Альпенгольд - Елена Соловьева

Елена Валерьевна Соловьева

Альпенгольд

© Елена Соловьева, 2016

© Интернациональный Союз писателей, 2016

Соловьева Елена Валерьевна (21.06.1970) родилась в го-роде Копейске Челябинской области. Писатель, журналист. Окончила филологический факультет Уральского государственного университета им. Горького. Сотрудничала с журналами «Отечественные записки», «STORY», «Большой город», «Со-временная драматургия». Печатается с 2001 года.

Дипломант VI Международного литературного Волошинского конкурса (2008, Коктебель). Лауреат международной литературной премии Fellowship Hawthornden International Writers Retreat (2009, Лондон). Лауреат конкурса «Новая детская книга – 2011» издательства «РОСМЭН» в номинации «Россия, XXI век». Обладатель гран-при национальной литературной премии «Рукопись года – 2012». В 2013 сказочная повесть «Цветник бабушки Корицы» вошла в лонг-лист премии «Ясная Поляна» в номинации «Детство. Отрочество. Юность». На примере творчества Елены Соловьевой критик Виктор Топоров обосновал и ввел в обиход термин «уральский магический реализм».

Елена живет и работает в Екатеринбурге. В настоящее время – руководитель отдела культурно-массовых коммуникаций Свердловской областной научной универсальной библиотеки им. В.Г. Белинского.

«Что за книга перед нами и как правильно ее читать?»

Если проводить литературные параллели, то ближайшим аналогом, отстающим, правда, от нашего времени на целую тысячу лет, являются знаменитые «Записки у изголовья», принадлежащие перу, или вернее сказать, – кисти для туши, придворной дамы японского императора Сэй Сёнагон. Не столько структурно и стилистически, сколько идейно и методологически. Как и «Записки» у Сёнагон, «Альпенгольд», возник из дневника для себя. В его основе присутствует та же каждодневная фиксация в заветной тетради происходящего вокруг и сейчас с точки зрения удивленного (это слово хотелось бы подчеркнуть) созерцателя. Импульсы внешнего мира, бытовые подробности, зарисовки с натуры, перечни переживаемых эмоций и ощущений, попытки обоснования тех или иных ситуаций, наброски пейзажа эпохи – все это постепенно выкладывается в красноречивую мозаику, предельно достоверную, предельно откровенную, прежде всего по отношению внутреннего героя к самому себе. Превращается, добавим, в вещь духовно-исследовательскую.

Книга действительно писалась «там же, тогда же», прямо по горячим следам реальных событий, то есть, здесь нет ни стилизации под дневник, ни позднейшей реконструкции событий, когда-то имевших место, как нет и вымышленных персонажей и судеб. В каком-то смысле «Альпенгольд», пользуясь современным термином, повесть он-лайн, сделанная по законам прозы в жанре нон-фикшн. Записанная очень молодым человеком со слов жизни точно и непредвзято. Поэтому видимые наивности, просочившиеся в текст, тут простительны, даже, более того, оправданы.

Собственно в повесть сам текст оформился только спустя годы, в начале 2000-х, будучи извлечен из дневникового черновика, тщательно отсортирован, выстроен, но глубокой редакторской правке не подвергался. Автор скорее поступил, руководствуясь принципом скульпторов, отсекающих все лишнее. Что позволило не потерять свежести повествования, не допустило утраты его всамделишности. В это же время повесть обрела и свое нынешнее название. В ней кто-то из первых читателей, ознакомившихся с рукописью, усмотрел намек на мифологемы, причем связанные не с «золотыми горами», а со сказочными «золотыми яблоками».

И теперь буквально несколько слов относительно трактовок повести.

«Альпенгольд», в общем, рассказ о поиске дома, розысках тех людей, с кем можно было бы говорить на одном языке. Безмолвный крик с картины Эдварда Мунка, немой укор без обвинений, исполненный тихого разочарования. Но наряду с этим (важная деталь) перед нами предстает еще и мир, просканированный и отраженный женским глазом. Лабораторный эксперимент: что получилось бы, если бы всякая женщина, которую обычно не берут в расчет, обрела вдруг право голоса и возможность высказаться. Ее взгляд, безжалостный и честный, оказывается способен пролить свет на то, что в маскулинной эстетике числится в разделе «Необъяснимое» или мнится не существенным, однако, выпадая, как слабое звено, из цепочки философских рассуждений о бытии, заводит в конечном итоге в тупик, а равно и в ересь.

Альпенгольд

Голубая тетрадь

26 июля 1989. Размышление о смысле жизни в двух частях. 4 утра

Хорошенькое место думать о смысле жизни вообще и своего бытия в частности – это летнее общежитие и ночной душный альпклуб с мухами. В полуметре – Юрина пятка, а я лежу на полу, на подстилке из спальников. Сухое русло чужой жизни. Вода этой реки – студенты и горе-студенты – вынесены своим течением на практику. Тихо, тоскливо и грязно в опустевшей общаге. А ты – инородный предмет, камень, оставшийся на вдруг оголившемся дне.

Что есть? Вещи, привычно рассованные по сумкам, – итог годового стажа бродячей жизни. Впереди ещё точно такой же год со странной растасовкой: невнятной, непрочной и неконкретной. Работа пионервожатой, прописка с керамического завода и в смысле дома – два общежития: архитектурного института, куда поступила Жанка, и горного, со второго курса которого я ушла год назад, плюс подготовка на филологический факультет, плюс альпклуб.

Я живу неправильно? Я живу так, как хочу. Я даже на год не хотела возвращаться домой, терять Свердловск и тех, кого люблю. Мне не хватает силы воли? Возможно. У меня нет дома? А что такое дом?

Жанка, с которой мы после школы вместе поступили в горный, теперь студентка архитектурного. Она добилась своего. Скоро придёт из армии Измоденов. Что ж, будет веселей. Придёт из армии мой идеальный партнёр по постели, по праздному и праздничному Свердловску, по воскресным вылазкам и пьянкам. А на остальную часть моей жизни – обоюдное решение под вывеской «Твои (или мои) проблемы». И чего, собственно, я раньше-то хотела от 19-летнего мальчика, да ещё моего ровесника? Ждать, пока он от теорий о ничтожности женщин как вида придёт к пониманию того, что чувствую, хотя и смутно, я?

Тут мне, как минимум, нужен самостоятельный и взрослый мужик. Вернее, нужен был бы, если бы я искала стабильности и покоя. Но мне этого не надо. А с Измоденовым всегда будет хорошо, если не дёргаться и не совершать бесполезных попыток повесить на него какие-то свои проблемы. Да и отпала такая необходимость. Я разберусь одна.

30 июля 1989. О Доме

Когда я первый раз поехала в альпинистский лагерь, то в Кисловодске мне ужасно в конце концов надоели маленькие, похожие на усталых осликов, электрички, красивые, будто сказочные, перроны и станции. Я заскучала по дому. А дом наш был большим и шикарным. И как мне завидовали уроженцы плоского Подмосковья, где полигонами для скалолазов становятся церкви и стены домов.

А Большие горы для меня прежде всего дикое буйство красок. С открыток цветных и слайдов будто режет синим огнём. Я перебирала бумаги, и выскользнули три открытки из Домбая: какой нездешней голубизной и белизной сразу обожгло. Какая сила и размах. Там сейчас все наши: Любка, Сергей Ефграфович, Лёнька, Граф. Как-то так получилось, что имена их перестали быть для меня пустым звуком. К октябрю они вернутся в наш большой шикарный дом. Какие мы богатые: Азов-ка, Семь Братьев, Пять Братьев, Коуровка, Северный Урал, Таганай, Шихан вот…

3 августа 1989. Размышления в такой уютной и похожей на дом (даже на Дом) квартире товарища Измоденова. Челябинск.

Часть первая. Мысли перед сном Всё-таки родители Измоденова – милейшие люди, а он вернётся из армии в августе. Слава постановлению правительства, по которому все студенты вузов должны быть комиссованы! Я же уже не радуюсь, я боюсь. Слишком много душевных сил уходило у меня раньше на этого человека. Да и всё, что было с ним, было не совсем со мной и не совсем с ним. Мне не хотелось бы терять Измоденова, но и не хочется унижения. Хотя я лгу, лгу опять. После возвращения из Кирова (благо, служил недалеко, можно было навещать) я пытаюсь поставить для себя какие-то точки над «и» по отношению к нему. Слова ложатся на бумагу, и в них – фальшь. Я слышу её, но перечитываю мысль – вроде верно. Пожалуй, солгу, если напишу, что люблю. Солгу ещё больше, если напишу, что не люблю и легко могу потерять. Хотя зачем мне это знать наверно? Просто за семь месяцев мы стали другими людьми и не были в длительном соприкосновении. Я его просто не знаю. То, что я помню и держу в воображении, – не он.

Часть вторая. 3–4 часа дня

Господи, если бы всё можно было бросить. Не навсегда, разумеется, на время. Работу, учёбу, какие-то жизненные позиции, понимания-непонимания. Свои собственные сомнения и колебания. Бросить всё и уйти гулять по земле, полностью раствориться в дороге, людях, городах-степях-полях-горах-болотах. Взять всё разом, а не теми жалкими клочками, как обычно мне достаётся. Дают, точно по глотку умирающему от жажды. Пошататься бы вдоволь, до пресыщения – вот моё единственно сильное желание.