Путь к вершине - Владислав Егоров

И старец, пуская слюни умиления, пытается облобызать Яшину поясницу.

Отрадно, что со времен Владимира Красное Солнышко сохраняет свою жизнестойкость замечательное свойство характера наших соотечественников — говорить друг другу комплименты. Кажется, обюрократился вконец человек, заплесневел в своих входящих и исходящих, слова-то от него живого не услышишь, только «в целях дальнейшего» да «тем не менее имеются», а вот подвернулась возможность поприветствовать заслуженного товарища, и такой теплый эпитет отыщет, такое сравнение подберет — только руками разведешь и с невольной завистью подумаешь: «Эк, его разобрало, однако!»

В свою очередь лица, принимающие эти воздаяния, клюют на них при всей своей исключительной скромности. Понимает тот же Яша, что хотя парок и правда делает он отменный, однако до Кутузова ему еще ой как далеко, что это просто старец поэтическую гиперболу подпустил, понимать-то понимает, но природная застенчивость не позволяет возразить, и предложи ему сейчас фельдмаршальский мундир — не сможет отказаться. Но не будем строги к Яше, ведь и ты, читатель, подвернись случай, не отказался бы от оной спецодежды. И носил бы ее с подобающим достоинством и, глядишь, через неделю-другую уверовал, что это именно ты выиграл Бородинское сражение, а там, чего доброго, принялся бы и за сооружение персонального пантеона, который неблагодарные потомки за ненадобностью переделают в кафе-мороженое «Айсберг».

Тут автор снова поймал себя на мысли, что его занесло куда-то в сторону. «Ну при чем здесь Бородинское сражение? — совершенно справедливо может обидеться вдумчивый читатель. — Какое оно имеет отношение к сюжету? Да, кстати, а где сюжет-то? Уж сколько страниц я отмахал, а его все нету».

Что на это ответить? Случается порой русскому человеку впасть в такое расположение духа, когда он понимает, что поступает несообразно с обстоятельствами, а сам знай гнет свою линию, хоть кол ему на голове теши. Вот и автор чувствует, что уже многие с досадой захлопнули этот мемуар, так до сих пор не обнаружив в нем никакого действия, и что еще одно подобное лирическое отступление — и вообще не останется у него читателей, но все равно не может удержаться, чтобы не привести пару примеров, опять же не имеющих отношения к сюжету, однако в известной мере могущих проиллюстрировать упомянутое состояние духа, которое несколько грубовато определяется как «попала шлея под хвост».

Так вот, в нашем главке исполнял обязанности заведующего лабораторией юношеских разочарований в подотделе коварства и любви некто Салопов Борис Тихонович. Отличался он редким усердием, аккуратностью и постоянной готовностью претворять в жизнь любую мысль сверху. Таких вышестоящее начальство характеризует как образцовых работников, а подчиненные между собой называют «занудами». Но как ни называй, а одного у них не отнимешь — на службе «зануды» самый надежный народ, потому как не делают ошибок. И вдруг узнаем: от Бориса Тихоновича жена уходит. Вот тебе и чистюля, докатился до бытового разложения. Поговорили с ним в узком кругу. Ничего путного не добились.

— Сам, — говорит, — не знаю, почему уходит. Как супруг я зарекомендовал себя положительно: имею хорошую зарплату, казенную дачу, скоро должен защитить кандидатскую диссертацию, после работы домой на машине привозят, — значит, гордиться можно перед соседями. Я не пью и не курю и принципиальный противник супружеских измен ввиду их негигиеничности.

— А может, у вашей супруги на стороне кто завелся? — напрямик спросил не отличающийся деликатностью член месткома Пятрас Осипович Трубадурский.

— В том-то и парадокс, что никого у нее нет, — уныло ответил пострадавший.

— Дело ясное, что дело темное, — заключил председатель жилищно-бытовой комиссии Шалва Акакиевич Дзодзуашвили.

Пришлось передать этот вопрос на рассмотрение Евсею Виссарионовичу Лукоеду. Вызвал он сначала Салопова, но тот все одно твердит: «Хотите — казните, хотите — помилуйте, а бытового разложения не допускал и почему жена уходит — не знаю».

Пригласил тогда Евсей Виссарионович супругу разложенца. Осторожно поинтересовался у нее, не ведет ли гражданин Салопов, так сказать, двойную жизнь — на службе образцы героического труда показывает, а в домашней обстановке феодал феодалом. Или, может, попивает втихую — такое, что греха таить, частенько случается с руководителями низшего звена.

— Нет, — говорит жена. — И не пьет он, и не феодал, и зарплата у него хорошая. А только очень уж мне противно стало смотреть на его лысую рожу. Невмоготу.

С тем и ушла.

— Если попала бабе шлея под хвост, тут уж ничего не поделаешь, — резюмировал Евсей Виссарионович и отдал распоряжение подготовить приказ о переводе Бориса Тихоновича в подведомственный нам НИИ выяснения взаимоотношений.

Аналогичная шлея омрачила судьбу бывшего сотрудника нашего отдела Саши Лепешина. Как-то раз он нарушил, по мнению сотрудника ГАИ, правила уличного движения. Будто на грех, Саша был в трезвом состоянии и, наверно, поэтому начал «качать права». Сколько ни уговаривали его плюнуть на это дело, он ни в какую. И столь рьяно упорствовал, что в конце концов на год лишился прав (в том числе и гражданских) на основании статьи 129 УК РСФСР…

Ау, читатель! Ты все-таки набрался терпения и докарабкался до этого места? Что ж, тогда самое трудное для тебя уже позади, потому что сейчас — лучше поздно, чем никогда! — наконец-то начинается сюжет истории, которую я хотел тебе рассказать, а с сюжетом, как известно, дело должно пойти веселее.

…Итак, если помните, обретаюсь я чуть ли не под самой лавкой и размышляю о своеобычном месте общения, каким являются Астраханские бани. И когда логика мысли приводит меня к гегелевской триаде, я с удивлением понимаю, что все мы здесь лежащие вкушаем плоды демократии, которые стали возможны лишь с возвращением Яши, и, что ни говори, а, как справедливо заметил император Нерон, личность все-таки — это личность (и пиво теперь всегда есть, и простыни свежие), но, увы, диалектика возьмет свое, и Яша, допустив в состоянии сильного алкогольного опьянения волюнтаризм, схлопочет очередной срок, и снова какой-нибудь экскурсант (на этот раз из Владимира) полезет на полок с полной шапкой холодной воды… И вот тут-то в мою спину уперлась чья-то острая коленка, и хрипловатый голос проворковал:

— Пхевошходный пахгрок!

— Степан Богданович! Вы ли? — изумился я. (Если уж быть точным, то я сначала чертыхнулся, ибо долбанул он меня основательно.)

— Иван Петрович, и вы здесь! — отозвался великий старик и полез было по своей привычке целоваться, но, сообразив, что баня — не Внуковский аэропорт, ограничился рукопожатием.

Тут пошли хлестать веники, и мы со Степаном Богдановичем тоже включились в эту душевную (кто понимает, конечно) работу. Старик оказался на редкость выносливым, и хоть я на добрый десяток лет его моложе, но, должен признать, первый запросил пардону. Спустились в мыльную и присели отдохнуть на скамью, выложенную разноцветной метлахской плиткой с немалыми зазорами, так что после непродолжительного сидения на ней с ягодиц долго не сходит затейливый гуцульский орнамент. Последовали традиционные «как вы?», «а как вы?», но дальше этих восклицаний разговор не пошел, потому что мешали раздававшиеся с соседней скамьи стенания тучного мужчины, которому двое его сподвижников делали успокаивающий массаж по системе, разработанной Г. Л. Скуратовым-Бельским.

Перебрались в предбанник. Степан Богданович предусмотрительно занял два места, так что на одно из них я перенес свои вещички, и мы теперь спокойно могли насладиться беседой. Благо пространщик дядя Гриша, идя навстречу пожеланиям постоянных клиентов, быстренько «соорудил» нам трехлитровую банку отличного жигулевского пива («Я лучше не долью, — любила повторять буфетчица Маша, — но чтоб разбавить — это себя перестать уважать надо»). У Степана Богдановича имелась собственная пивная кружка стандартного образца, но с надписью по ободку, сделанной белилами: «Привет из солнечной Ялты!» («Сам написал, — перехватил мой вопрошающий взгляд изобретатель-новатор. — Чтобы не думали, что я ее здесь взял». Я получил возможность лишний раз убедиться в мудрости моего знакомого, когда раздался пронзительный Машин возглас: «Кружки давай!» — и у нашего соседа оный сосуд, не имевший опознавательных знаков, тут же был реквизирован дядей Гришей и передан в буфет.) Я достал леща, и, по очереди прихлебывая из памятной кружки свежее, как баргузин, пиво, мы повели неторопливый разговор.

О чем можно говорить в бане? Да о чем угодно. О квазаре и о футболе; о загадке Бермудского треугольника и предполагаемом снижении цен на плодово-ягодные напитки; о том, дадут или не дадут тринадцатую зарплату, если имеешь четыре прогула, и все они приходятся на понедельник, и о постановке балета «Ангара» на сцене Большого театра; о преимуществах столярного клея перед канцелярским и о том, что лесоповал укрепляет здоровье, но очень просто схватить в тех местах ревматизм; о том, когда следует купировать эрдельтерьеров, и о визите короля Непала в Коста-Рику; об особенностях атмосферы Венеры, которая на семьдесят процентов состоит из паров этилового спирта, — официального сообщения на этот счет, сами понимаете, не было, но в Звездном об этом говорят на каждом шагу, и о причинах исчезновения рыжиков в подмосковных лесах; о том, что лучшей закуски к пиву, чем вобла, пока еще не придумали — раки, конечно, ото да! — но сладковаты, хотя были б они, полсотни можно слопать за милую душу, — вкусны, черти, однако пиво все-таки солененького требует, так что вобла соответствует больше, и о способах лечения язвы желудка; о… Да мало ли о чем можно поговорить в бане, где собираются люди всех возрастов и профессий, где сидят рядышком, закутавшись в простыни, академики и герои, мореплаватели и плотники, физики и лирики. (Впрочем, академиков в Астраханских банях я не встречал, они, по всей видимости, предпочитают Сандуны.)