Москва слезам не верит (сборник) - Валентин Черных

— Правильно, — соглашался Николай. — Но надо внести ясность и поставить точки над «i».

— Не хочу никаких точек, — сопротивлялся Гога.

Женщины сидели на кухне у Катерины, когда вошли Николай и Гога.

— Я сейчас, — сказала растерянно Катерина, и они с Гогой прошли в её комнату.

Наступила тишина. Ожидающие ничего не слышали, и Людмила заволновалась:

— Может, он её уже пристукнул?

— Она сама кого хочешь пристукнет, — сказал Николай. — Успокойтесь! Она выйдет с результатом.

— С каким? — спросила Людмила.

— С каким — неважно, — сказал Николай. — Важно, что о определённым. Разговор, ч думаю, будет долгим, поэтому я попросил бы какой-нибудь еды.

— А ты что, пил и не закусывал? — спросила Мария.

— Не было закуски, — скачал Николай. — Но вообще-то пора уже и обедать,

И тут вышла Катерина.

— Ну что? — бросились к ней женщины,

— Всё в порядке, — сказала Катерина,

— Ну он женится на тебе? — робко спросила Мария,

— Пусть только попробует не жениться, — ответила Катерина.

— А может, и попробовать, — сказала ей Людмила, — Ты ему тут приказать не можешь. Он у тебя не в подчинении и на комбинате не работает.

— Не работает, так будет работать, — сказала Катерина. — Мне хорошие электросварщики тоже нужны.

— Не понял, — сказал Николай. — Тебе нужен муж или хороший электросварщик?

Катерина не успела ответить, потому что из комнаты вышел Гога. Он прошёл не кухню, поздоровался с женщинами и попросил Людмилу:

— Пересядьте, пожалуйста, обычно здесь сижу я.

— Я, между прочим, раньше тебя здесь сижу. Скоро уже десять лет, — ответила ему Людмила.

— С сегодняшнего дня это отменяется. Теперь здесь буду сидеть я.

Гога занял место во главе стола.

— Садитесь, — пригласил он всех. И когда все расселись, сказал Катерине: — Раздавай обед.

И Катерина, ни слова не говоря, молча начала расставлять на столе еду.

— Где Александра? — спросил Гога.

— У себя в комнате, — ответила Катерина. — Тебя боится.

— Это правильно, — сказал Гога и позвал: — Александра!

Александра вышла и потупила взгляд.

— По моральным проблемам мы с тобой ещё поговорим, а сейчас садись обедать.

Еда была разложена. Гога откупорил буталку с водкой, разлил всем, первым поднял рюмку и сказал:

— Со свиданьицем!

Катерина и Гога ехали на работу вместе. Машину вела Катерина. Она свернула на стройку и подъехала прямо к башне, везде которой собралась уже почти вся бригада монтажников.

Гога поцеловал её и вышел. Катерина тоже вышла, ткнула туфлёй в передний баллон, села в машину и по своей привычке резко рванула с места. Шедший навстречу самосвал шарахнулся в сторону, уступая ей дорогу.

— Эго что, твоя новая баба? — спросили Гогу, когда он подошёл к ребятам.

— Она что, профессорская дочка?

— Для дочки старовата. А для молодой генеральши или… профессорши вполне. Да не тяни, расскажи. Кто это? — требовали ребята,

— Да откуда я знаю, — отмахнулся Гога. — Опаздывал, вот и подвезла за рубль.

— Оказывается, и бабы левачат!

— А что им деньги не нужны, на помаду да на колготки всякие?

— Ладно, — оборвал Гога. — Пошли работать, — и первым пошёл к подъёмнику. Он шёл, опустив глаза в землю, потом вдруг остановился и, глядя на ребят, очень громко и раздельно произнёс:

— Это моя жена. И чтобы не было никаких недоразумений, попрошу это запомнить. — И повторил: — Это моя жена!

1976–1977 гг.

МЕЦЕНАТ

Александр Михайлович Тихомиров и его жена Полина собирались в театр. Тихомиров достал из шкафа парадный костюм — чёрный, старозаветного покроя. Костюм предназначался для торжественных случаев: в район, когда он сидел в президиумах совещаний, в театр, на праздник урожая и для выступлений перед выпускниками средней школы.

Костюм был тяжёлым и позванивал нацепленными орденами и медалями. Ордена и медали у Тихомирова были только трудовые: два Трудового Знамени, один «Знак почёта», одна медаль «За трудовое отличие», другая — «За трудовую доблесть». Военных наград у Тихомирова не было, во время войны он был мальчишкой.

К моменту изображаемых событий Тихомирову, следовательно, перевалило за сорок, а его жене было чуть меньше сорока. Женщина она ладная, с хорошей фигурой — она её сейчас и демонстрировала, стоя перед зеркалом шифоньера, выбирая костюм для театра. Выбрала она тёмно-синий кримпленовый, с белыми лацканами.

Тихомиров проверил, прогорели ли дрова в печке, прикрыл заслонку, закрыл форточку, взял баян, и они с Полиной вышли.

Отъезжавшие стояли группками в три-четыре человека. Отдельно стояли три молоденькие учительницы. И в стороне от всех модистка, красивая, стройная, высокая. Бабы демонстративно не обращали на неё внимания, мужики, наоборот, поглядывали в её сторону — больно уж она выделялась: все женщины в пальто, а она в куртке, все в платочках, а она распустила густые рыжие волосы по плечам.

У самого автобуса стоял Пехов, мужчина одних лет с Тихомировым и из одного с ним тракторного звена. Он сосредоточенно рассматривал автобусный баллон, стараясь ни смотреть в сторону модистки, а его жена, наоборот, не сводила с неё глаз. Модистка же ни на кого не обращала внимания — стояла, подставив лицо яркому весеннему солнцу.

И туг подошёл парторг Буянов с женой,

— Если все в сборе, — сказал он, — тогда в путь.

В театре они выделялись. Кроме модистки и учительниц, на всех женщинах были тёмно-синие, с белыми лацканами кримиленовые костюмы. Они напоминали взвод солдат в форме, тем более что держались тесной группой. И колхозные мужчины выделялись тёмными костюмами с нацепленными орденами и медалями. Многие городские пришли вообще без галстуков, в вязаных жилетах, застиранных штанах. Городские жевали на ходу бутерброды, пили прямо из горлышек бутылок, если не хватало стаканов, смеялись, ни на кого не обращали внимания. Раздался последний звонок, и все хлынули в зал.

На сцене был выстроен почти настоящий класс и стояли настоящие парты. Двое друзей в школьной форме — блондин и брюнет — вели диалог.

— Не понимаю, — говорил брюнет. — И не хочу понимать. Ты же лучший математик в школе. Ты должен поступать в институт.

— Я не могу, — печально отвечал блондин. — Мама болеет, две сестрёнки, их надо кормить и учить. Мне придётся идти работать.

— А почему бы не пойти работать сёстрам? — спрашивал брюнет. — Здоровые уже девицы. Учатся плохо, да и не хотят учиться. Они замуж хотят. А ты потеряешь несколько лет. А для математики нужны молодые мозги. У меня тоже братья. Ничего, пусть идут работать, а если хотят учиться, кончат вечернюю школу. Не надо жертв, тем более что эти жертвы никто не оценит. Даже если твои сёстры не окончат среднюю школу, мир не много потеряет, рожать они будут и с восьмилетним образованием. А наука лишится блестящего математика.

— Есть ещё одно обстоятельство, — печально сказал блондин. — Ты же знаешь, я дружу с Антониной.

— Ну и дружи на здоровье, — сказал брюнет.

— Но дело в том, что она беременна, — сказал блондин.

— Ну и что? — удивился брюнет.

— Она беременна от меня, — сказал блондин. — Она родит через полгода. Какая же учёба с маленьким ребёнком?

— Пусть сделает аборт, — сказал брюнет.

— Как можно! — сказал блондин. — Врачи говорят, что если прервать первую беременность, то у неё может никогда не быть детей. Так что выхода у меня пока нет. Ты уезжай поступать, а я останусь.

— Ну и дурак, — сказал брюнет.

— Какой уж есть, — печально ответил блондин. — Извини, но я не могу бросить мать, сестёр и Антонину.

— Значит, ты предпочитаешь бросить математику? — спросил брюнет.

Блондин молчал. Заиграла печальная музыка, занавес начал закрываться, в зале вспыхнул свет, и женщины, не ожидая, когда закончатся аплодисменты, бросились во главе с Венькой Ильиным к выходу, чтобы успеть занять очередь в буфете.

Их усилия увенчались успехом, они были первыми, а учительницы и модистка — одними из последних, потому что, наверное, считали, что неприлично бежать опрометью через фойе к буфету. Ну, если вы такие совестливые, постойте.

Полива взяла себе пирожное и лимонад, а Тихомирову пиво и бутерброд с колбасой. Но Тихомиров тоже протянул деньги буфетчице и попросил:

— Четыре ситро и четыре пирожных.

— Ты чего это? — не поняла Полина.

Тихомиров молча составил бутылки на свободном столике и пригласил учительниц и модистку. Учительницы благодарно улыбнулись ему, модистка улыбнулась тоже, одна из учительниц начала было доставать деньги, но Тихомиров остановил её жестом. Пожелав им приятного аппетита, он вернулся к Полине. За их столиком сидели Пехов с женой.