Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру - Дан Борисов

Да. Так оно и было. Я случайно попал под обаяние того осеннего вечера и особого настроения сопричастности к тому, что происходило рядом. И мне самому захотелось как_ то прикоснуться к искусству, с любой стороны. Тем более, что в тот период я как раз увлекся писанием в той или иной мере художественных текстов. Это были сценарии клубных вечеров, сценки для КВНов и т. п. Я нисколько не считал это занятие для себя серьезным, но это доставляло удовольствие. ив тот момент меня естественно потянуло к перу и бумаге. Я достал блокнот, ручку и начал писать некую фантазию про своего друга, которого я, собственно, здесь ждал. Писал я не для печати и вообще ни для кого, кроме себя и, поэтому писал свободно и легко, увлекся и обо всем забыл.

Вот, что у меня получилось:

//__ * * * __//

«Константин в переводе на русский - постоянный. Говорят, имена достаются людям не очень то и случайно и потом во многом определяют характер и вообще. жизненный путь». Примерно об этом я думал, глядя на своего друга Костю, и никак не мог с этим согласиться, потому что он был всё время разным. То он увлекался поэзией и был восторженным романтиком, то вдруг ударялся в практицизм, становился скептиком и занудой; то он мечтал о дальних странствиях, полярной авиации, геологических открытиях, то вдруг запрется дома, и не вытащишь его пройтись до соседней улицы. И даже сейчас его лицо менялось в зависимости от темы разговора. И не только лицо, но и вся фигура, жесты.

Был редкий для Москвы приятный вечер начала осени. При отсутствии каких либо признаков холода и слякоти совершенно не чувствовалось духоты и бензиновой гари. Мы сидели за столиком открытого кафе в центре Москвы. Некоторое количество деревьев отгораживало нас от потока машин, постоянно движущихся по Петровке. Было хорошо и уютно.

Ты не представляешь себе, старик, насколько интересная вещь педагогика. Дети - это чудо, - Костя произнес это с жаром и даже с пафосом. Дело в том, что на этом этапе своей жизни он увлекся школой. Мы долго не виделись. Я был в полной уверенности, что он далеко от Москвы и ему не звонил, но, как оказалось, он никуда не уезжал. Поступил в пединститут и, будучи на соответствующем курсе, устроился учителем географии в нашу с ним школу, в которой мы проучились от первого до последнего звонка.

Совсем недавно ты был другого мнения.

Не скажи. Хотя кто его знает, может быть.

Ну, давай тогда за педагогику!

Как только мы подняли стаканы, нашим столиком завладела грузная дама в грязнобелом переднике. Большой вонючей тряпкой она провезла по столу то ли игнорируя нас, то ли просто не замечая в задумчивости.

Послушайте. зачем? - Костя не возмущался, он был искренне удивлен.

Положено, - дама покинула нас, увозя за собой свой столик-поднос с подручным инвентарем.

Фу. теперь стол воняет, - Костя заерзал на стуле, - пойдем отсюда. У меня друзья тут недалеко. приглашали сегодня. Художники - интересно будет.

Как скажешь. Только я же там никого не знаю, неудобно.

Меня знаешь. С остальными познакомишься.

Доесть надо.

Нет. як этому больше не притронусь, брр. там поедим.

Пошли!

И мы пошли. От Кузнецкого до Пятницкой улицы пешком - минут двадцать. Мы шли дольше. Шли медленно, болтая о всякой ерунде. По пути зашли в ГУМ, купили вина и еще чего-то. По Васильевскому спуску к мосту. что рассказывать? Все и так знают, как идти.

С Пятницкой улицы мы свернули под арку во дворы. Я здесь никогда не бывал и был поражен какой-то вневременностью этих домов, вернее строений, как это было на них написано: строение 1, строение 2 и так далее. Если бы не эти яркие таблички, то легко можно было бы подумать, что мы попали лет на пятьдесят назад или на сто, а может и раньше. Все дома были старой постройки. В глубине двора виднелись кирпичные купеческие лабазы, и даже. попахивало конюшней.

Костя уверенно, видимо бывал здесь часто, вошел в подъезд трехэтажного дома.

Подъезд был еще более удивительным, чем дом снаружи. Не смотря на общую ветхость строения, еще можно было понять, что лестница мраморная, перила дубовые, в окнах, среди пыльных стекол, попадались остатки цветного витража. Самым удивительным был камин - справа от входной двери. Камин в подъезде, ну ни чудо? За его чугунной решеткой валялся какой-то мусор. Видимо он долгое время был закрыт от глаз тонкой перегородкой, от которой теперь остались обломки гипса и штукатурки.

Мы поднялись на второй этаж. Костя позвонил в одну из дверей. Почти сразу дверь открылась. Нас встретил розовощекий гигант. Впрочем, гигантом он показался наверно рядом с Костей, потому что, когда они обнялись, Костя доставал ему только до груди.

Эдуард, кто там? - это был женский голос из квартиры. В голосе прослушивалось нечто старческое, но это явно было произнесено благородной дамой.

Костя пришел. с другом, Елизавета Ивановна, - ответил гигант и уже нам, - Заходите, располагайтесь.

В квартире было всё так, как описал мне Костя по дороге. Гостей было человек пятнадцать. Это действительно были художники: одетые непонятно, как бы, даже вызывающе, с бородами или наоборот - с бритыми головами, не смотря на это, в целом, были приятными людьми. Они пили вино, ели маленькие бутербродики и пирожки, которых было великое множество.

В роли хозяина был тот самый Эдуард, что встретил нас в дверях. Он тоже был художником, хотя одет был по-человечески. Он действительно был довольно большим, но только по размерам, потому что на меня он производил впечатление розовощекого ребенка, который вдруг вырос, стал больше всех и постоянно радуется этому.

Женщин было всего три: я не запомнил, как её звали - бледная, худая, завернутая в серое художница с воспаленным взглядом и длинным мундштуком; Света - жена Эдуарда; и её бабушка - Елизавета Ивановна. Когда бабушка с внучкой оказывались рядом, нельзя было не поразиться, насколько они похожи. Это было, как если бы один человек предстал перед вами сразу и в молодости и в старости, а может, всё-таки два человека, между которыми целая жизнь, целая эпоха.

С художниками мне было как-то неловко - я не очень разбираюсь в живописи, тем более в современной, а их разговор то и дело касался этого вопроса, причем не столько самой живописи, сколько имен, сопутствующих ей. Поэтому самым удобным собеседником для меня была Елизавета Ивановна. Она показала мне квартиру и рассказала массу интересного.

- Вы знаете, Андрюша, можно я вас так буду называть? - у неё был особенный грудной голос, очень благородный, каких теперь почти не бывает.

- Можно, конечно, как вам будет удобнее, - я, незаметно для себя, стал подражать её светскому тону.

- Вы знаете, ведь это мой дом.

Я заметил.

Нет. вы не поняли, Андрюша, весь этот дом мой - у меня есть на него официальные бумаги, составленные осенью 1916 года. как раз в этот самый день. Так что у меня сегодня маленький праздник - шестьдесят лет, как я домовладелица.

Я вас поздравляю, но вряд ли вы хоть сколько-нибудь успели попользоваться своими правами.

Конечно. И никогда не попользуюсь. Я оставлю эти бумаги Светочке, но и для неё это будет. как старые письма - просто бумага.

А вдруг когда-нибудь придет время и.

Никаких «вдруг» - в России всё происходит сразу и навсегда. Я допускаю мысль, что может «вдруг» кончиться советская власть, но что когда-нибудь вернут собственность? Нет. никогда! Пойдемте, Андрюшенька, я вам покажу мастерскую Эдуарда.

Пройдя до конца коридора, мы попали в двухсветный зал, очень светлый, с остекленной кровлей. Посредине стоял мольберт, а по стенам были аккуратно развешены картины непонятного для меня содержания. Я еще раз повторяю, что я профан в живописи, тем более в этой, которую чаще всего называют «абстрактной». На картинах были какие-то цветные фигурки или просто пятна; на одной, которая больше других бросалась в глаза, был изображен фиолетовый треугольник на белом фоне.

Андрюшенька, подойдите к окну - я вам кое-что покажу.

Видите, вон там, она показала на лабазы, - это были наши конюшни. И вон тот дом был наш. и вот этот. Мой отец был очень богатым человеком. А эту комнату первоначально планировали под зимний сад, но у отца была страсть к искусству и к художникам. Он был как это?. филантропом. или меценатом. Я всё путаю. И вместо зимнего сада здесь стала мастерская. Здесь работал один молодой художник. Он был жутко талантлив. Его привел к нам Илья Ефимович.

Вы знали Репина?

Конечно. а что вас удивляет, - она махнула рукой, - я, Андрюшенька, уже вышла из того возраста, который нужно скрывать. Я родилась в прошлом веке - мне уже семьдесят девять .

Извините, что я вас перебил. Вы говорили о молодом художнике.

Да. Он так и остался молодым. Он, к сожалению, не стал знаменитостью. он погиб в гражданскую. Он был взрывной, импульсивный, как все художники и. почему-то ненавидел большевиков. Бог им всем судья.. С тех пор здесь не было настоящих художников.