Москва слезам не верит (сборник) - Валентин Черных

— Что тогда будет?

— Отлуплю, — убеждённо заявил Гога.

Катерина и Людмила пили чай на кухне. Катерина рассказывала о своём романс.

— Вначале меня это забавляло, а теперь я и дня без него прожить не могу. — Катерина грустно улыбнулась.

— Это любовь, — прокомментировала Людмила, — Когда у меня такое бывает, я точно знаю: это любовь.

— Завтра ему всё расскажу и пусть сам решает!

— Не знаю, не знаю, — задумалась Людмила. — Мужики не любят, когда выше их стоят.

— Да всегда кто-то выше стоит, — возразила Катерина.

— На работе — пожалуйста, а дома мужик хочет быть хозяином.

— А я что, возражаю? — удивилась Катерина. — Да на здоровье, будь хозяином, мне только легче.

— Ой, не спугнуть бы. Пусть вначале всё-таки сделает предложение, — засомневалась Людмила.

На территорию комбината, как и когда-то шестнадцать лет назад, въехали голубые автобусы передвижной телевизионной станции и остановились у подъезда управленческого корпуса. Катерина видела из окна своего директорского кабинета, как выходили из автобуса люди в кожаных куртках. Они тянули кабели, закатывали в здание портативные телекамеры, отдалённо напоминающие те, которые она видела на галантерейной фабрике. Она не могла рассмотреть с высоты девятого этажа лиц, видела только, что отдавал распоряжения человек в ярком зелёном костюме.

Катерина перешла к своему столу, грустно улыбнулась и закурила.

Операторами распоряжался старший оператор Рачков. Он, разумеется, изменился, погрузнел, но не настолько» чтобы его было не узнать.

— Рудик, — к нему подошёл режиссёр — молодой человек. — Директриса уехала в министерство, обещала быть через полтора часа. Успеете?

— Успеем, — сказал Рачков. — Витя, — отдал он распоряжение молодому человеку, — из кабинета будешь вести ты. Мне лично надоели эти старушки, которые бубнят одно и то же: производительность, пятилетка, эффективность, трудовые традиции, выйдем к намеченным рубежам… Я буду внизу, там хоть есть девочки, на которых можно посмотреть.

— Ну, ты не прав, — не согласился режиссёр. — Директриса — экстра-класс. Фигура! Ноги растут прямо отсюда, — и режиссёр показал, откуда растут ноги. — Кандидат наук и… главное, молодая. Недавно из главных инженеров. И не замужем.

— Откуда такие точные сведения.

— Из отдела кадров.

— Ладно, — сказал Рачков. — Тогда беру на себя. Витя, я на директрису, а ты на производственные процессы.

Флегматичный Витя согласно кивнул.

Камера была установлена в директорском кабинете, а Рачков маялся в приёмной и от нечего делать просматривал проспекты, рекламирующие продукцию комбината. Часы показывали без трёх минут четыре. Секретарша перехватила взгляд Рачкова.

— Директор никогда не опаздывает, — сказала она не без гордости.

— Так уж и никогда, — усомнился Рачков.

— Никогда, — ответила секретарша, и, словно в подтверждение её слов, в приёмную вошла Катерина.

— Здравствуйте. — Она протянула Рачкову руку, и тот галантно её поцеловал. — Через две минуты я буду готова. Заходите.

Рачков зашёл вслед за Катериной в кабинет. Он был растерян. Он почти точно мог сказать, что он где-то видел эту женщину, но только не мог вспомнить — где,

А Катерина тем временем села за свой стол, достала пудреницу, слегка подкрасила губы, одним взмахом расчёски отбросила волосы на плечи.

— Мы с вами где-то встречались? — Рачков улыбнулся. — Я ведь вас уже показывал?

— Думаю, что вы ошибаетесь, — спокойно ответила Катерина. — Здесь вас не было…

— Но ведь вы не всю жизнь здесь работаете? — сказал Рачков.

— Не всю, но очень давно. Скоро двенадцать лет.

— Вы не отдыхали в Сочи?

— В Сочи, хоть один раз в жизни, отдыхал каждый человек, — сказала Катерина.

— Разрешите представиться — Рачков Родион Петрович.

— Родион? — переспросила Катерина.

— Да, — подтвердил Рачков, — это довольно редкое имя.

— Л в юности вы, конечно, были Рудольфом? — сказала Катерина.

— Да, — опешил Рачков. — Значит, мы с вами действительно знакомы.

— Нет, — сказала Катерина, — это чистый домысел. Ведь не так давно в моде были Бобы, Рудольфы, Сэмы, а теперь мода на родное, исконное: Иваны, Никита, Родионы, Денисы. Всё это легко объяснимо.

В кабинет заглянула секретарша.

— Катерина Александровна, — предупредила она, — из управления звонили, что французы выедут через тридцать минут.

И тут Рачков вспомнил.

— Катерина? — изумился он.

— А что, я разве так изменилась? — спросила Катерина.

— Нет, — заверил её Рачков. — Просто я не предполагал… Такая встреча… Через столько лет. Значит, ты всего добилась? Директор крупнейшего комбината в Москве!

— Директором я всего третий месяц.

— А какие ещё изменения в жизни? — допытывался Рачков. — Семья, дети?

— С этим всё в порядке, — отмахнулась Катерина. — Послушайте, товарищ Рачков, может быть, мы начнём? Через полчаса у меня французы. Они принимали меня в Лионе, сейчас я должна принять их,

— Да, да, — согласился Рачков. — Наш разговор мы можем продолжить и в другом месте, Я тебе позвоню.

— Не надо никаких разговоров, — сказала Катерина. — И звонить не надо. Я не собираюсь быть телезвездой.

При чём тут телезвезды? — улыбнулся Рачков. — Нас ведь связывает…

— Нас ничего не связывает, — жёстко сказала Катерина и допросила: — Соедините меня с режиссёром.

Она подошла к телекамере и ваяла наушники.

— Геннадий Михайлович, это Тихомирова, — сказала она, — Значит, как договорились. Я начинаю в кадре, потом вы переходите на цеха, я комментирую. Прошу учесть, у меня всего двадцать минут; нет, уже восемнадцать.

Катерина прошла за свой стол. На телекамере вспыхнула красная лампочка.

— Добрый вечер, — сказала Катерина. — Если у мужчин есть свои дела, пусть они ими займутся. Наша продукция, я думаю, а основном заинтересует женщин…

Режиссёр сидел в автобусе ПТС за пультом. Перед ним было шесть экранов. На контрольном экране улыбалась Катерина. Он переключил тумблер, и на экране возник цех, и засверкало всеми красками яркое полотнище материи.

Катерина тоже смотрела на экран, где были цеха её комбината, люди, с которыми она работала и встречалась каждый день. Одна из работниц, по-видимому, заметила, что на неё направлен объектив телекамеры, но не знала, что камера уже передаёт её изображение, Работница достала зеркальце, губную помаду и, не отходя от станка, начала наводить красоту.

— Наезжай, наезжай, крупнее, — обрадованно кричал режиссёр в автобусе.

Оператор в цехе повернул ручку камеры, теперь работница была крупно, на весь экран. Она подкрасила губы, поправила выбившуюся прядь под косынку и стала сосредоточенно серьёзной, какой, она считала, должна выглядеть работница на съёмке. И вся сосредоточенная и серьёзная пошла вдоль станков.

Катерина всё это видела на экране телевизора в своём кабинете, Это было и смешно и трогательно. Катерина заулыбалась. Режиссёр мгновенно переключил тумблер на пульте. Заработала камера Рачкова, и миллионы зрителей потом увидят и запомнят Катерину именно такой: улыбающейся и чуть грустной.

Помощники оператора сворачивали кабели, катили камеры к грузовому лифту.

Рачков задержался в приёмной.

— Да, — сказал он, будто только что вспомнил. — Передачу в эфир могут поставить в последний момент, и мы не сможем позвонить вам на работу, на всякий случай дайте мне домашний телефон директора, я ей обязательно позвоню,

— Ради бога, не забудьте, — попросила секретарша и записала номер на листке.

— Непременно, непременно, — любезно заверил её Рачков, — Очень интересная женщина, очень.

— Она у нас умница, — с гордостью ответила секретарша.

— Даже странно, — сказал Рачков. — Такая женщина и не замужем.

— А вы уже влюбились?

— На такую женщину невозможно не обратить внимания. — В эту минуту Рачков был искренен. — Улыбается — таз не оторвать!

— Её улыбка стоит полмиллиона в валюте.

— Как? — не понял Рачков.

— Она принимала участие в закупке оборудования во Франции и так понравилась хозяину фирмы, что он сбросил полмиллиона. Это гак шутят у нас в министерстве.

Голубые телевизионные автобусы шли по Москве. Молодые операторы среди сложнейшей электрической аппаратуры, которой были начинены автобусы, прямо на пульте резались в карты, в элементарною «дурачка». И очень веселились среди этого чуда технического прогресса.

Рачков не принимал участия в игре. Он молча сидел у окна. Сидел сосредоточенный и даже мрачный. Он как будто силился о чём-то вспомнить, а вспомнив, наверное, очень этому удивился и недоуменно пожал плечами.