Корректировщик - Александр Аннин

И еще самолюбию Малыша льстило то обстоятельство, что он был один из немногих, кому Карлсон позволял обращаться к себе на «ты» – хотя подполковник годился Матушкину в отцы. Они пили брудершафт на свадьбе Алексея и Ирины, куда Матушкин пригласил весь отдел. И на глазах у всех захмелевший Карлсон громогласно объявил, что, мол, этот парень заслуживает того, чтобы быть «на ты» с великим Басовым. А ведь к тому времени Малыш проработал в отделе убийств МУРа всего-то пару месяцев…

Вскоре после свадьбы Алексей узнал о смерти бабушки – она в последнее время была так плоха, что не могла присутствовать на торжестве, которого ждала всю свою жизнь.

Малыш много рассказывал Ирине о старушке. И когда он сидел, понурясь, над письмом дальней родственницы из Егорьевска, жена утешала его: «Не грусти, Леша, твоя бабушка передала тебя мне. По наследству. И, между прочим, в хорошие руки передала, вот увидишь!»

…Обо всем этом Малыш вспоминал в промозглый ноябрьский день, который когда-то был общесоюзным кроваво-красным праздником. Вот уже год и десять месяцев он служит в МУРе – практически под началом подполковника Басова, и все еще, как говорится, «подает надежды»…

Глава девятая

Тридцатидвухлетняя Елена Хрипунова никогда не изменяла мужу – ни до свадьбы, ни после. Они жили вместе уже двенадцать лет, на столько же Марат был старше ее – короче, идеальное соотношение возрастов и семейного стажа.

Белокурая Елена была спокойной, тихой женщиной, жила своей малопонятной жизнью. И ей нравился каждый прожитый день. Она искренне считала, что любит своего мужа – такого занятого, крупного человека, известного в обществе.

Лет пятнадцать назад Лена впервые появилась в редакции небольшой, но зубастой газеты, ниспровергавшей устои социализма. И с головой окунулась в журналистику и околожурналистскую тусовку. Марат Хрипунов казался ей небожителем, человеком эпохи. Будучи главным редактором, он вступал в бой с гигантами, с циклопами коммунистического режима. И безжалостно поражал их в голову, как Георгий Победоносец.

Елена знала, конечно, что их газета, названная по имени одного из первых петровских изданий, обильно финансируется нарождавшейся буржуазией, и сама по себе является убыточной. Понимал это и Марат Петрович. Умные люди говорили ему: «Марат, сейчас ты нужен, тебе дают деньги, а когда власть сменится и цели будут достигнуты, ты не получишь от победителей ни копейки». И Хрипунов создал при газете дочернее книжное издательство, оснастил его импортным оборудованием, стал переводить на его счета львиную долю выделяемого «хозяевами» бюджета. «Хозяевам» это было понятно: Хрипунов, дескать, хочет хоть как-то покрыть убытки от выпуска газеты.

После 1991 года, как и ожидалось, газету пришлось прикрыть: в ней больше ни у кого не было надобности – ни у политиков, ни у капиталистов, ни у «массового» читателя. «Марат сделал свое дело, Марат может уходить», – злорадно шутили в кулуарах власти.

И тут выяснилось, что Марат Петрович является не кем иным, как единоличным владельцем дочернего издательства, уже, кстати, прочно занявшего свою нишу на книжном рынке. Хрипунов печатал научную литературу, словари, туристические, финансовые и юридические справочники. Все это имело хороший сбыт, Марат Петрович стремительно богател, открывал новые издательства, скупал пакеты акций бумаго-картонных предприятий, и потихоньку в обществе заговорили об «империи Хрипунова».

По привычке к нему еще относились как к политической фигуре, по инерции приглашали на правительственные и думские тусовки, интересовались мнением по глобальным вопросам… Все эти бесконечные рауты и приемы подпитывали чувство восхищения мужем со стороны Елены. В ее глазах он оставался все тем же Маратом – борцом за изничтожение рабской психологии забитого народа, за экономическую и духовную независимость Родины, за Веру, Царя и Отечество.

Детей у Хрипуновых не было; врачи установили, что «вина» лежит на Елене. Но Марата Петровича бесчадие, казалось, нисколько не волновало, и он никогда не упрекал жену в их общей беде.

А Елена тайком от мужа стала ходить в церковь. И не только за тем, чтоб испрашивать у Господа благословения на рождение ребенка, но и потому, что считала регулярное посещение храма своей особой ролью в их семейной жизни. После свадьбы Елена оставила работу, но продолжала сопереживать мужу в его деятельности. Она думала, что Марату некогда ходить в храм, он своим делом служит Богу и Церкви. А она будет возносить молитвы и от своего, и от его имени, станет семейной предстательницей перед Спасителем.

Хрипунов полагал, что его женушка, «белокурая газель», как он ее называл, тратит выделяемые ей суммы на какие-нибудь бабские глупости, а на самом деле Елена жертвовала деньги полюбившемуся ей Храму Новомучеников и Исповедников Российских в старом Бутове. Эта бревенчатая церквушка посреди дубравы, за кольцевой автодорогой, была дорога Елене до слез. Срубили ее в 1996 году, и Хрипунова была одним из тайных спонсоров строительства. Первая служба состоялась 16 июня, в день памяти Всех святых, в земле российской просиявших – а ведь этот праздник совпал с днем рождения Елены! Конечно, она чисто по-женски восприняла это обстоятельство как знамение свыше и дала слово навсегда связать свою судьбу с этим скромным, таким благодатным храмом, где пахло сосной и ладаном, а настоятелем служил отец Глеб – бывший геолог, культурный, интеллигентный человек…

Сегодня Елена отправилась в Бутово спозаранку, сначала до метро «Южная», там села на автобус, доехала до высокого железного креста, высящегося на пятом километре старой Варшавки… И пошла пешком через промозглый, заиндевелый лес, кутаясь в шерстяную косынку…

В руке у Елены был просторный полиэтиленовый пакет с тщательно завернутой иконой Илии Пророка – очередной ее дар маленькой церкви. И дар, как ей казалось, символичный: что-то грозное, и вместе с тем, всепонимающее было в этом седобородом старце, взирающем со своей огненной колесницы на бури и революции, предсказывающем новые неизбежные потрясения и пророчествующем о спасении верных…

Нынче была особая служба. Как-никак, 7 ноября, годовщина октябрьского переворота 1917 года, положившего начало гонениям на Церковь. Литургию совершал прибывший сюда архиепископ Арсений – добрый, улыбчивый пастырь, запросто говоривший с любым прихожанином. В маленькой церквушке – битком полно народу, парно, как в бане, от раскаленной печи «Бурильян»… Хорошо, что приехала загодя, еще до чтения часов, успела переговорить с отцом Глебом, на исповеди как-то неудобно будет…

Вот уже несколько месяцев, как муж резко изменился к ней, стал раздражительным, подозрительным, придирчивым. И каким-то озлобленным, ироничным. Чем она плоха, чем не угодила?

– Э, матушка, – утешал ее отец Глеб. – При чем тут ты, твой муж… Ты что ж, милая, хотела в церковь ходить, деньги и иконы на храм жертвовать, и чтоб бес тебя за это не донимал, не злился на тебя? А через кого ему сподручнее тебе козни творить? Конечно, через самого близкого тебе человека, через мужа. Тем более, что вы невенчанным браком живете, вот лукавый и нащупал трещинку, теперь бьет в нее.

И от этих простых слов сразу просветлело на душе у Елены, стало как-то покойно и радостно. Ее уже не раздражал полубезумный взгляд темных, помутненных глаз Жанны Бичевской, истово молящейся перед Святым Распятием; и церковные старухи-свечницы, ненавидящие весь мир, казались несчастными созданиями Божьими…

После нескончаемо долгого архиерейского богослужения Елена причастилась у Святых Тайн и поехала в коттеджный поселок «Серебряные Ключи», отказавшись от приглашения на трапезу в церковном доме, приготовленную по случаю прибытия владыки Арсения. Ей хотелось поскорее приехать домой, обнять мужа, поговорить с ним… Сколько же лет они не разговаривали по-человечески, по-простому? Уж и не помнит. Елена не знала, как она начнет разговор, о чем он будет, но чувствовала, что все получится само собой, все сложится хорошо.

То, что произошло в коттедже, оглушило Елену, будто удар обуха. Вся ее жизнь рухнула в один момент, переломившись надвое, как охотничье ружье. И она будто смотрела в бездну стволов, собираясь загнать туда смертоносные патроны…

Не успела «белокурая газель» переступить порог особняка, как Марат Петрович, не глядя на нее, отрывисто сообщил, что срочно улетает в Лондон.

– Зачем? – растерянно спросила Елена, и сама почувствовала, как глупо это прозвучало.

Хрипунов нервно метался по гостиной, беря в руки что ни попадя и вновь водружая предмет на место. Он вскинул бледное, искаженное злобой и обидой лицо на Елену:

– Ну какое твое дело, зачем? А? И почему я не вижу ликования по поводу моего отъезда? Давай, не стесняйся, бей себя по ляжкам, улюлюкай!

Елена кинулась к мужу, захлебываясь слезами, стараясь поймать его за руки: