Игра воды. Книга стихов - Алексей Дьячков

Четверг

Не искать специально причины,А решить, не проснувшись еще,И нестись по дороге, лощиныИ холмы собирая зрачком.

К водопаду свернуть у Синая,Все дела отложив на потом,Чтоб сидеть у воды, размышляяО том свете и прочем бардо.

Сладко щурясь на пламя без дыма,Рябь воды, возвращаться туда,Где над яркой водою – полыниРасстилается желтый туман.

Разрослась, как икона из детства,Красота, обступая меня. —Светлый образ отца без семейства,Без хлебов, без креста, без копья.

Вечер встреч

Т. Караман

Кремль для раскраски. Виды с Тулою.Как перед обмороком, дым.С раскачивающимся уровнемСтремительный стакан воды.

Упа с сиреневыми тучами,Опавшая в волну листва.Отрывок, невпопад озвученный,С красивой панорамой сна.

Науки – хлопать ночью ставнями,Соседскую не слышать речь.Прости меня, воспоминание,Что я не смог тебя сберечь.

Гостинцы, цацки, сквер с подростками,Фигуры уличных огней.И все, что живо отголоскамиПечальной юности моей.

Что скрыто мачехой за стенкою,Знать не положено тебе.Чтоб утром над какао с пенкоюЗадуматься о сентябре.

Поверить в паутинки с дерева,И вспомнить вдруг и день и нить,Как выстрелом последним мельницуВ базарном тире запустить.

Загад

Старость среди статуй, бюстов, торсовВстретив, чтобы от родных и близкихСкрыть маразм и признаки склероза,Я махну куда-нибудь без визы.

Буду время на балтийской дачеКоротать с состарившейся блядью.В бурю: Джимми-Джимми, ача-ача! —Напевать, на волн накаты глядя.

Буду, прихватив в карман «Коровку»,Ковылять в дом отдыха на танцы,Басни по своим татуировкамНовые выдумывать пытаться.

Как-нибудь гуляя спозаранку,Наклонившись над подмерзшей лужей,Времени не страшную изнанку,А не рухлядь в кепи обнаружу.

Краеведение

Мы выросли на положенье особомВ деревне у бабок и дядь.И вот из кавычек выходим дозоромМы галок по полю гонять.

Капризно черкая, напишем о быстромДвижении яблок во сне.Гудит мошкара, как квартет гитаристов,В пустом ожиданье гостей.

Газетная вырезка много не скажет,Тем более фото, коллаж.Не сваришь из яркой метафоры кашу,И рифму на стол не подашь.

Как старый алкаш, расшатаются нервы —На угол на раз-два бегомРванем не за первой уже. – За примеромНе надо ходить далеко.

Избавит и пусть валидол от изысков,Прославит, как автор хотел,Как фильм киностудии старой грузинскойПрославил простой винодел.

И слов мельтешня – болтовня – маловеровБез легкости пусть соблазнит,Когда разживется усом белым, пенуНа пиве не сдув, паразит.

Когда, осмелев, как Истома Пашков, мы,Порвав с сочиненьем тетрадь,Решимся училку-стажерку у школыДесницей и шуйцей обнять.

Красиво в воротах заря доалеет,И в сумерках смолкнет вода,В излучине в зарослях влажных пыреяЗастрянет кораблик когда.

Кассета

Край неба заштрихован ручкой гелевой,Чтоб Ольге Федосеевне СергеевойПечально пелось в старом фильме классика —В моей однушке накануне праздника.

Горит труба, сигналит алым знаком мне.Я вспоминаю утро, кофе завтрака,Работу и домой дорогу вечером,Когда я вижу вызов неотвеченный.

Я вспоминаю год и осень красную,Глухую ночь монгольскую татарскую,Шагали как до лагеря от трассы мы,И путь не компас, а компáс указывал.

Какие-то зацепки – лыжи, ролики,Пейзаж, магнитофон на подоконнике.Как родинка, деталь – на лавке камушки,И голоса – дороги, моря, бабушки.

«Когда-нибудь я выйду на карьере…»

Сергею Старостину с любовью

Когда-нибудь я выйду на карьереЗаброшенном и встану у ворот,чтоб разобрать, как в кроне лист алеет,и горечью сентябрь отдает.

Закинутый с обрыва камень булькнет,Листвою перестанет лес трясти,Чтоб как тогда – в мотоциклетной люлькеМолчал я, звук боясь произнести.

Чтоб, дрогнув, лес от берега отчалил,Не вдруг вернув мечту о высоте.Как много человеческой печалиВ деревьях, отразившихся в воде.

Нет в облаке спасенья, только еслиНе видеть неба – леса взаперти,К счастливой мысли чтобы, что воскрес яНад отраженьем облака придти.

«Может быть и октябрь, и на улице ветрено…»

Может быть и октябрь, и на улице ветрено.Хмурый диктор пугает войной в новостях.Над кольцом баскетбольным гусей равнобедренныхНе спеша проплывает нестройный косяк.

И отчаянно слепит в разводах бензиновых —В луже, как в полынье, пламя клена меня,Когда я для твоих фотографий позирую,Доедая с горбушкой и луком люля.

Пока в толстом стекле пиво легкое пенится,И закат разливается, как алкоголь,Никуда эта детская радость не денется,Не оставит меня эта взрослая боль.

Золотая пора, гул со стрельбища дальнего,Репродуктор оживший, сплошной Левитан.И тревожная речь, с удареньем неправильным:…ни минуты, ни пяди тебе не отдам!

«Теперь и снег еще с бумажным шорохом…»

Теперь и снег еще с бумажным шорохом.Последняя надежда утекла.До дачи добрести, где тьма за шторами,Железная кровать без тюфяка.

Скучать на сетке, слушать звуки зимние,Буржуйку растопив не торопясь.Всем телом ощущать свое бессилие,Как у доски последний лоботряс.

Забыв и биографию и отчество,Я буду помнить истину одну.Суставом плечевым хрустеть, ворочаясь,То ликом лежа, то спиной к окну. —

Весь свет в котором по снежинке высчитан,Не все еще во тьме огни взошли.В котором, как в моей коробке спичечной —Моя печаль и радости мои.

Алтайский мёд

Теплотрасса, рабочий на корточках,Старый храм, под навесом гранит,Где с ладошкой, протянутой лодочкой,У калитки слепая стоит.

Пятерни расправляющий бережноСтарый клен, и шумливых грачей, —Можно слышать гул воздуха, денюжкуЗажимая в своем кулачке.

И шаги различая на выдохе,На ступенях, на кратком путиДо ограды, создать или выхватитьМожно облик знакомый из тьмы.

На стоянке без бабушек лавочки,Продавщица церковных брошюр.После службы один в моей ласточке,Ослепленный листвою, сижу.

Вот где клен выгибается витязем,Тьма пугает из-за гаражейГолубей. – Но, который невидимый,Мир во мне сна любого страшней.

Там река подступает к строениям,Дом в трубу выпускает тепло.Там глядит на окно наводнение,Где другой я дышу на стекло.

Нико

Горящий уголь дар оставил мне,Во тьме камина – каменная баба…Нет записей в моем календаре. —Я крест пойду искать по схеме клада.

Буквально год, а кажется минутПять-шесть тому назад я жил в деревнеИ наблюдал в окно заросший прудИ пламя атмосферного явленья.

Из-за стола, где полыхал стаканИ хлеб дымился, выходил, наградуСхватив, и за крапивницей скакалВ густой траве по яблочному саду.

Пока был недоступен адмирал,В грозу на чердаке у слуховогоОкна – раскаты грома разбиралС капустницей, белянкой, махаоном.

В иллюминатор прорастал салют.И все-таки в том сказочном июле,Откуда знал я, что уют поют,Лубок, как гул, глубок, и лебедь – любит?..

Вот бабушка на кухню, наследив,Прошла и у печи шуршит бумажкой.Мой дорогой, прости мне примитивС цветным окошком в тающем пейзаже.

Берлин

Гудит вентилятор над столиком,Сверкает в стекле дистиллят.Друзья меня слушают, стоики,А я говорю невпопад.

Внимай, поколенье из телика,О скуке, игре и бобо.О счетах с тоской, бухгалтерииЛюбви… Одним словом, кино.

Клешнями рак двигает бережно,И ровно ложатся лучиОт шторы тяжелой, рассеявшись,На булку, что я раскрошил.

Задумался друг мой над бликами,И слушает, значит, дружок,Как мебель тяжелую двигают,Как штора шуршит хорошо.

Как мне то печально, то радостно.Как я теребоню моюГорбушку, о чем-то рассказывая…Не важно о чем говорю.

Элегия