы в относительном. Не знаешь уже, какому богу молиться… А ведь расправится, как пить дать расправится. Смотрит-то как, аж оторопь берет.

В ожидании, пока жена выговорится, точнее – наорется, Петр раскрыл окно. Ему вдруг стало душно, захотелось свежего воздуха – не иначе, давление подскочило. Плевать, что соседи услышат. Оксана кричит так громко, что и при закрытых окнах слышно на весь дом.

– Хочешь в окно прыгнуть?! – разъярилась пуще прежнего Оксана. – Прыгай, если смелости хватит! Давай, прыгай!

Где логика? Откуда такие выводы? Зачем ему вдруг прыгать в окно? Петр вытащил из кармана пиджака блистеры с таблетками – успокаивающими и от давления. Это называлось личной аптечкой. Мало ли где прихватит. А примешь, посидишь минут десять с закрытыми глазами – и полегчает. Таблетки с горя запил не водой, а водкой, отхлебнул прямо из бутылки, от всей души отхлебнул, чтобы успокоительный эффект проявился скорее и сильнее. С водкой начало действовать быстро, почти сразу, а минут через пять и Оксана подустала бесноваться – упала на диван и разрыдалась, горько-прегорько. Жениных слез Петр не выносил – неловко становилось, тягостно. Даже если считал себя кругом правым. Он присел рядом с Оксаной и сказал:

– Ситуация под контролем, Сань. Все будет хорошо.

Сань – это производное от уменьшительного Сана. «Секретное» домашнее имя, употребляемое лишь наедине, изредка, в особо ответственные минуты.

– Никогда… Уже… У нас… Не будет… Хорошо… – в паузах между всхлипами слова звучали особенно сильно – разили в самое сердце, вонзались в мозг и застревали там ядовитыми шипами. – Ничего… У нас… Не… Будет…

Пауза. Затем уже более спокойно, без всхлипов:

– Остап добрый мальчик. Он не стал бы так поступать с нами, со мной. Он не стал бы причинять мне такую боль. Если нужны деньги – можно попросить, как обычно. Остап любит меня, а я люблю его. А ты никого не любишь, поэтому и думаешь, что наш сын способен на такое… Ты любишь только деньги…

– Не только! – возразил Петр, стараясь говорить как можно мягче. – Зря ты так, Сань… Напрасно все сводишь к деньгам. И напрасно говоришь о них так презрительно. Деньги – это… деньги. Тот, кто знает, что такое деньги и как они достаются, не станет говорить вот так… Да, я люблю деньги. А разве ты их не любишь? Зачем такие упреки? Живем-то мы на то, что зарабатываю я!

Петр прикусил язык, но слова уже вылетели – не поймать.

– Попрекаешь?! – взвилась Оксана. – Как это низко! Кормилец ты наш! Добытчик! Что теперь – в ножки тебе кланяться прикажешь?!

Она вскочила на ноги, нависла хищной птицей над застывшим на диване Петром и долго кричала обидные слова.

Вторая часть Марлезонского балета.

К чертям балет! К чертям семейную жизнь! К чертям! К чертям! Если, конечно, чертям все это надо. А зачем оно им? У Петра появилось ощущение, будто в его жизни наступил сплошной черный понедельник. Семь дней в неделю – понедельник. И непременно черный. Как пел Егор Летов, кумир молодости, – я был безразличен, озабочен и так далее. Короче говоря – здравствуй, черный понедельник…[33]

Впрочем, с таким же успехом это мог бы быть не понедельник, а пятница. Главное, что тоже черная. Семь похожих друг на друга черных тоскливых дней – неделя прошла. Еще семь таких же дней – и прошла другая. Проблема на проблеме. Тоска – и никакого просвета. Никакой надежды. Это очень страшно, когда нет надежды, когда обреченность. Узник, приговоренный к смерти, может надеяться на смягчение приговора или на побег, а Петру казалось, что ему уже не на что надеяться. Праздников и вообще чего-то хорошего в жизни уже не случится. Плачь, не плачь…

Петр не плакал. Не привык, да и бесполезное это занятие. Вон Оксана поплакала, и что хорошего? Ничего, только еще сильнее завелась. Вот «подумать» – это другое. Подумать – это продуктивно, полезно. Только о чем тут думать? Что делать, если жизнь завязалась-запуталась в гордиев узел? Разве поднимется рука разрубить? Да и где взять такой меч?

5

Карьерные амбиции… Нетерпимость к чужому мнению… Нарушение прав участников учебного процесса… Вымогательство денег… Необъективность… Несправедливость… Тоталитарный стиль руководства (впрочем, это та же нетерпимость к чужому мнению, только другими словами)… Грубость, граничащая с хамством…

Некоторые обвинения подкреплялись примерами, некоторые подавались с преамбулой «ни для кого не секрет». «Ни для кого не секрет, что заведующая кафедрой систематически вымогает деньги у студентов, угрожая им проблемами на экзаменах…» Это о чем? Как-то раз на лекции Галина упомянула о том, что издательство «Лiтопис часiв»[34] объявило сбор средств для выпуска очень интересной и толковой монографии покойного доцента Кирьянчика, посвященной истории украинского национально-освободительного движения в XX веке. К слову пришлось, про то, что сама отправила сто пятьдесят гривен, умолчала. Кто-то из студентов попросил информацию. Галина ответила, что ее можно найти на сайте издательства. Это разве вымогательство? Хоть раз, хоть копейку взяла она за экзамен или зачет? Никогда в жизни! Приносили, предлагали – выставляла за дверь. Если за кого-то просили, шла навстречу, без этого никак. Ты – мне, я – тебе, все друг с другом повязаны сотнями невидимых ниточек. Но деньги или подношения не брала. И уж тем более не вымогала. Ни для кого не секрет? Ни для кого не секрет, что на свете существуют бессовестные люди. Раз на свете существуют, то и на кафедре должны быть. Подписи неровным столбиком под письмом ректору (копия ушла в министерство – выстрелили дуплетом): профессор Хащенко Григорий Артемович, доцент Полянский Петр Ревмирович, доцент Тертычная Полина Федоровна, ассистент Пивовар Алиса Максимовна. Чтоб их всех разорвало, об землю ударило да землей засыпало. Так говорил дед Мирон. Маленькая Галочка пугалась – разве можно такого желать людям, пусть и не очень хорошим? Когда выросла да пожила, поняла, что некоторым и не такого пожелать можно. Люди не помнят добра, не ценят хорошего отношения. Сколько раз закрывала она глаза на прогулы Полянского и на то, что от него «попахивает»! Входила в положение, жалела. Несчастный человек, жена с сыном в аварии погибли, мало кто после такого горя пить не начнет… Дожалелась. Тертычная – дура, каких поискать. Куриные мозги, которых еле-еле хватило, чтобы вызубрить учебник и несколько методичек. Как она кандидатскую вымолила и как доцентом стала, все знают. Дура Тертычная, и характер у нее склочный, но до пенсии ей уж не так много осталось, вот Галина и терпела, жалеючи. И Алиску жалела, списывая все ее выходки на одиночество. Одиночество одиночеству рознь. Алиска воспринимает свое одиночество как невостребованность, показатель неполноценности. Главная ее цель, заветная мечта – не встретить хорошего человека, а выйти замуж «за того, кто возьмет». Только вот мужики жениться на Алиске не торопятся. Погуляют немного и расстаются. То ли Алискина алчность отпугивает, то ли любвеобильность, то ли слава, которая благодаря этой любвеобильности о ней идет. Дурная слава в определенном смысле привлекает мужчин. Гулять с уступчивыми, сразу на все согласными приятно. А вот жениться – нет. Замучаешься каждый день из постели жениных любовников вытряхивать. У Алиски вечные «ситуации» – постоянно отпрашивается, то на два дня, то на три. Два-три дня без ассистента перебиться можно, но уж очень часто у нее «ситуации». И все время «вопрос жизни и смерти». Подумать только – идешь навстречу людям, а они на тебя кляузы пишут! Верно говорят: не делай добра, не получишь зла. Избавилась бы в свое время от Полянского, Тертычной и Пивовар, так некому было бы сейчас Хащенко поддерживать! А письмо от одного профессора – это совсем не то, что письмо от группы сотрудников.