Рассказы - А.М.

А люди... Люди дают им смятые десятирублевые купюры, достают их из карманов пальто, кожаных курток, джинсов, быстро суют в маленькую грязную детскую ладошку и быстро уходят прочь. Людям безразлично. С неба сыплет холодный снег, заваливается за худенькую шею... Замерзают мальчишки, замерзают их души.

Давным-давно был город Новокуйбышевск. И были там мальчишки, разные мальчишки. Они росли в теплицах, спрятанные от морозов и вьюги. Но потом пришло время, другое время, этих мальчишек выкинули на произвол судьбы, искалеченных после многочисленных вечеринок и шоу педофилов, искалечив их души, сломав даже шипы.

Я видел одного такого. Его зовут Илья. Я понял, о чем эта песня. Когда Шатунов пел ее на весь Советский Союз, что люди знали о «бойлаве»? Ничего... И не узнают еще долгое время. Время беспощадно к нам. Мы же – «бойлаверы» - огоньки на фитиле горящей свечки. Не более того.

21 января 2008 11:47

Поезд «Алматы – Москва» проездом через Оренбург.

Taller

ЛЮБИ МЕНЯ НЕЖНО

Посвящаю своим врагам.

Любите жизнь.

Памяти Никиты Полетаева.

(7.05.1995-3.02.2008)

Стены впитывают в себя мое нарастающее одиночество; и я все шепчу твое имя, день за днем, ночь за ночью, я шепчу твое имя. Плоть от плоти, твоя страсть и моя похоть, мой мальчик и моя любовь. Каждый раз, когда я просматриваю твои фотографии, я совершаю маленькое сумасшествие: все вокруг становится нереальным, исчезают детали; растворяются улицы, дома, машины, пешеходы; остается только твое лицо, лицо мальчика двенадцати лет. И все. Больше ничего. Только ты.

Безмолвно тычусь губами в пустое пространство в поиске твоих губ. Наощупь, как слепой, ищу руками твое лицо. Твое имя витает в воздухе, чтобы безмолвной тихой бабочкой-белянкой осесть на языке. Проблески света сквозь занавешенное окно. Маленькое лучистое сияние зимнего солнца сквозь вязаные дырочки белых голландских шторок. И мне кажется, что это тот же самый Солнечный Лучик, что и год назад в Казахстане, на твоих ресницах. Я помню росинки детского пота на твоих полуоткрытых губах, я помню эти же росинки посреди твоих острых лопаток, на изгибах твоего позвоночника, на выпуклости персиковых ягодиц.

Я люблю тебя...

Я готов повторять это снова и снова, вновь и вновь, пока мои губы не обветрятся на восточном солнце или не замерзнут на сибирском морозе.

Люби меня нежно... люби меня сладко...

Я пытался забыть...

Были ночи, когда ветер сходил с ума и разрывал в клочья листья деревьев; были ночи, когда снег крупными хлопьями падал на лозы зеленого виноградника в окне деревенского дома; были ночи, когда я заворачивался в пальто, закутывая шею красным индийским шарфом, ощущая свое никчемное одиночество; были ночи, когда я заходил в местный ресторанчик Coronae в провинции Гронинген, чтобы попить горячего кофе и послушать говор датчан, чтобы только не думать о тебе, чтобы не ненавидеть себя. А потом всегда наступало кельтское утро; в окно светило тусклое солнце и болело горло от холодной водки. И запах спирта выветривал запах кофе. Я пытался забыть... но среди всего этого всегда было одно: люби меня нежно… люби меня сладко…

И все возвращалось.

Возвращалась разноцветная осень, маленьким стеклышком прошлого через физическую боль и хруст наших пальцев. Возвращались твои голубые глаза, широко раскрытые, раскосые; возвращалось твое дыхание с коленкоровым привкусом. Сколько раз я целовал тебя французским поцелуем, впитывая твое детство, сколько раз я шептал твое имя ночами, просыпаясь в растерзанной кровати... Сколько раз я входил в тебя, соединяя свою душу с твоей душой... Шорохи и тени сливались в сонм звуков, проникали через стены... Я сходил с ума, я терял рассудок... И спасало только одно - люби меня нежно… люби меня сладко…

Слова шепчут слова, перекатываясь, друг через друга, как чистый горный родник, текущий с ущелья в Киндердайке. Слова, ничего кроме слов...

В воде отражались миллионы отблесков, ты всегда знал это. И было непонятно, где кончается земля и где начинается небо; было похоже, что они сходятся друг с другом. И когда звезды падали в озеро, я загадывал желание за нас обоих. За живого и мертвого. Я говорил звезде: «Боже, если ты есть, то убереги нас всех от ошибок, дай нам разум любить и прощать». И когда вставало солнце, это было так, как будто мир рождается вновь.

И тогда я слышал твой голос.

Всепоглощающая любовь. Любовь без права на обладание. Ничего просто так не случается. Следуй своей судьбе. Выкидывай все ненужное, не задумываясь. Ты свободен, когда ты пуст, а ты никогда не бываешь пустым, не бываешь свободным. Взаимоотношение свободы.

- Мы с тобой, как две «Фанты». Только разные.

- Это как?

- Ты – железная банка, а я – пластмассовая бутылка. Мы разные, но мы одно целое.

- Ты это сам придумал, зайка?

- Сам.

26 января 2009 - 31 января 2009 / Хаагсберген

Taller

НЕМЕЦКИЙ ДНЕВНИК (эссе)

Писателем мне придется быть и дальше, потому что иного мне не дано, но я откажусь от всех попыток быть человеком – быть добрым, справедливым, великодушным. Взамен всего этого пойдут фальшивые монеты, ведь их полным-полно, и я знаю, где достать их по четвертаку за доллар. Хватит мне гореть ради других, отныне я себе это запрещаю и заменю слово «гореть» другим словом – «растрачивать».

/Фрэнсис Скотт Фицджеральд/.* * *

Азиатское эго впитывалось в душу и затаивалось подобно руническим письмам гуннов. И теперь, находясь в Западной Европе, минуя мою Россию с ее березовыми рощами и кедровыми лесами, я ощущаю себя человеком, который потерял что-то важное. Меня не радует тот факт, что по утрам ко мне приезжает белобрысый Швец. Я чувствую себя одиноким, несмотря на его детское присутствие. Ему 11-ть лет и мы исследуем с ним Девонский период, погружаясь в самые глубокие бездны доисторического океана. А вечером, если он остается со мной, мы занимаемся с ним сексом на плюшевом диване времен второй мировой войны. Ночью же я воюю с самим диваном за право здорового сна, потому что когда закрываю глаза, мне слышатся голоса убитых мальчишек Бухенвальда, Освенцима и Треблинки, всех вместе взятых. Тогда я встаю со скомканной, изнасилованной ногами, простыни, и, прижимаясь головой к оконному стеклу, просто ощущаю, как прохладный ветерок тоненькими струйками проникает сквозь пластиковые щели и дует на волосы. В этот миг я испытываю к себе жалость, и это самое противное чувство на свете.

* * *

Я сейчас нахожусь в холле дешевого отеля в Муниче. Мой стол находится напротив большого деревянного окна, покрытого светло-красным лаком. Вокруг никого. Полная тишина и полный покой. Только изредка взгляд отвлекается на качающуюся ветку немецкого дуба с набухшими весенними почками.

Мне было о чем подумать в Хаагсбергене. Я думал над своей жизнью, и над тем, кто я есть, и для чего мне нужно принимать на себя неоправданные кредиты упреков. Все, что я делал или создавал, не имело цены, потому что я никогда не торговался за место под солнцем. Я отдавал свои идеи запросто, с улыбкой. Также я никогда не давал ложных обещаний, но и никогда не говорил, что смогу сделать то или это, минуя обещанное. В итоге был прозван лжецом.

В один прекрасный день я пришел к своим друзьям, и они не узнали меня. Они сказали мне: «Ты умер». Я же не смог смириться с собственной смертью, доказал им обратное, и стал их врагом.

Мне говорили: «Ты не исключение. Нигде не принимают пророков. А если и принимают, то не в своем Отечестве. Иисус Христос был распят на кресте за свою любовь к людям». Я слушал их, слушал, что они говорят мне, и не понимал, о чем мне говорили и зачем, потому что я никогда не считал себя пророком. От этой мысли мне становилось смешно, я чувствовал себя идиотом, и я смеялся. Потом мне становилось грустно, и я плакал. Потом они обвинили меня в мании величия, и мне уже не оставалось больше иного, как захлопнуть старую скрипучую дверь с надписью «сезам» для новых историй других peoples. Пусть они ждут второе пришествие, танцуя у костров и обвиваясь ядовитыми змеями, пусть крестятся в благоговении и расшибают лоб об пол, не я придумал эту религию, и не я разбросал семена лжи.

* * *

Я очень люблю читать новые рассказы, которые появляются в Интернете. В них можно найти созвучное своим внутренним ощущениям, свои невысказанные мысли, надежды. Среди дешевого и гнилого мусора порой попадаются настоящие алмазы, сверкающие чистотой мысли.

* * *

В Муниче есть небольшой ресторанчик «Casthaus Hirshen». В нем подают морепродукты: раков, кальмаров, устриц, морских улиток и морской салат. Сегодня же на вечер мне будет подан 13-тилетний мальчик. Ян приедет ровно в 17-30 изучать русский язык. Мы будем разговаривать с ним, он будет старательно выводить буквы в клетчатой тетради и грызть ноготь на большом пальце левой руки. Я буду смотреть на него, гладить его по голове и плечам. Может быть, скажу ему, что он самый красивый мальчик на свете, и, тем самым, обману его, и он мне поверит. Через час, после начала занятий, он снимет зеленые плавки и уляжется ко мне в постель. Когда будет уезжать, может быть, поцелует меня в губы на прощание. А дома он будет мастурбировать под одеялом, вспоминая мои руки и мои поцелуи, наши сексуальные уроки русского языка. И я снова буду себя ненавидеть.