Месть в конверте - Фридрих Незнанский

— Каким образом?

— Самым натуральным. Иосиф Казимирович Загурский. Поляк, точнее, польский еврей. Офицер польской армии, еще той, довоенной. Был в плену у немцев, вроде бы чуть ли не в Освенциме сидел, случайно остался жив, снова воевал, потом опять сидел, теперь уже у нас. Реабилитирован. Из Магадана — прямиком в Волгоград. Получил прекрасную квартиру, пенсию. Живет… Скажи, биография? Без конца мотается в Польшу, Ты заметил, какие у Ольги шмотки? Ни у кого таких нет. Все от дяди, из Польши. Ты с ним еще познакомишься, не сомневайся. Он — дед общительный.

— А Ольга?

— А что Ольга? Она москвичка, к родителям в Москву катается чуть ли не каждый месяц, но учится почему-то у нас. Вообще-то конкуренция там, в столице, конечно, дикая. Там ребятки так шпиляют на рояле, что нам и не снилось. Но с другой стороны, пианистка она очень крепкая, сам слышал, вполне могла бы и в Москве пробиться. Не знаю, почему она так решила. Может быть, у дяди с тетей под крылышком уютнее, чем дома, может, еще что… Никто не понимает.

— Да откуда ты-то все это знаешь?

— Элементарно. Просто надо вежливо, внимательно и доброжелательно общаться с толстенькой и некрасивой лучшей подругой.

— С Маринкой, что ли?

— Естественно. Она, кстати, замечательная девка.

Женькины выступления, балансирующие на грани дружеского откровения и насмешливого, даже, возможно, немного циничного скептицизма, конечно же оказывали свое влияние, заставляя Георгия все время при встречах с Оленькой быть как-то немножечко настороже. И все-таки эти свидания, увы, не столь частые, как хотелось бы Георгию, были замечательны. Причина отказа, как правило, называлась одна и та же: не успела позаниматься, еще надо посидеть два-три часа. Очень больно кольнуло, когда однажды, во время предполагаемых занятий, Георгий неожиданно встретил Ольгу под руку с каким-то высоким и стройным блондином. В следующий раз ее спутником оказался кучерявый, правда с уже намечающейся лысиной, брюнет восточного облика. Ни в том, ни в другом случае Ольга не затруднила себя даже какими-то примерными объяснениями и оправданиями, и Георгий почувствовал, что любой заданный на эту тему вопрос может оказаться последним в их отношениях. Зато когда условленное свидание наконец происходило — это был настоящий праздник. Они часами бродили по вечерним улицам, целовались на всех свободных на набережной скамейках и в последних рядах кинозалов, говорили обо всем на свете, вернее, разливался соловьем, демонстрируя свою начитанность и эрудированность, преимущественно один Георгий, опасаясь — упаси бог — лишь одного: невзначай коснуться каких-то музыкальных тем; Олечка же чаще всего снисходила до великодушного слушания, периодически кивая.

Знакомство с Олиными родственниками произошло весьма своеобразно. В один из вечеров, мотивируя тем, что ей срочно, к завтрашнему утру, необходимо доделать какую-то теоретическую работу, Оленька засобиралась домой, едва лишь начали сгущаться вечерние сумерки. Однако процедура прощания в полутемном подъезде затянулась на значительно более долгое время, чем все предыдущее свидание. Георгий привык к тому, что девчонки в подобных ситуациях как-то тушуются, пытаются прикрыть лицо, шарахаются от проходящих мимо соседей. Сегодня не было ничего подобного. Оленька не только не смущалась тем, что ее видят в подъезде с каким-то парнем (а что могла делать юная парочка в подобных обстоятельствах — вопросов и сомнений не вызывало), но и, наоборот, спокойно и вежливо со всеми здоровалась, а с кем-то даже умудрялась вступать в короткие беседы.

— А вот и дядя с тетей возвращаются.

Лампочку при входе в подъезд почему-то пощадили, и в ее «могучем» двадцатипятиваттном «сиянии» Георгий увидел мелькнувшую внизу седую шевелюру.

— Валечка, осторожнее. Опять у нас ни одна лампочка не горит, не напасешься, честное слово.

Медленные, сдерживаемые темнотой шаги по лестнице приближались.

— Привет.

— А, Оленька! Почему ты тут, в подъезде? Здравствуйте, молодой человек.

— Я, дядя, ключ забыла или потеряла. — Маленькая невинная хитрость: минутой раньше Оленька крутила на пальчике ключ на красивом брелке.

— Ну так пойдемте уже в дом. Прошу.

— Да… Спасибо… Но уже поздно. И Оле заниматься надо.

— Вот и пусть занимается. А мы — как вас зовут, Георгий? — а мы пока чаек попьем.

В ярко вспыхнувшем в прихожей свете Георгий разглядел наконец своего визави: стройного, подтянутого, безупречно одетого пожилого джентльмена с тонкими, даже несколько заостренными чертами лица. Под стать ему выглядела и Олина тетя, Валентина Семеновна: худощавая, в простом, но очень элегантном и явно заграничном летнем костюме, с прекрасной прической, всем своим обликом демонстрирующая аккуратность и какую-то необыкновенную ухоженность.

— Валюнечка, так насчет чаечка…

— Я все сделаю, Йося. Посидите пока с молодым человеком, побеседуйте.

Проследовав за Иосифом Казимировичем через всю просторную, «сталинской» планировки квартиру с широкими коридорами, высокими потолками, Георгий оказался на балконе, откуда открывался великолепный вид на Волгу. Сияли сотнями огней огромные пассажирские теплоходы, перемигивались навигационные бакены, вытягивали свои тускло освещенные тела длиннющие самоходные баржи. И все это речное многолюдие периодически оглашало волжские просторы длинными, протяжными гудками.

Разговор возник легко, естественно и непринужденно, как бы само собой. Георгий даже не смог понять, как так получилось, что, отвечая на простенькие, незамысловатые вопросы Иосифа Казимировича, он уже на балконе, а позже и за прекрасно сервированным чаем с конфетами и печеньем очень быстро и досконально изложил своему внимательному собеседнику фактически всю свою биографию, начиная от родителей и кончая тем, что поступать он собирается на филфак местного пединститута, что, конечно, мечта — это МГУ, но сейчас он побаивается туда ехать, опасаясь легендарно грандиозного конкурса, а поступить в вуз надо обязательно, ибо иначе — армия, что он, разумеется, ни в коем случае не собирается увиливать от военной службы, но хотелось бы проходить ее действительно по-настоящему, серьезно и сознательно, а не просто тупо оттрубить по молодости положенное количество лет.

— Дядя, ну ты совсем Жорку заговорил! — Оля успела уже выполнить свое задание и присоединилась к чаепитию.

— Ничего подобного, Олюнечка! Я как раз в основном молчу, а рассказывает Георгий, и рассказывает, надо сказать, интереснейшие вещи!

Никогда не суждено было генералу Жаворонкову узнать, что результатом этой и последующих бесед с Иосифом Казимировичем явилась аналитическая справка, ставшая одной из первых страниц в его обширном комитетском досье. Старый чекист пан Загурский не по чьему-то заданию, а действуя сугубо в интересах своеобразно понимаемой им «высшей цели», любил заводить дружбу с молодыми людьми. Боже упаси, никакого стукачества и наушничества: для этого пан Загурский был слишком офицером и шляхтичем! Его интересовали не враги — для «врагов» в Комитете есть специальные службы, — его интересовали друзья, потенциально перспективные молодые люди, которые могли бы, на его взгляд, интересно и неординарно работать во имя тех идеалов, которыми увлекли в далекие двадцатые годы молодого поручика польской армии коминтерновско-энкавэдэшные агенты. Докладные записки старого чекиста воспринимались «товарищами» с внешним уважением, но по сути его писания встречались с сарказмом и с трудом скрываемыми издевками: совсем, мол, старый выжил из ума! Выжил не выжил, но так получалось, что иногда труды и заботы Иосифа Казимировича очень даже оказывались востребованными.

Лето этого года выдалось у Георгия напряженным. Сначала были экзамены в школе на аттестат зрелости, через месяц — вступительные экзамены в вуз. Сдал он их, надо сказать, без особого напряжения, а что касается пединститута, так уже с момента подачи документов он почувствовал ситуацию «наибольшего благоприятствования». Еще бы! Филфак — сугубо женская обитель, и каждого абитуриента в штанах готовы были пестовать, лелеять и чуть ли не на руках носить.

Оленька в середине июля укатила в Москву. Расстались они необыкновенно трогательно и любовно. Ну не то чтобы строились какие-то совместные будущие планы — до это дело еще не доходило, — но само собой подразумевалось, что к сентябрю Оленька вернется, они вновь встретятся, а там… Видно будет.

После зачисления в институт три-четыре недели необходимо было отрабатывать неизбежную сельскохозяйственную повинность, причем для «салажат» была выбрана самая поганая форма: их не отправили куда-то в колхоз с постоянным проживанием, а дергали каждый день из дома на различные овощные базы. Местные работяги откровенно сачковали и развлекались, беспрерывно киряя и подначивая: «Ну давай-давай, интеллигэнция!»