Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру - Дан Борисов

Он сейчас весь дом на ноги поднимет, О родителях своих ты помнишь, а ребенок тебе.

Прекрати!.. О моих родителях. Я твою мать не трогаю, кажется. Приехала вчера. ждали её здесь. ребенок до одиннадцати заснуть не мог.

Не смей!. - Они замолчали одновременно. Поняли, что зашли слишком далеко и замолчали, В комнате стояла тишина и возбужденные Сережины родители не сразу сообразили, что молчит и ребенок, Маленький Сережа крепко держал мамину руку и теребил её обручальное кольцо. Он настолько увлекся, что забыл про свои слёзы и про родителей и про то, что его укладывают спать. Он самозабвенно играл, гнул мамин палец то в одну сторону, то в другую, рассматривал кольцо со всех сторон, крутил его, потом начал снимать, пыхтел; рука соскальзывала с маминого пальца, но хватался снова и снова, пока не убедился в тщете своих усилий. Он посмотрел вверх,

- Мама. никак.

Мама помогла сыну снять кольцо, на что сын разулыбался во весь рот. Он взял кольцо в руку и показал отцу,

- Тяпа. ко-ко! - мама с папой переглянулись,

Мама погладила сына по головке. Сын взял назад мамину руку и начал одевать кольцо на место. Мама опять помогла ему.

Через несколько минут Сережа спокойно спал с улыбкой на лице и с маминой рукой в обнимку. Родители на цыпочках добрались до своей кровати и выключили свет.

Сначала они лежали молча, потом начали извиняться друг перед другом, потом поупрекали друг дружку немного и снова извинились.

А ты понял, как он нас помирил сразу?

Да уж, он может.

Нет, ты заметил как?

Угу.

Он понял, что мы ругаемся и колечко нам показал обручальное, чтоб мы вспомнили.

Он минут пятнадцать у тебя его просил, ко-ко.

Сам ты - «коко». Нет, ты помнишь, как ты мне его одевал в Загсе.

А ты заплакала сразу.. невеста?

Я волновалась очень. весь день. А какой тогда день был хороший. Ну ладно, давай спать, а то не встанешь завтра. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Они поцеловались и затихли.

Через некоторое время всё вернулось «на круги своя». Мама с папой спали, прижавшись, на большой кровати; чуть поодаль, в маленькой кроватке тихо сопел их маленький сын, а за окном в холодной мгле подвывал, гоняя снежинки, злой февральский ветер.

Рассказик, конечно, наивный, и я бы его сжег в печке вместе с остальными, если б он не показывал один, я считаю, характерный момент. Все сказки заканчиваются свадьбой. Мол, все испытания позади, теперь живите долго и счастливо и умрите в один день. Если б так было на самом деле, а то ведь, самое тяжелое как раз со свадьбы и начинается.

Любовь, какая бы распрекрасная она не была, всё равно разбивается, но не о быт, как это принято думать. Она разбивается об детей. На самом деле, жили два человека, любили друг друга. Какие-то ссоры и разногласия, конечно, имели место, но быстро проходили и не мешали им. В мире существовали они двое с одной стороны и все остальные с другой, а тут вдруг, появился в их половине мира некто третий. Любовь же не может остаться такой, какой она была до этого вдруг, теперь она стала треугольной, но они не понимают этого, они же помнят первый миг, ослепительный взрыв чувств, и ждут друг от друга повторения этого первого мига. А этого повторить уже невозможно. Они явно или тайно обижаются друг на друга и ссорятся, не понимая причины. Понимание приходит гораздо позже. И я тогда не понимал, я просто попытался изложить на бумаге то, что меня тревожит, не дает покоя.

Второй рассказ мне дорог больше. Он оказался пророческим. Одного из своих школьных друзей я называл в предыдущих главах Художником, хотя никаких предпосылок, для этого ни в школьные годы, ни в тот период, когда я писал этот рассказ, еще не было, а сейчас он действительно художник, лауреат. и т. п. Впрочем, всё это изложено в рассказе. Если предыдущий рассказ я не трогал совсем, сосканировал его с машинописных страниц таким, каким он был написан, то в этот я в 1999 году внес изменения, без них он не был бы законченным. Я приделал к рассказу начало и конец.

Фиолетовый треугольник (или вечная загадка искусства)

Заглянуть под юбку своему будущему жутко. но интересно. Ничего не поделаешь, так устроен человек. Природа, охраняя наши нервы от излишних стрессов, опускает завесу, а мы всеми способами, от кофейной гущи до математической экстраполяции, пытаемся её приподнять, заглянуть в это самое будущее. Но чем правдоподобней прогноз, тем меньше мы ему верим. Взять хотя бы Нострадамуса. Его сочинения толкуют давно и непрерывно, и не могут истолковать, что же будет дальше, но, при этом, очень легко узнают в его катренах то, что уже совершилось.

Безусловно, очень хорошая вещь научное прогнозирование, но почему-то научные прогнозы сбываются крайне редко. Почему? Да потому что у ученых всегда не хватает данных: всё, вроде предусмотрели, всё внесли в расчеты, но через какое-то время вдруг вмешивается некий возмущающий фактор, и все расчеты становятся негодными. В самом деле, кто мог предвидеть Чернобыльскую катастрофу? Или, к примеру, развал Советского Союза? Если б можно было бы это предвидеть, то кто бы это допустил?

Однако, кроме науки, есть еще два кита, на которых стоит мир - это искусство и религия. Ну. о религии мы здесь говорить не будем - это слишком сложная тема, чтобы её касаться всуе; а вот искусство - другое дело. Искусство всегда с нами, каждый день, каждый час - это телевидение, кино, живопись, фотография, музыка, архитектура, наконец. Искусство везде и всегда с нами, оно привычно, как старые тапочки и, видимо поэтому, мы, чаще всего просто не замечаем его. Скорее всего, так и должно быть, ведь в искусстве, чем совершенней техника, тем она менее заметна. Да и какое нам дело до техники, если мы хотим просто наслаждаться музыкой, фильмом, книгой. Поэтому мы и забываем о том, что искусство - это еще и особый способ познания мира. Но иногда из-за хитросплетений сюжета, нагромождения красок или звуков вдруг появляется что-то: иногда не совсем ясное, скорей не совсем осознанное, чувство, которое, если к нему прислушаться повнимательнее, может в корне поменять всю дальнейшую жизнь человека.

Согласитесь, бывает такое, что человек сидит дома, смотрит фильм и вдруг. решает, что должен немедленно прекратить отношения с неким другим лицом, потому что ему вдруг стало совершенно ясно, что это человек недостойный, лживый; хотя, само собой разумеется, что в фильме об этом другом лице ничего не было. Или под воздействием чего-то совсем уж абстрактного, музыки, например, вдруг кто-то понимает, что влюблен навеки, и жить без кого-то не может. Разве такого не бывает?

То же самое касается и предвидения будущего. В подтверждение этому, расскажу вам один интересный случай:

Самое удивительное в нем то, что это на самом деле было.

Это было уже давно. Собственно, не сложно уточнить, когда. Я вот сейчас взял кассету с фильмом «Служебный роман» и уточнил: это было в 1976 году, осенью. Я договорился встретиться со своим школьным другом Костей на углу Петровки и Кузнецкого моста, как раз там, где в это время снимался этот фильм. Помните «статистическое учреждение»? Фильм слишком известный, поэтому я думаю, многие помнят. На самом деле в этом здании располагалось какое-то моряцкое министерство, а напротив, ближе к Пассажу, было небольшое открытое кафе. В фильме оно тоже мелькает. Вот в этом кафе мы и договорились встретиться.

Я пришел намного раньше и, зная характер Кости, был уверен, что он обязательно опоздает, поэтому я взял бутылку вина, шоколадку и. что там к этому положено?.. стаканы? Бокалов тогда не подавали. Расположился за крайним столиком и спокойно стал ждать.

Я не сразу понял, что нахожусь почти на съемочной площадке, хотя то, что происходит что-то странное, нельзя было не заметить: был теплый осенний вечер - типичное бабье лето. Солнце еще не садилось, но все машины по Петровке шли с включенными фарами, а по Кузнецкому. они вообще стояли. Только один автобус, плотно набитый пассажирами, то поднимался задним ходом вверх по улице, то спускался и останавливался возле стеклянных дверей министерства. Причем, здесь же была странная тусовка непривычно одетых людей. Мне, по правде говоря, совсем не нравится слово «тусовка», но никакого другого слова я здесь применить не могу: эти люди не стояли и не шли никуда, они именно «тусовались», то есть, как бы двигались, не сходя с места.

Всё стало ясно, когда зажглись софиты и автобус, как-то особенно уверенно, подрулил к месту своей постоянной остановки, поливаемый теперь из пожарных брандспойтов.

Стало весело.

Всё, что до этого момента было непонятно и даже, в сочетании с пожарными машинами и «скорой помощью», вызывало некоторую тревогу, приобрело смысл, ожило. Вместе с софитами как будто зажегся какой-то внутренний свет, озаривший всех собравшихся здесь людей чем-то добрым и чистым; независимо от того, пришли эти люди специально на съемки или попали случайно, как я.