Нечаянная радость (сборник) - Юлия Вознесенская

– Все будет в ажуре, батяня! – лихо беря под воображаемый козырек, изрек Владлен.

И тут же получил по затылку от Виктора.

– Кому «батяня», а тебе отец Евлогий! – строго сказал Виктор. – Нашел «батяню»… – И совсем другим тоном архимандриту: – Ладно, надо мне ехать! Пошли, батяня, проводишь меня до ворот и благословишь на дорогу.

Архимандрит с Виктором пошли к воротам, а Владлен, подобрав шапчонку, обиженно глядел им вслед.

– Чего это он! Ему батяня, другим не батяня… Я что, не человек, что ли?

– Не в том дело! – сурово осадил его пожилой бородатый трудник. – Архимандрит наш был командиром десантного батальона в Афгане, а Виктор у него под началом служил. Архимандрит его, может, раз десять от смерти спас, потому он ему и «батяня».

– Подумаешь… – протянул все еще обиженный Владлен.

– Если хорошо подумаешь, так и поймешь. Ты ж не совсем дурак, а только «дурной слегка» – и, заметив, что Владлен снова закипает, примиряющее добавил: – Архимандрит так сказал, не я…

Крыть было нечем, и Влад решил оставить спор: им же еще работать и работать вместе до конца лета. Он так решил – до осени, а там… Потому как иначе с деньгами не выходило, а у него уже вырисовывались планы на будущее, для выполнения которых требовался капитал. Приходилось сжать зубы и терпеть.

– Да ладно, – протянул он, переводя обиду в шутку, – история Церкви показывает, что дураки тоже разные бывают: один просто глуп, а другой глуп до святости!

– Это ты про кого? – удивился бородатый.

– А про блаженных! – с некоторым превосходством в голосе пояснил довольный Владлен и независимо удалился.

– Ишь ты… просветился! – глядя ему вслед, сказал Андрусь. То ли с одобрением, то ли осуждая.

* * *

Весна вступила в свои права и, можно сказать, уже готовилась передать их лету. Возле открытого настежь окна монастырской кухни расцвела черемуха. А из окна доносилось странная для монастыря песня – старинный «лагерный шансон»:

Голуби летят над нашей зоной,голубям преграды в мире нет.Как бы мне хотелось с голубямина родную землю улететь.

Но забор высокий не пускает,и колючек несколько рядов.Часовые с вышек наблюдают,и собаки рвутся с поводов.

Владлену в субботу выпало скучнейшее послушание на кухне: начистить и натереть картошки для драников на целый монастырь, а еще на паломников, которые ожидаются в воскресенье. Чтобы не так тоскливо было чистить, он и развлекал себя «шансоном», позабыв об открытом для вентиляции кухонном окне.

Вечер за решеткой догорает.Солнце тает, словно уголек.На тюремных нарах напеваетмолодой уставший паренек.

Он поет – как трудно жить без воли,без друзей, и ласковых подруг.В этой песне было столько горя,что тюрьма заслушалася вдруг.

Плачут в дальних камерах девчата,вспоминая молодость свою,как они кому-то и когда-тоговорили ласково: «Люблю…»

Даже самый строгий надзирательу стены задумчиво стоит.Только он один, паскуда, знает,что парнишке ночь осталось жить.

Мимо кухонного окна, как нарочно, проходил монастырский регент отец Михаил. Он постоял, послушал, потом громко сплюнул и просунул голову в окно.

– А ну отставить блатную музычку! Не то я отцу архимандриту пожалуюсь! Нашел тоже что петь в святой обители…

– Ага, вот и надзиратель появился. Да у вас тут тюрьма, что ли? Человеку и попеть нельзя? – возмутился Владлен, со злостью швыряя очищенную картофелину в кастрюлю.

– Пой духовное! Если умеешь, конечно…

– Ой, да подумаешь! Да чего там уметь-то!

И Владлен запел «Херувимскую», да так запел, что регент от неожиданности чуть не сел в клумбу под окном. Но удержался на ногах и остался стоять под черемухой, слушая с открытым ртом и прикрытыми глазами.

А Владлен так увлекся своим пением, что и сам глаза закрыл. Но и с закрытыми глазами виделся ему монастырский храм, и горящие восковые свечи, и солнечный луч, падавший из-под купола прямо на середину храма… И в этом столбе света непонятно откуда проявляется фигура юной красавицы с куклой-пупсом на руках. Она идет по храму с протянутой рукой, кланяясь направо и налево. Монахи улыбаются и охотно подают ей – кто ветку черемухи, кто свечу, а кто и просфорку. Потом девушка подходит к подсвечнику перед иконой Божьей Матери и ставит свечку. Ее кукла уже успела превратиться в настоящего живого ребенка, прехорошенькую девочку с коротенькими косичками, и девочка эта осторожно тянет пальчик прямо к пляшущему огоньку…

Опомнившись, Владлен тихо довел мелодию до конца и умолк.

– Ты почему так поешь? Кто тебя учил? – заволновался регент. – Ты, может, и ноты знаешь?

– Ну, знаю! – небрежно ответил Владлен.

– Да откуда?!

– От певчего верблюда. Будто только в монастырях петь умеют! В школу я музыкальную ходил почти пять лет, вот откуда! Пока мы с отцом в Питере жили, он заставлял ходить, модно это тогда было. Потом он другую жену себе привел в дом, нас с сестрой и матерью выгнал, ну, мы и уехали к бабке в деревню. Тут вся моя музыка и накрылась.

– Жалко было с музыкальной школой расставаться?

– Да ни капли! Бабка на Ладоге жила, на самом, считай, берегу. Я там сигов научился сетями ловить, в пятнадцать лет на катере вовсю гонял! Др-р-рр! – схватив за ручки большую пустую кастрюлю и крутя ее перед собой, Владлен показал регенту, как именно гонял он на катере.

– Ладно, пятнадцатилетний капитан, я тебя в хор беру! Пойду скажу отцу архимандриту, пусть назначит тебе клиросное послушание, – регент решительно развернулся и хотел уже шагать к отцу Евлогию, но Влад его остановил:

– Э, ты постой, отец Михаил! Разве некрещеным можно петь в монастырском хоре?

– А ты разве некрещеный? – удивился регент.

– Ну да…

– Так мы тебя враз окрестим!

– Не, что ты, отец Михаил! Нельзя меня крестить.

– Это почему же?

– Так я ж неверующий! – выпалил и довольно глупо заулыбался Владлен.

– Ты уверен?

– А то! С детства неверующий, и родился таким. Нельзя ведь Бога обманывать, верно? Грех это, и ты меня на это не подбивай, отец Михаил.

– Кого, ты говоришь, обманывать нельзя?

– Бога, Иисуса Христа, Матерь Божью… Ну и всех остальных тоже.

– Так ты ж в них не веришь! Или веришь?

– Не верю.

– Не веришь, а обмануть боишься?

– Ой, да не путай ты меня, отец Михаил! Некогда мне, знаешь, с тобой лясы точить: мне еще вот всю эту картошку надо перетереть! Баба Анжела наладилась драники стряпать, придет скоро… – И Владлен склонился над ведрами с начищенной картошкой, а не на шутку расстроенный регент отошел от окна и повлекся по своим делам.

* * *

Но петь в хоре архимандрит Владу все-таки разрешил и никогда об этом не пожалел, как и регент отец Михаил. Не печалился на новом послушании и сам Владлен. Понравилось ему петь в хоре, да и сами службы стали нравиться, несмотря на их долготу. Правда, трудником он все равно остался и продолжал работать на стройке. А иногда приходилось и на монастырской кухне подежурить.

Владленова почта

Скоро Владлен наладил переписку с сестрой. Взял да и написал ей письмо – просто так, наудачу.

Сестра его Наталья жила с мужем-милиционером в поселке под Санкт-Петербургом, на берегу Ладожского озера. От бабки с материнской стороны Владлену и Наталье достался в наследство довольно большой дом, старый, но крепкий, строенный, на совесть, для себя: просторный, с мезонином, под железной крышей, на высоком фундаменте – чтобы озерные воды не заливали в непогодь. Дом был обит вагонкой, выкрашен в синий цвет, а резные наличники – белые. Красота! И участок при доме был ухоженный, с положенными дворовыми постройками, палисадником перед фасадом, садом и огородом позади дома, с двумя большими теплицами, со своим колодцем и даже маленьким прудиком – для полива и полосканья белья. На воротах висело фанерное объявление большими черными буквами: «Свежая и копченая рыба», а в палисаднике устроена была самодельная коптильня, и возле нее стоял прочный, вкопанный в землю деревянный стол для разделки рыбы. От самых ворот было видно – крепко живут люди.

Когда пришло первое письмо Владлена, муж Натальи как раз потрошил на столе сигов. Стайка пестрых кур во главе с большим коричневым петухом паслась у него под ногами, растаскивая рыбьи потроха. Коптильня дымилась, от нее по участку плыли вкуснейшие ароматы. Милиционер, одетый не в форму, а в потертые джинсы и выцветшую футболку, ловко орудовал ножом, а жена читала вслух письмо от брата: