Донные Кишотки - Геннадий Владимирович Руднев

друг друга вагонеткой под зад, смеялись, а некоторые пели на два голоса частушки. Не страдания, именно частушки. На Цилю никто не обращал внимания.

«Матри! Вот они где тусуются! – догадалась Циля. – Климактерички!.. Отрожали своё и сюда – в ад. Да-а, такие доходяги по этой лестнице не поднимутся, даже охраны не надо».

Ей и в голову не пришло, что одна из этих женщин могла быть её матерью. Хотя и сами женщины своих дочерей знали только в младенческом возрасте и догадаться, что чья-то взрослая дочь стоит теперь перед ними, не смогли бы.

Наконец, за одной из вагонеток показалась Йошка. Завидев Цилю, она махнула ей рукой. Когда вагонетка приблизилась, Йошка, приподняв ржавый стальной лист, на ходу вынула из-под него две ёмкости с водой и поставила их у ног подруги. Успев поцеловать грязную женщину в щёку, Йошка с нежностью посмотрела ей вслед. Вздохнула и скомандовала:

– Готова?! А теперь бери свою баклажку и пошли наверх. Лифт не работает.

– Как это не работает?! Ты же говорила…

– Лифтёр пьяный. Я его разбудила. Он сказал: тебе надо, ты и ремонтируй… Так бывает в жизни, Циля. Надежды не всегда оправдываются… Понесли уже. Надо быстро подниматься. Можно опоздать… Ноги шире расставляй, так другая группа мышц работает…

Однако, уже на второй площадке, задыхаясь от ходьбы, Йошка приостановилась и попридержала Цилю за руку.

– Подожди… Я тебе должна сказать, откуда вода. Эту воду набирали для нашего побега три сотни обречённых на гибель женщин. Долго собирали, себе отказывая. Поняла для чего?

– Начинаю понимать… – переводя дыхание, соврала Циля.

– Нет! Ты должна понять это сейчас! Они мне поверили, понимаешь? Они уверены, что мы доберёмся, куда хотим, и построим новый мир. Кто был ничем, тот станет всем. Им для этого своей воды не жалко. У них, у каждой, была мечта. И мы теперь воплощение их мечты: семь я, муж, дети, дом и река. Поняла?

– Н-нет… Последние четыре слова не поняла, – честно призналась Циля.

– Прости. На самом деле я и сама с трудом понимаю, что это… Постараюсь объяснить. Потом…

В Циле зашевелилось сомнение. Йошка впервые была не уверена в себе. Поэтому Циля понизила голос до шепота и осторожно спросила:

– Может, вернёмся? А вдруг у нас не получится? Как с лифтом?

– Иди за мной, дура! – прикрикнула на неё Йошка. – И запомни: пить только по моей команде! Ноги шире!..

***

Хвам прятался в келье у Главного Лекаря, Глека, своего старинного друга и собутыльника. Когда-то они вместе заканчивали университет. Хвам – медицинский, а Глек – сценарный и режиссерский факультеты. Оба завидовали друг другу. Каждый хотел быть на месте сокурсника. Но не срасталось. И тут по распределению пьяной университетской комиссии их разлучили, ошибочно направив Хвама режиссером в дальнюю казахскую провинцию. А Глека, с удовольствием забывшего собственное имя, господа чиновники оставили при власти в Центральной пещере для управления здравоохранением.

Глек с головой погрузился в работу. Перво-наперво, набросал на стене кабинета «План полного обеззараживания населения с последующей его утилизацией». Вторым грандиозным проектом стал сценарий по замещению воды спиртом. Третьим этапом должна была пройти реформа рождаемости, основанная на женщинах-инкубаторах. И финалом, апогеем его труда, должен был установиться такой узаконенный порядок, при котором отличить одного человека от другого по гендерным признакам стало бы невозможно.

Всеобщее равенство, безнациональное, бесполовое, безликое и безымянное представлялось ему именно той моделью, которое человечество и заслужило. Которого оно стало достойно, пройдя через войны, стихийные бедствия и эпидемии. Через собственные грехи и подлости. Через глупость и лень. Через страсть и безумие. Выравненное по бесчувствию.

На Ученом Совете, посвященном его избранию Единственноправым Главным Лекарем, в своей речи он заявил:

– Уроды, я спасу вас! Молитесь в последний раз своим богам. Скоро, кроме как на меня, не на кого будет молиться.

Единственноправому возразил Единственнолевый, Генсекс:

– Плодиться и размножаться это не отменяет. Как и пить, кстати. А грехи, как вы правильно изволили заметить, замолим. Можно и перед вами, раз вы так настаиваете.

Главлей, поддерживающий центристский блок Совета, незаметно разбавил себе спирт в стакане и резюмировал:

– Если воды на всех хватит.

И тогда Глек понял, что ему без сильной руки не обойтись. Выписав Хвама по пневмопочте Гиперлупа, он встретил его с партией обогащенного урана, прибывшей из казахстанских песков. Расплачиваться пришлось тяжёлой водой, о стоимости которой Главлей мог только догадываться. Участвовавший в сделке и заговоре Ги День Первый, человек смешливый и суеверный, был несколько разочарован посылкой. Облученный во всех отношениях Хвам показался ему сентиментальным провинциалом, достойным разве что черного пояса и венка сонетов. Доверять ему водяной поток было сомнительным мероприятием. Ги Первый подал знак Глеку, тот не обратил внимания на жест доброй воли, воля была сломлена, а следом – и переносица Ги Второго. Хваму пришлось скрыться. Обескураженный произошедшим, Глек выпил лишнего.

– Нет, ты объясни, – горячо говорил он давно уснувшему за столом Хвану, – какова природа твоих поступков?! Неужели годы нашей разлуки не послужили тебе уроком? Или бесплодные казахские степи высушили в тебе все животворные родники наших чаяний? Где, глядь, истина, во всю её ищи?..

Хвам, сражённый усталостью и хмелем, молчал глубоко и удовлетворённо. Безопасность грязной, но дружественной лицу столешницы, притягивала и расслабляла, как некогда в студенческие дни манила его яркость фантазии и непредсказуемость сюжетов старого друга, окончания которых друг и сам не знал. Покой, посетивший Хвама в это мгновение, был подобен удару по голове пудовым мешком, полным зёрен той самой истины, в поисках которой метался на задворках своей судьбы несчастный Единственноправый. И в полусне Хвам почувствовал к Глеку вдруг такое доверие, полнота которого выразилась всем его существом в умиротворённом звуке – Хвам пукнул. Глек улыбнулся и потрепал его по плешиво заросшей щеке.

– Спи, дружище. Сны убедят тебя в большем, чем я. Пусть тебе приснится зеркало, в котором ты узнаешь, но не сможешь отличить себя от других. И поймёшь, что у вас одно имя на всех. И страх смерти растворится в том, что, когда позовут и вместе с тобой ринутся на зов остальные, затоптать тебя смогут лишь названные твоим именем. А, значит, ты повторишься в бессмертном продолжении самого себя. Такая вот штука. Кто-то всегда остаётся сверху. И получает удовольствие. А имя не меняется.

Привыкнув к тому, что его никто не слышит, а если слышит, то не понимает, Глек уперся взглядом в каменную стену, на которой был нарисован квадрат, разделённый посредине крестом на равные прямоугольные части. Дорогой художник, которого нанимали только члены