Дочь генерала - Александр Петров

— Первый портрет на экспорт, поэтому лишь слегка похож на оригинал, пояснил художник. — В Европе, знаете ли, вкус эдакий, сугубо телесный. Ну, а вторая композиция — это Наташенька в трех временных фазах: прошлое — настоящее — будущее. Здесь, как видите, Иван Андреевич, все по-русски: душа на первом и единственном плане.

— Поразительно, — сказал отец, разглядывая то одну картину, то другую; то приближаясь, то удаляясь на два-три шага. — Вот так, живешь с девочкой под одной крышей и не подозреваешь, как она красива. Дочка, да ты у меня принцесса!

— Кто бы сомневался, — кивнули остальные.

…И тут вернулся из магазина Кирилл. В руках он держал две бутылки вина. Генерал взмахнул бровями и глубоко вздохнул. Василий решил успокоить отца и с позволения Кирилла рассказал его историю.

Василий: два брата

На границе Чечни и Ставрополья стояла казацкая станица. Жил там один бравый казак. Как-то поехал он на рынок, да влюбился там в девушку из соседнего чеченского села. Три года упрашивал ее родню отдать девушку замуж — ни в какую! Тогда выкрал он ее и уехал с ней в горы. Казак на руках носил возлюбленную, был с ней ласковым и добрым. Гордая чеченка полюбила казака. Через год родились у них два сына-близнеца. Чеченские родичи выследили беглецов. Дождались они, когда отец с одним из сыновей уехал в больницу, выкрали женщину с другим сыном и увезли их к себе. Вернулся отец с годовалым сыном на руках и узнал о пропаже любимой жены. Оставил сына матери, а сам поехал искать жену. Оттуда он не вернулся. Видимо, его убили.

Узнав о смерти сына, бабушка испугалась за внука, спешно продала богатый дом и переехала подальше от Чечни — в Рязанскую область. Потом колхоз, в котором она работала, разорился. Кирилл подрос и поехал в Москву на заработки. Здесь он открыл свою сапожную мастерскую.

Познакомились мы с Кирюшей в храме. Он как-то сразу расположил к себе простотой и открытостью. Так мы подружились. А однажды шли вместе со службы, а к нему подошел старый чеченец в папахе. Обратился к Кириллу на своем языке, тот ответил. Они о чем-то поспорили и старик, рассерженный, ушел. Мы-то и не думали, что он горец. Да вы посмотрите на него: русоволосый, глаза серо-голубые, говорит без акцента… Крещеный в православной церкви. Тогда он и рассказал нам свою историю. Мы за скорби его еще больше полюбили.

И вот однажды прибегает к нам женщина, что работает на приемке в сапожной мастерской. Испуганная такая! Кричит с порога: «Брат к Кириллу приехал. Бандит на черной машине!» Сходили мы в мастерскую, постучали — не открывают. У подъезда — БМВ с тонированными стеклами. И тишина… Что тут сделаешь? Пошли мы в храм, заказали молебен Иверской Богородице и помолились, как могли. Обзвонили еще нескольких прихожан и просили молиться за Кирилла со родичем. Двое суток братья сидели взаперти, не выходили. А на третий день заходит к нам Кирилл, как ни в чем не бывало, и говорит: «Брат меня нашел! А я — его. Завтра крестить Рустама будем».

Продал новокрещенный Роман свой черный катафалк, и стали они вместе с Кириллом в его сапожной мастерской работать.

— А что, неплохо работает, — сказал Кирилл. — И набойки ставит и прошивать научился.

— Неужели с бандой своей не общается? — спросил генерал. — Да неужто оттуда просто так отпускают?

— Отпустили, — кивнул Кирилл. — Только «не просто так», а по молитвам вот этих моих братьев и всего нашего прихода. Мы для бандитов перестали существовать. Ну, будто, на другую планету улетели, или в другое измерение перешли… А Роман стал настоящим исихастом. Мы с ним теперь вместе Иисусову молитву творим. Хотите, господин генерал, можем зайти к нам в гости. Правда, у нас там беднота. Вместе телевизора окно во двор, а вместо диванов и кроватей — лавки деревянные. Но мы с братом нашу мастерскую ни на какие хоромы не променяем.

— Да, ребята, — почесал затылок генерал, — вижу теперь, у вас тут всё по-серьёзному. Не только шутите!

— Ну, почему! И шутим тоже, — улыбнулся Кирилл. — Знаете, я ведь стал жить церковной жизнью здесь, в Москве. В Рязанской области мы с бабушкой только на Пасху да на Рождество в храм ходили свечку поставить. А тут я стал причащаться на праздники, поститься… Ну, как это бывает у неофитов, стал считать себя великим христианином. Приехал в деревню и давай учить бабушку уму-разуму. Послушала она меня и сказала: «Плохой ты стал! Злой какой-то». Как же так, думаю, грешить я перестал, в церковь постоянно хожу… Что же не так? Тут меня эти трое и вразумили. Нечего, сказали, из себя апостола строить, живи проще и веселей. Я у них в этой студии душой и отогрелся. Здесь хорошо!

Шерше ля фам

Сначала заскучал Борис. Несколько часов понуро сидел перед монитором ноутбука и молчал. Взглянув на часы, поднялся и молча вышел на улицу. Появился на следующий вечер, но уже не один. Из-за его плеча выглядывала невысокая женщина, скромно одетая и застенчивая. Борис усадил даму в кресло, а сам, шагая по студии и размахивая руками, приступил к рассказу.

— Все началось с появления в нашей холостяцкой берлоге Наташи. Сережина невеста убедила меня в том, что семейное счастье вполне возможно. Тогда я тоже стал подумывать о своей непутевой холостяцкой жизни. Но вот вопрос: где найти… ту самую? Как отыскать единственную и неповторимую, которая навсегда? Нет, обычные способы «съема» и тривиальных знакомств я сразу отмел, как заведомо провальные. И решил поступить так, как подобает истинному христианину: пошел в храм и пал ниц перед образом Пресвятой Богородицы. Ну, кто, спрашивается, как ни Мать всех униженных и оскорбленных, поймет и поможет самому из всех униженному и всеми глубоко оскорбленному!

— Любо! — воскликнул Вася. — Хотя последнее сомнительно.

— Ну, да! Продолжаю. Горячо помолился и весь разгоряченный вышел на улицу. И вдруг на меня обрушился сначала шквальный ветер, а потом ливень. Пока добежал до своей квартиры, замерз до посинения. Утром просыпаюсь и понимаю, что потерял голос. Нет, братья и сестры, вы представляете, что такое на взлете апостольского служения взять и лишиться мощного бархатного баритона? Меня вообще-то можно представить немым? Вот… Бегу в поликлинику, записываюсь к терапевту и сажусь в очередь. А очередь огромная! И за час из кабинета вышло только двое. И такие счастливые! Я одной такой сиплю, вращая глазами и потрясая кулаками: что, мол, вы себе позволяете; как, мол, вам не стыдно? Здесь же народ! Очередь! А она мне: вот попадете в кабинет, сами поймете. Долго ли, коротко ли, только вошел в кабинет и я. Сел на стул и сиплю, пытаясь объяснить что потерял голос. И тут врач поднимает на меня глаза, полные искреннего сострадания и говорит… Нет, я не могу!.. Мария, расскажи ты.

— Ну, мы же врачи в первую очередь гуманисты, — сказала женщина, часто моргая некрашеными, но весьма выразительными глазами. — Когда приходит ко мне усталый человек, я вижу, что он себя не бережет, ему некогда, он весь горит на работе. Тогда я выписываю ему витамины и даю больничный: пусть отдохнет и отоспится…

Мария произнесла первые слова, и мужчины почувствовали, как невидимая теплая волна подхватила и повлекла их в далекую сверкающую даль. Мягкий голос обволакивал светлым облаком. По спине — от поясницы к затылку и обратно — сыпали мурашки. Брови поползли вверх, глаза сами собой закрылись, губы растянулись в блаженной улыбке младенца, для которого жизнь — сплошной медовый месяц: «только небо, только ветер, только радость впереди». Они замерли и не шевелились, боясь прервать эту волшебную песню вечной женственности, обнявшей осиротевшее человечество ласковыми материнскими ладонями, теплыми и пахнущими молоком.

Когда голос женщины внезапно умолк, они, не открывая глаз, по-детски залепетали:

— Не-не-не…

— Еще-еще…

— Да-да-да…

— …А Боренька такой несчастный, горлышко хрипит… Я из шкафчика достала масло от иконы мученика Пантелеимона и ему на язык капнула. Боря посидел немножко и как-то сразу оттаял. На щеках румянец заиграл, глазки просияли — прямо на глазах больной выздоровел. И голос к нему вернулся. А потом он дождался меня и за руку повел. А я не упиралась. Вот и все…

— Теперь вы всё поняли, — констатировал Борис, первый очнувшийся от опьяняющего голоса античной сирены. — Так же, думаю, вы поймете и то, что я сейчас выйду отсюда с этой милейшей особой и растворюсь в океанской пучине женской нежности, куда так мощно зовет ее голос.

Сергей с Василием по-прежнему пребывали в блаженной истоме, автоматически кивая головами. Они с надеждой смотрели на скромную женщину с бесцветным лицом, в стареньком платье, но видели сверкающие золотой парчой царские ризы, отороченные горностаевым мехом.

Борис рывком за руку выдернул Сергея из кресла и повел в сторону стойки.

Василий, видимо надеясь на очередной бесплатный сеанс «сиренотерапии» спросил Марию о методах современной борьбы с гриппом — и снова заурчал, как сытый кот на завалинке, слушая обстоятельный мелодичный ответ. Повернул было туда же голову и Сергей, но его резко одернул Борис: